Лидия Чуковская - Процесс исключения
Что правда, то правда. Известный современный поэт давно написал (по другому поводу):
…штабелями
В снегу лежали не дрова…*
*Александр Межиров. В блокаде. В кн.: Поздние стихи. М.: Советский писатель, 1971, с. 191.
Написал поэт о блокадном Ленинграде. Но и в лагерях штабелями в снегу лежали не дрова. Естественно, ответчику отвечать за штабеля трупов неохота.
Памятник погибшим воздвиг пока что один А.Солженицын великой книгой "Архипелаг ГУЛАГ" — писатель, изгнанный за свою упорную памятливость из пределов отечества. Те, кто в 1974 году изгнали из страны Солженицына, уже в 60-х, а может, и ранее решили вычеркнуть из истории, вытравить случившееся из памяти поколений. Пусть мерзлая земля молча хранит мертвых, пусть вьюга заметет могилы, пусть их оплачет ветер. Но не слово.
Могучий «Реквием», плач Анны Ахматовой по загубленным жизням, до сих пор не прозвучал у нас на родине.
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под ковшами черных марусь*.
* «Реквием» опубликован в 1988 году в журнале «Нева», № 6.
…А ведь какая пошлая ложь — мысль, будто поминать и оплакивать означает растравлять раны. На самом деле это единственный известный человечеству способ лечения. Недаром церковь создала для верующих бессмертные слова об усопшем, и панихида — это высокое утешение, не растрава; панихида бесцерковная — тоже. Произнести скорбное слово об ушедшем, о погибшем или загубленном — это не значит "сыпать соль на раны", это значит выплакать соленые слезы и утереть их.
…Приблизительно через четыре года после XX съезда и за год до XXII в «Правде» (29 апреля 1960) была помещена одна из глав поэмы Твардовского "За далью — даль". Касаясь "последствий культа", поэт писал:
Да, все, что с нами было,
Было!
А то, что есть,
То с нами здесь.
Нельзя считать эти четыре строки (в особенности две последние) удачными, богатыми мыслью. Они ниже Твардовского. Но в них, по крайней мере, содержалось признание: то, что с нами было, — было*. А приблизительно годика через полтора после XXII съезда начал закреп-ляться новый вариант уже не поэмы Твардовского, а фальсификации истории.
То, что с нами было, — того, оказывается, не было. Не отрицали нигде прямо, что оно было, но на этом месте — зияние, пауза, пропуск.
Мне постоянно приходили на память герценовские строки: "то, о чем не осмеливаешься сказать, существует лишь наполовину"**.
* Здесь и далее авторская разрядка, по техническим причинам, заменена издателями курсивом. — Примеч. ред. 1997.
** А. И. Герцен. Собр. соч. в 30 т. М., 1956, т. 7, с. 214.
Сначала «наполовину», потом на 1/4, на 1/10; потом пострадавшие и свидетели вымрут, а если вовремя заткнуть рот прессе (благо у всей нашей прессы рот один!), то новые поколения толком ничего и не узнают, и не осмыслят, и не выведут для себя из истории отцов и дедов никакого урока.
Расчет очень верный. Процесс выкорчевывания памяти шел и идет с полной неуклонностью, однако неравномерно, рывками: два шага вперед, три назад. Так, например, даже в 1972 году Краткая Литературная Энциклопедия еще ставила галочку: "незаконно репрессирован, посмертно реабилитирован". В других же изданиях уже в шестидесятые годы хотя писатели и пробовали иногда намекнуть на случившееся — попытки оказывались напрасными. Вот, например, книга Льва Славина "Портреты и записки" (1965). Очерк, посвященный жизни и творчеству писателя Виктора Кина. Абзац, который, по всей видимости, в конце должен был сообщать о его гибели, читается так:
"В те годы Кин… (напомню, он был корреспондентом ТАСС в фашистской Италии. — Л. Ч.)… в те годы Кин говорил, что он мечтает дожить до того времени, когда восставший народ вздернет Муссолини. Предсказание Кина сбылось. Но… сам он не дожил до его свершения. Он не мог предвидеть того чудовищного, что случилось с ним самим" (с. 106).
Что же такое случилось с ним самим? Его тоже вздернули, как Муссолини? А может быть, он заболел раком?
Попытка рассказать оборвана. Ответа нет. Следующий абзац (я убеждена: сделанный после насильственного пропуска) возвращает нас к огромному успеху романа Виктора Кина "По ту сторону". Начинается абзац с многоточия: знак пропуска. Биограф от судьбы Кина срочно переходит к судьбе его романа: судьба романа своим чередом, судьба автора — своим.
Напрасно думать, однако, что выкорчевывание из памяти народа всего пережитого началось так поздно, года через два после очистительных громов XXII съезда. Уже после XX, в самый разгар реабилитаций, Большая Советская Энциклопедия, сообщая в 1957 году, что грузинский поэт Тициан Табидзе был "вдохновенным певцом великих дел советского народа", а грузинский поэт Паоло Яшвили "воспевал героический созидательный труд" — не правда ли, как хорошо? — гибель этих вдохновенных певцов просто обходит молчанием. В скобках против обоих имен стоят даты рождения и «смерти»: (1895–1937).
Сверстники. Погодки. Каждый из них, обращаясь к другому, мог воскликнуть: "Мой брат родной по музе, по судьбам", но в 1957 году, то есть через 20 лет после их гибели и через год после XX съезда, от читателей Большой Советской Энциклопедии судьбы их были уже — или еще? — утаены: Табидзе в 1937 году расстрелян, а Яшвили загнан в самоубийство.
В 1958 году в статье, посвященной биографии Артема Веселого (Артем Веселый. "Избранные произведения". Гослитиздат), через два года после XX съезда то ли редакция, то ли кто иной так обрывает рассказ о писателе:
"Но много поработать Артему Веселому уже не удалось. Его полная творческого нетерпения и труда жизнь оборвалась рано" (с.22).
От нетерпения?
А вот — о судьбе Бруно Ясенского. Вдова Ясенского, арестованного и погибшего в заключе-нии, сохранила его рукописи, и в 1957-м, то есть после XX съезда и после реабилитации, Гослит-издат опубликовал двухтомник его сочинений. Вот как сообщает о гибели мужа во вступительной статье вдова:
""Заговор равнодушных" — роман, который не удалось Ясенскому окончить, в связи с трагическими событиями в его жизни. Преждевременная смерть унесла смелого и горячего коммуниста, талантливого писателя, прекрасного поэта".
Итак, трагическим событием в жизни Ясенского была его преждевременная смерть. Не инсульт ли? Людям горячим часто случается умирать от инсульта или, как говорили в старину, от «удара»; погорячился, "кровь бросилась ему в голову" — и конец.
А может быть, кровь лилась из простреленной головы?
…Посмертная судьба Виктора Кина менялась на глазах, демонстрируя своей переменчивостью, какими извилистыми были пути заталкивания истории в небытие. Повторяю: процесс этот совершался неравномерно, зигзагами. Начался сразу; и необязательно, чем позднее — тем лживее; иногда наоборот. Например, как мною уже рассказано, Лев Славин в 1965 году сообщил, по крайней мере, в своих воспоминаниях, что с Кином случилось нечто «чудовищное», — а в 1961-м, то есть на четыре года раньше, в тот памятный год, когда Сталин был вынесен из мавзолея, а в год XXII съезда, — Б. Галанов, преподнося читателю биографию того же Виктора Кина, ни о чем чудовищном не упоминает*. (Многое, по-видимому, зависело не только а от напора издательств, а и от отпора биографов.) У Галанова выходит нечто благостное: умер человек и умер. Должен каждый человек когда-нибудь умереть. Это само собой разумеется. Где, когда, отчего — зачем огорчать читателя?
* Б. Галанов. Виктор Кин и его роман. В кн.: Виктор Кин. По ту сторону. М.: Гослитиздат, 1961.
Семидесятые годы — уже почти сплошь эпоха неупоминаний. Либо о гибели в заключении не упоминается вовсе, либо жизнь погибшего превращена в жизнь путешественника.
Приведу пример виртуозного умения избежать слова «гибель».
Бетал Калмыков, первый секретарь Кабардино-Балкарского обкома партии, в 1938 году был расстрелян. Затем реабилитирован, и ему — редкая почесть дли расстрелянного! — на одной из площадей Нальчика воздвигнут памятник. Вот как сообщается о его гибели в очерке В.Чимарева и В.Комиссарова "Главное — впереди!" (мне представляется, у Калмыкова уже позади).
"Бегают по улицам Нальчика мальчишки и девчонки, для которых имя его история. И непо-нятно им подчас, почему их деды и бабушки нередко приходят к памятнику, установленному на площади, смотрят на бронзового Бетала, не вытирая слез"*.
* Альманах «Прометей». М.: Молодая гвардия, 1972, т. 9, с. 19.
Вот тут бы Чимареву и Комиссарову самое место и объяснить недоумевающим мальчишкам и девчонкам, с чего это их бабушки и дедушки нередко расстраиваются, глядя на памятник. Какая могла быть правдивая, увлекательная и поучительная повесть! Но книга молчит. Будем надеяться, «подчас» пробалтываются бабушки и дедушки.
Это — способ умолчать о расстреле. А вот способ умолчания о ссылке и лагере.
Философ, лингвист, теоретик литературы, исследователь Достоевского и Рабле, автор теорети-ческих работ о русском и западноевропейском романе, М.М.Бахтин провел несколько лет в ссылке в Казахстане. Сейчас он живет в Москве*. В честь его 75-летия, в Саранске в 1973 году издан сборник статей "Проблемы поэтики и истории литературы". Юбиляру посвящена почетная первая статья, открывающая сборник. Но правдивого жизнеописания юбиляр не удостоен. В статье В. Кожинова и С. Конкина о его ссылке — ни звука. Просто Бахтин — очевидно, такой уж подвиж-ный характер! — предпочел изучать историю русской литературы в глуши, подальше от централь-ных архивов и библиотек. Читаем:
