Викентий Вересаев - Два конца
Ляхов вдогонку крикнул:
– Ты бы для тетки-то на третью бутылку раскошелился!
– Ей-богу, чудачок! – засмеялся Андрей Иванович, обратившись к Арсентьеву. – Я его Муравейчиком называю. Никогда ни копейки не поставит на угощение! Работает, работает, суетится, – в субботу всю получку домой несет. Жена у него такая же – коротенькая, крепкая, тоже у нас работает в мастерской… Принесут домой деньги – считают, рассчитывают: это вот на керосин, это на сахар, это в сберегательную кассу… Настоящие немцы! Кто заболеет из товарищей или помрет, – подойдешь к нему с подписным листом… "Я… я потом!" – и убежит; а потом в самом конце листа мелко-мелко напишет: "Григорий Картавцов – десять копеек"… Вот Васька, он у нас молодчина! – сказал Андрей Иванович и хлопнул Ляхова по коленке. – Ни над чем для товарища не задумается… Будь здоров, Васька! За товарищество!
Они выпили уже по четыре стакана. У Андрея Ивановича слегка затуманилось в голове и на душе стало тепло. Он с довольной улыбкой оглядывал посетителей, и все казались ему приятными и симпатичными.
В дверях показался невысокий, худощавый человек с испитым, развязным лицом и рыжеватыми, торчащими усами; картуз у него был на затылке, пальто внакидку; под мышкой он держал цитру в холщовом мешке. Вошедший остановился на пороге и, посвистывая сквозь зубы, оглядел комнату.
– Сенька! – окликнул его Андрей Иванович. – Иди скорее к нам! Вот нам кого не хватало! Иди, садись!.. Это, господа, Захаров, бывший переплетчик. Он нам такую музыку изобразит на цитре! И сыграет, и споет – все вместе… Голубчик, как я рад! Садись! – повторял Андрей Иванович и тряс руку Захарова.
Захаров положил мешок под стул, сел и уперся руками в колени. Ляхов встрепенулся и щелкнул пальцами.
– Эге! На цитре играете? Тащите цитру!
– Да неохота чтой-то играть, – ответил Захаров и предупредительно принял из рук Андрея Ивановича стакан портера.
– Ну, неохота! Всячески ты же нам должен сыграть… Пей, пей раньше!
Андрей Иванович ужасно обрадовался Захарову: это был тот самый "оборванец", которому Андрей Иванович подарил пальто и который, по уверению Александры Михайловны, обязательно должен был его пропить; между тем пальто было на нем.
– Чего там – "неохота"!.. Валяй!..
Ляхов вытаращил глаза и, размахивая рукою, запел басом:
Давно готова лодка,
Давно я жду тебя…
Захаров отнекивался. Только после долгих упрашиваний он вынул цитру и, разложив на столе, стал настраивать. Арсентьев, солидно опершись на зонтик, брезгливо оглядывал его отрепанный пиджачишко и дырявые штиблеты.
Захаров взял несколько аккордов, тряхнул волосами, закинул голову и запел тонким, очень громким фальцетом:
Смотря на луч пурпурного заката,
Стояли мы на берегу Невы…
Взгляды присутствующих обратились на него. Захаров пел с чувствительным дрожанием и медленно поводил закинутою головою. Подошел отставной чиновник, худой, с жидкой бородкою и красными, мягко смотрящими глазами. Он умиленно сказал:
– Как ты, милый мой, славно играешь! Ну-ка, вот тебе на струны!
Чиновник протянул пятиалтынный. Захаров кивнул головою, сунул монету в жилетный карман и залился еще слаще:
До гроба вы клялись любить поэта…
Страшась людей, боясь людской молвы,
Вы не исполнили священного обета,
Свою любовь, – и ту забыли вы…
Чиновник слушал и оглядывал окружающих влажными, умиленными глазами.
– Самодельный инструмент-то! – обратился он к Андрею Ивановичу.
Андрей Иванович с гордостью ответил:
– Он у нас на все руки мастер… Садитесь, пожалуйста, к нам, – что же вам стоять!
Чиновник переставил на их стол бутылку с пивом и сел.
– А ну-ка, милый мой, сыграй "Выйду ль я на реченьку" – национальную!.. Знаешь? – сказал он Захарову.
– Извините, этой не знаю. "По улице мостовой" могу.
Захаров выпил стакан портеру, рванул струны – они заныли, зазвенели, и задорно-веселая песня полилась. Чиновник раскачивал в такт головою, моргал и с блаженной улыбкою оглядывал слушателей. Ляхов поднялся с места и, подперев бока, притоптывал ногами.
Подошла пожилая женщина в длинной, поношенной тальме и в платочке.
– Какая у вас прелестная музыка! Вы мне позволите послушать?
У нее было круглое и довольно еще миловидное лицо, но у углов глаз было много морщинок. Она держалась жеманно и разыгрывала даму. Это была фальцовщица из той же мастерской, где работали Андрей Иванович и Ляхов.
Красавица ты моя,
Есть словечко до тебя! – пропел Ляхов и схватил ее сзади за талию. Он сел к столу и посадил фальцовщицу к себе на колени.
– Тебя Авдотьей Ивановной, что ли, звать? Ну-ка, Авдотья Ивановна, опрокинем по бокальчику!
Авдотья Ивановна, жеманясь, возразила:
– Ах, нет, я не для этого! Я только к тому, что какая у вас прекрасная музыка.
Портер, однако, выпила.
– Конфетка ты моя!.. Зазнобушка! – ломался Ляхов и крепко прижимал ее к себе.
Захаров вдруг запел невероятно циничную песню, от которой покраснел бы ломовой извозчик, с припевом:
Амигдон, Амигдон!
Амигдон-мигдон-мигдон!
Он пел под общий хохот, топорщил усы и выкатывал глаза на Авдотью Ивановну. Та слушала с широкой улыбкой, неподвижно глядя ему в глаза, и медленно моргала.
К ней подошел половой.
– Позвольте деньги за пиво!
– За какое пиво? – растягивая слова, спросила фальцовщица. – Что ты, дурак, пристаешь? Принеси сюда мое пиво.
– Пиво выпито-с, нужно деньги заплатить.
– Что тебе надо? – Авдотья Ивановна ждала, чтобы Ляхов взял ее пиво на свой счет. – Болван! Никакого не понимает обращения. На!..
Она встала, достала из кармана восемь копеек и бросила половому. Когда Авдотья Ивановна снова хотела сесть, Ляхов неожиданно выдернул из-под нее стул, и она упала.
– Ну, что вы шутите? – проговорила фальцовщица, поднимаясь.
Ляхов схватил ее сзади под мышки, поднял три раза на воздух и повалил лицом на Арсентьева. Арсентьев недовольно отстранился. Андрей Иванович с отвращением следил за фальцовщицей. Он грубо сказал:
– Слушай, Васька, можно бы ее убрать отсюда! Ей в нашей компании совсем не место!
– Любовь-то мою убрать?! Как же это можно? Я без нее с тоски иссохну!.. Дунька, садись!
Ляхов снова посадил ее к себе на колени.
– Вот еще выпьем с тобой по стаканчику и пойдем! К тебе, что ль, пойдем? Одна живешь? – спрашивал он, нисколько не понижая голоса. – Пойдем мы с тобою, дверь на клю-уч…
Авдотья Ивановна как будто не слышала циничных мерзостей, которые ей говорил Ляхов.
– Какая у вас прекрасная музыка! Будьте столь любезны, сыграйте нам еще что-нибудь хорошенькое! – обратилась она к Захарову.
Тот ответил ей грязною остротою. Андрей Иванович сидел темнее ночи. Остальные смеялись.
Захаров снова заиграл на цитре и тонким фальцетом запел "Маргариту".
Мар-га-рита, пой и веселися,
Мар-га-рита, смейся и резвися,
Мар-га-рита, все мои мечты,
Чтобы дверь открыла, рыла, рыло ты!
Ляхов вскочил, заложил большие пальцы за жилетку и начал перебирать ногами, поводя и подрагивая задом.
За соседним столом сидели за водкою два дворника. Один из них, с рыжей бородою и выпученными глазами, был сильно пьян. Заслышав музыку, он поднялся и стал плясать, подогнув колени и согнувшись в дугу. Плясал не в такт, щелкал пальцами и припевал:
Гуляю день, гуляю ночь,
Гуляю всю неделюшку,
Ах, занимаюсь я гульбой!..
– Садись на место! Ишь, заплясал, – засмеялся его сосед и насильно усадил рыжебородого дворника на стул. – Не для нас с тобой музыка заказана.
Дворник злобно таращил глаза на канканировавшего Ляхова.
– Дурак этакий! Плясать взялся! Нешто так нужно плясать? Архаровец!
Ляхов крикнул:
– Ты что, утопленник, заговорил? Сиди да лакай водку! – Кругом хохотали. Дворник озлился.
– Утопленник? Я тебе сейчас покажу утопленника!
– Я, брат, с живыми людьми рад говорить, а с утопленником – извини, не могу.
– Залепил нос себе, сукин сын! Я тебе шейного пластыря наклею!
– Молчи, утопленник ладожский!
Дворник рванулся со стула. Ляхов, бледный, с весело смеющимися глазами, стоял и ждал.
Сосед обнял дворника за плечи и усадил на место.
Ляхов воротился к своим. На его стуле сидела Авдотья Ивановна и со своею широкою улыбкой, словно не понимая, слушала цинические издевательства Захарова. Ляхов вдруг увидел, какое у нее поблекшее, морщинистое лицо, какая некрасивая, растерянная улыбка… Он зашел сзади, поднял на стуле фальцовщицу и изо всей силы швырнул ее вместе со стулом к выходной двери. Авдотья Ивановна ударилась грудью в спинку стула, на котором сидел рыжебородый дворник, и оба они, вместе со стульями, повалились в кучу.
Зазвенели и раскатились по полу упавшие бутылки. Вбежали половые, фальцовщица хрипло крикнула:
– Городовой!
Ляхов, хохоча про себя, поспешно сел к столу и стал пить пиво.
