Исмаил Гараев - Сходка
Таирджан доверял человеку, с которым делил хлеб-соль, верил, что застолья эти не просто для того, чтобы заполнить желудок, верил, что дружба здешняя нерушима, что в здешней преданности не приходится сомневаться, здесь и на нож пойдут за своего хлебника, и на смерть. Он не раз был свидетелем этого. Да и забыть не мог, как Явер отделал одного ублюдка, который решил покуражиться над Таирджаном, такой фингал поставил этому "баклану" под глазом, что чернел он потом целый месяц. За это Явер, конечно, был наказан. Три месяца просидел в "Буре". Там раз в день кормили казенной жратвой, но Явер к ней не притрагивался, возвращал утром, как есть. "Законники" же его не забывали, передавая от случая к случаю посылки за счет общака. Там было все - от "отравы" до "напитка".
Выйдя из "Бура", он еще и лезвием полоснул того "баклана" от виска до подбородка. Явер и голову бы ему отрезал, да сбежал "баклан". Но "сучиться" на этот раз не стал, сказал, что, работая в лесу, поскользнулся на снегу и упал лицом прямо на топор.
Во второй раз, заступаясь за Таирджана, Явер чуть ли не на жизнь, а насмерть столкнулся с таким же, как он сам, "стремящимся".
Таирджан тогда только вернулся с очередного трехдневного свидания, и тот пригрозил ему: "Смотри, не греешь!.." Таирджан сказал об этом Яверу, и Явер вызвал того в свое купе. Было у него такое право: его "идеалистский" стаж был побогаче, чем у другого.
"Стремящийся" по вызову Явера не пришел, передал лишь "оборотку" с Таирджаном - "Если я ему нужен, пусть приходит сам!"
И Явер пошел, а войдя, смел того на пол и отделал, как следует.
За "беспредел" этот обоих вызвали к Вору. В той сходке участвовал и Таирджан, как один из зачинщиков.
Явер доказал тогда, что был прав.
Преисполненный благодарности к Яверу, Таирджан по отношению к нему был буквально во всем открыт. Чего он только не рассказывал о себе! Рассказал, как собирали они корпуса бросовых позолоченных часов, когда, где и с кем встречался он по этому поводу, как снимали "золотые рубашки" с корпусов а потом через изобретенный ими самими агрегат, отливали "золотые червонцы", такие, что от настоящих не отличишь, продавали их ювелирам, зубным врачам. Он пообещал, что как только вернется домой, через месяц подарит домой Яверу новенькие "Жигули", и до конца жизни будет готов во всем услужить ему.
Таирджану порою даже казалось, что он Яверу дороже родного брата, что он никого и ничего не боится, что за своих готов на все, и застань их вместе смерть, Явер выйдет вперед и скажет: "Возьми мою душу за нас обоих, но не тронь Таирджна..."
Таирджан рассказал Яверу и о своей семье, о доме, ничего не утаил, все тайны выложил. Рассказал, что жена его врач, работает в больнице "Семашко", и живут они отдельно от родителей. С Периханым он познакомился, когда та училась на четвертом курсе медицинского института. Мать, оставшись одна, снова вышла замуж и бросила ее. Воспитал дядя...
...Как-то ехал я зимним днем мимо автовокзала. Смотрю на автобусной остановке стоит девушка в ситцевом платье, вся съежилась, продрогла. Холодно было, землю подморозило, колючая снежная пыль поземкой металась по округе. Девушка не по-зимнему была одета, на голове легкий платок, на ногах дешевая летняя обувь. Сумка в руках потрепанная, как с мусорки. Даже сейчас, как вспомню, слезы на глаза наворачиваются. Я резко остановил машину, открыл заднюю дверцу и сказал: "Садись, сестричка, подвезу!" Села сзади. "Куда вести?" - спросил я. Стуча от холода зубами, она назвала общежитие медицинского института. По дороге я дал ей свое пальто, чтобы накинула, пока доедет. Взяла, не отказалась. Больше я не сказал и не спросил у нее ни слова, чувствовал - доведет она меня до слез.
"Спасибо, большое вам спасибо", - благодарила она меня, выходя из машины. Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась за дверями. Потом вдруг вижу, что дверь открывает наш сосед Габибулла, комендант общежития.
"А ты что делаешь здесь, шельма? Или на охоту к нам сюда наладился? Разве ты не знаешь, что в моей зоне охота запрещена? Видел я ту несчастную, что ты привез. Богом обижена да еще и ты тут...
Я рассказал ему, как было дело. Он же в ответ поведал мне все, что знал о ней. Сказал, что она отличница, ленинская стипендиантка, и быть ей по всему ученым, профессором, а то и академиком. Чистая девушка, хорошая, не из тех, кто разъезжает в чужих машинах. Это холод заставил ее сесть к тебе в машину. К тому же, приятель, судьбы наши расписаны Аллахом, и люди, следуя им, рано или поздно сталкиваются в этой жизни. Кто знает, может, ты - ее судьба, потому так и случилось, что она покорно села к тебе. Будь у тебя такая жена - жить на свете можно. Живет она в комнате одна. Мы сами создали ей такие условия. Нет у нее возможности делить хлеб и кров с девушками, которым привозят из дома обеды с пылу, с жару, которые ни в чем не знают отказа. Чем давиться в их присутствии своим скромным куском хлеба сыром, не лучше ли обходиться самой. Тем более, что она не любит оставаться в долгу, не принимает ни от кого никакой помощи. Есть здесь ее землячки, но и с ними она не водится. Я как-то говорил с этими девушками. Рассказали, что дядя ее - пастух. У нег десять детей, мал-мала меньше, все их "грибами-трюфелями" называют. Жена его от родов совсем ослабела, высохла и пожелтела, голова всегда закутана, сама еле держится, дунешь - упадет. За детьми от каникул до каникул Периханым присматривает: и обмоет их, и оденет, и подштопает, где надо, и подлатает. Дядя ее всегда в долгах. Так разве бывает отара без потерь? Одного барана волк загрызет, другого вор умыкнет, третий сам пропадет, затеряется где-то, четвертого хворь какая прихватит, - а он за все отвечай! Своих овец вместо пропавших отдай, да еще и из зарплаты удержат. Какой же у него доход, чтобы еще и Периханым одевать. Семью еле кормит. Тихо живут, незаметно."
Габибулла и познакомил нас поближе. Сначала у меня и в мыслях не было на ней жениться. Просто жаль было ее. Человеку в этой жизни только человек и поможет, - думал я. Аллах дает мне хороший заработок, так почему же мне какую-то часть его не потратить во славу его? Я решил помогать ей, чтобы у нее ни в чем не было нужды, пока не закончит институт, и сама не начнет зарабатывать. Решил встречаться с ней просто так, не сближаясь слишком, чтобы отношения наши не переходили рамок отношений брата и сестры.
Чего я только не купил ей!.. И как она похорошела! Но и тогда смотрел на нее, как на сестру. Меня изменило ее отношение, заставило увидеть ее другими глазами. Я тратил деньги, помогал ей с мыслью, что делаю это во имя Аллаха, потому ни на что не надеялся. Стал встречаться с ней реже. Все у нее уже было. Думал, буду иногда подбрасывать ей деньги на расходы и все. Но скоро заметил, что скучаю по ней, когда долго не вижу. Скучала и она. При встрече бросалась ко мне, чуть ли не всю ночь проводила со мной. А когда я был рядом, бывала радостна и весела...
Мы поженились. Отец справил нам хорошую свадьбу. Через три дня он позвал меня к себе в комнату и сказал, чтобы я собирал все необходимые бумаги для получения квартиры, так как он намерен отделить нас. Сиротой выросла эта девушка, объяснил он мне свое решение, чтобы не зачахла здесь, в одном доме со свекровью и старшей невесткой. Она всю жизнь только и знала, что "наше", не имея ничего "своего". В слове "наше" всегда есть доля сиротства и бесправия, пусть теперь учится говорить "мое" и чувствовать, что это такое.
Квартиру мы получили. Переехали. А потом со мной эта вот беда приключилась. Меня она любит, очень сильно любит, не верю, что на свете есть жены, которые так сильно любят своих мужей. Если она услышит, что "Таирджан умер", у нее разорвется сердце.
Явер, брат мой, я завещаю тебе: мало ли что, вдруг так случиться, что жизни моей конец. Эти-то, здешние, обязательно сообщат ей, но ты сделай так, чтобы труп мой исчез. Периханым ведь не позволит и косточке моей здесь остаться. А тебя она знает, знает, как брата моего. Тебе она поверит, если скажешь, что сбежал я. Если не увидишь, так напишешь. Беременна она, пусть не убивает себя, а вырастит нашего ребенка. Ей и работать не придется: на сто лет вперед я добра оставил, ей хватит. Она всю жизнь будет ждать меня: вот-вот придет, вот-вот объявится. Пусть лучше так. Это даст ей силы жить, смерть же моя убьет и ее. А будет жить она - жив будет и наш малыш...
За двадцать четыре часа, что оставались до конца срока Прошляка, до так называемого "звонка", в морозном лесу, где плевок застывает раньше, чем долетит до земли, Прошляк одним ударом топора свалил Таирджана. Оттащил за ноги вырубленный холмистый участок, разгреб снег над одним из снежных холмов, столкнул туда труп и засыпал его. Шел снег, и до утра он должен был замести все следы. Да и кто станет здесь искать Таирджана?! Напишут "Побег!" и дело с концом. Труп обнаружится только летом, если голодное зверье не найдет его раньше...
Сойдя с поезда, он отправился не домой, а к Таирджану. Это было важно, необходимо, потому что там было оставлено "на сто лет". Он должен был завладеть этим, чтобы жить "как человек". Этот риск обеспечивал ему жизнь.
