Владимир Короленко - Том 1. Повести и рассказы 1879-1888
Герой рассказа Короленко «Эпизоды из жизни „искателя“» тоже решает проблему личной нравственности, а «искателем» он назван потому, что не склонен идти по уже проторенным дорогам, хотя общее направление движения ему достаточно ясно — «иди к униженным, иди к обиженным». Ищет герой рассказа и способа целостного восприятия мира.
Важное место в эстетике Короленко занимает попытка определить специфику искусства, сопоставив его с наукой. Разграничивая роль искусства и науки в познании человека и общества, Короленко в одном из критических набросков восьмидесятых годов писал, что движение человечества вперед без «веры в смысл жизни», «без логического разрешения противоречий, в которых мы так страшно запутались», невозможно. Наука же, по природе своей тесно связанная с «определенностью», отвечая на самые общие важнейшие вопросы человеческого бытия, пока «сжигает» одну за другой «свои окончательные формулы». В то же время искусство, «имеющее дело с угадкой, с общими впечатлениями от жизни, не столь точными, но зато скорее уловимыми, хотя туманными, но все же различными», — «подвижнее», «восприимчивее», «менее связано логическим арсеналом», и потому «среди хаоса и тумана оно способнее различить легкие, неясные еще очертания идеала», «поддержать в человечестве веру» в смысл жизни и «дать направление критической мысли»[9]. Целостное же познание возможно в том случае, если научные истины обогащаются открытиями искусства и, наоборот, художественное постижение мира и человека приобретает прочность и законченность, когда подтверждается научными открытиями.
Именно такой способ целостного познания мира, хотя в наивной и декларативной форме, утверждал герой «Эпизодов из жизни „искателя“»: «Поэзия и статистика, цифры и рифмы, „мечты и звуки“ и вивисекция — все это уживалось во мне в удивительном согласии и гармонии. Стихотворения проливали свой мягкий свет на цифры, цифры с дружеской солидарностью подтверждали неуловимые истины стихотворений… Числясь официально на естественном факультете, я изучал политическую экономию и статистику, писал лирические стихотворения, с увлечением возился с микроскопом, поглощал исторические монографии»[10].
Более двенадцати лет отделяет первую редакцию повести Короленко «Слепой музыкант», вышедшую в 1886 году, от последней, которая не только значительно превышает ее по объему, но и во многом иначе трактует поставленные в первоначальной редакции проблемы.
Годы раздумий над этим произведением потребовались Короленко потому, что интересующие его проблемы он хотел решить не только художественными средствами, но и научными, поставив художественное исследование на прочный фундамент философских, биологических, физиологических, социологических открытий. Достоинства и недостатки повести во многом объясняются именно этой задачей, которую ставили перед собой многие писатели XIX и XX веков.
Что заставляет страдать слепого музыканта? «Дразнящая тайна недостижимого светящегося мира», — отвечал на этот вопрос автор повести в письме 1916 года, или иначе: дразнящая тайна некоего полного знания, недоступного конкретно Петру Попельскому и вообще всем людям.
Действительно, как узнать, что такое свет, цвет, пространство, если для этого совсем нет никаких фактов, ибо человек слеп от рождения? Именно с этих вопросов начинается повесть Короленко «Слепой музыкант», в первой редакции которой одна из глав называлась «Интуиция».
В первые же минуты после рождения ребенка мать испытывает не радость, а острое страдание. Страдает же она потому, что знает: ее ребенок родился слепым, хотя никаких фактов, из которых она могла бы сделать этот вывод, у нее нет.
В осенний вечер слепой мальчик, его мать и Эвелина сидят на площадке перед домом. В это время по небу проносится метеор, оставляя за собой яркий след. «Что это было?» — спрашивает слепой, хотя он ничего не мог знать о происшедшем. «Он многое знает… „так“», — утверждает Эвелина. «Так», то есть интуитивно, а не в результате логического соотнесения каких-либо конкретных ощущений, восприятий, представлений.
Мгновению внезапного знания, по мнению писателя, предшествует сложный и длительный процесс, который проходит бессознательно, но это не означает, что он не может быть исследован.
Во многих своих произведениях Короленко стремился так или иначе проанализировать процесс мышления. Так, герой «Эпизодов из жизни „искателя“» пытается понять бессвязные речи неграмотного крестьянина Якуба и убеждается, что его бессвязные сентенции были «лишь частью своеобразных, но стройных и закономерных процессов мысли, которым капризная судьба предоставила являться в виде звуков, тогда как остальные части тех же процессов, часто самые существенные в логическом отношении, оставались в уме старика»[11]. В своем последнем произведении «Истории моего современника» — Короленко прямо утверждал: «Мысль, облеченная в точное понятие и слово, есть только наземная часть растения… Но начало всего этого — под почвой…» (V, 160). То же самое писал Короленко в письме 1889 года, указывая, что «цель есть не что иное, как сознанное стремление, корень которого — в процессах бессознательных, там, где наша жизнь сливается незаметно с необъятной областью вселенской жизни…» (X, 115).
В основе повести лежит серьезное изучение писателем научных трудов. Авторов некоторых из них Короленко назвал сам. Это английский психолог и физиолог В. Карпентер и русский социолог, критик и публицист Н. К. Михайловский.
В. Карпентер в своем труде «Основания физиологии ума» обосновывает понятие «бессознательной мозговой деятельности». Для этого он приводит пример, известный каждому из повседневной практики. Человек хочет вспомнить имя, фразу или случай и, тщетно перебрав все средства, оставляет эту попытку как бесплодную. Однако проходит некоторое время, и, занятый совсем другими мыслями, вдруг, неожиданно для себя и совершенно без всяких усилий, он вспоминает то, что казалось безнадежно забытым. Здесь Карпентер ценит наглядность следующего факта: «…всякий, наблюдавший собственные умственные процессы, должен согласиться, что поскольку дело идет об его сознательном „я“, поиски совершаются без него. Задача эта не доставляет ему ни удовольствия, ни неудовольствия, ни труда… в это время его сознательное „я“ трудится, страдает, радуется по совершенно другим поводам»[12].
Анализируя процесс познания или прозрения героя, можно условно выделить в нем три стадии. Первая — становление разума. Сама по себе логика — элемент необходимый, но недостаточный для того, чтобы была открыта дорога к свету, к высшей правде. Вторая — становление художника, музыканта. Язык музыки гораздо более конкретен, чем слово, так как непосредственно обращен к чувствам и одновременно более абстрактен, дает целостный образ. Не зря рационалистически мыслящий дядя Максим вначале не одобряет увлечения своего племянника музыкой. Музыка для него излишне иррациональна, он понимает только слова. И третья стадия — становление нравственности, человечности.
Соединение этих трех стадий дает новое качество, новое синтетическое единство. Оно не равно арифметической сумме каждой из них и возникает неожиданно и бессознательно, как внезапно и без воли «сознающего „я“» всплывает в сознании человека факт или имя, которые он до этого безуспешно старался вспомнить. Хотя внешний толчок был: Петру Попельскому сообщили, что у него родился зрячий ребенок.
«Бессознательное „я“» — это не только процессы, которые не фиксируются сознанием человека. Оно во многом определяется тем, что Короленко называет «наследственными представлениями». Не только физиологические инстинкты наследует человек от предков, утверждал Н. К. Михайловский, подчеркивая: «Было бы, однако, ошибочно думать, что вся сумма знаний, чувств и желаний каждого человека дана его личным опытом. Опыт предков, без сомнения, производит в целом ряду поколений более или менее глубокие изменения в нервной системе, так что мозг новорожденного ребенка не есть tabula rasa»[13].
«Человек, — утверждает автор-повествователь в четвертой главе „Слепого музыканта“, — одно звено в бесконечной цепи жизней, которая тянется через него из глубины прошедшего к бесконечному будущему», и потому «толчки природы, ее даровые откровения (…) доставляли ребенку такие представления, которые не могли быть приобретены личным опытом слепого», а его мозг «из наследственных представлений и из впечатлений, получаемых другими путями», «творил в темноте свой собственный мир».
В первой редакции повести Петр Попельский в финале видел некий доисторический пейзаж: «И по всему этому пейзажу было разлито нечто странное, какой-то особенный колорит, как будто говоривший слепому, что это — лишь призрак, что если кто видел это небо и эту землю, то разве его предки, жившие за пределами тысячелетий»[14].
