Максим Горький - Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935
Лидия. Я очень рада, если так.
Миша. Да уж так! А радоваться — нечему. И — неправда, что вы рады. Интеллигенты любят нравиться, всё равно кому…
Лидия. Вы успокоили меня, Миша!
Миша. Успокоил? Эх вы… Чем это я вас успокоил? И вовсе вы ничем не беспокоились. Мешаете только…
Лидия. Я — молчу.
Арсеньева. Вы, Миша, не в духе?
Миша. Да что же, товарищ Арсеньева!.. Бюрократ этот, Дроздов, доски для эстрады запретил брать на стройке, как же мы расширим эстраду? Китаев — разрешил, а он — нельзя! Тоска! И тоже всё шуточки шутит, как будто интеллигент какой-нибудь.
Арсеньева. Дроздов — здесь, я поговорю с ним.
Лидия. Пейте кофе, Миша!
Миша. Ладно. То есть — спасибо! И потом к занавесу надобно два полотнища пришить, а он говорит — это пустяки! Флаги истрёпанные, и мало флагов… И, говорит, вы должны действовать самообложением, а — каким чёртом мы самообложимся?
Лидия. Ох, Миша…
Миша (успокоительно). Ну, ничего! Вы сама тоже, поди-ка, здорово ругаетесь, это и по лицу видно. Без этого — не проживёшь… Мы и так за месяц утильсырья сдали на сорок семь рублей да на укреплении плотины заработали семьдесят три, так ведь на ремонт избы-читальни да по ликбезу…
(Терентьев, Дроздов, Сомов.)
Терентьев. Значит — так: вы едете на фабрику, я побегу взглянуть, что делают на стройке.
Арсеньева. Можно вас на пару слов?
Дроздов. Всегда готов! (Идут, Миша за ними.)
Сомов. Хотите кофе, Иван Иванович?
Терентьев (глядя вслед уходящим). С удовольствием. С удовольствием.
Сомов. До свидания. (Ушёл.)
Терентьев. Погода-то, Лидия Петровна, а? Отличная погода!
Лидия. Очень хорошая погода.
Терентьев. Именно! Это… эта женщина — кто такая?
Лидия. Учительница в Селищах, подруга моя.
Терентьев. Та-ак. Что же это я её не видал раньше?
Лидия. Да она здесь только с осени и недавно воротилась из Москвы…
Терентьев. А вы… давно знаете её?
Лидия. В гимназии учились вместе.
Терентьев. В каком городе?
Лидия. В Курске.
Терентьев. Ага! Вот оно что!
Лидия, Чтоэтовасобрадовало?
Терентьев. Тут… случай такой! Черносотенный городок! Я был в нём при белых.
Лидия. Ужасные дни!
Терентьев. Да, на войне страшновато. Особенно — ежели отступать. Наступать — это очень легко.
Арсеньева (возвращается). Ну, Лида, мне нужно идти в село.
Терентьев. Погодите-ко, позвольте… то есть — извините! Ведь вы — дочь доктора Охотникова?
Арсеньева. Да. Но я вас не помню…
Терентьев. Ну — где же помнить! Однако это я самый лежал у вас, в квартире, в Курске, раненый…
Арсеньева. Фёдор… забыла как! Узнать вас трудно.
Терентьев. Ещё бы! Почти восемь лет прошло. К тому же я тогда был Степан Дедов, а настоящее имя моё Иван Терентьев. И растолстел, всё в автомобилях живу. Вот видите — встретились, а? Чёрт знает что! Учительствуете?
Арсеньева. Да.
Терентьев. Так. В партии?
Арсеньева. Нет.
Терентьев (несколько огорчён). Почему?
Арсеньева. Сразу не расскажешь.
Терентьев. А я думал, что вы, после того — в партию! Ваше поведение…
Арсеньева. Ну, какое же поведение!
Терентьев. Однако — риск!
Арсеньева. Тогда не одна я рисковала.
Терентьев. Нашли бы меня у вас — пуля вам или — вешалка… Ну, а отец?
Арсеньева. Его, как врача, мобилизовали белые, а на другой день какой-то пьяный офицер застрелил его…
Лидия. Как ты… спокойно!
Терентьев. Та-ак! Хороший был человек! (Лидии.) «Вы, говорит, желаете жить? Ну, так делайте что вам велят!» (Смеётся.) Вот история! И — даёт рыбий жир. Противная жидкость, да и команда эдакая: делай, что велят! А я с девятнадцати лет делал чего не велят, и мне уже было двадцать семь. В тюрьме сидел, в ссылке был, бежал, работал нелегально, считал себя совсем готовым человеком. И — вдруг: делай что велят, пей рыбий жир! Положим, кроме рыбьего жира, питаться нечем было. (Арсеньевой.) Его ведь звали Иван Константинович? Что ж, Катерина Ивановна, — по всем правилам нам следует возобновить знакомство?
Арсеньева. Я — не прочь.
Терентьев. Чудесно! (Лидии.) Заговорили мы вас? То есть это я заговорил…
Лидия. Нет, что вы! Мне интересно… Хорошо встретились вы…
Терентьев. Хорошо? Да, бывает.
Дроздов (за террасой). Катерина Ивановна — ждём! Ваня всегда с дамами.
Терентьев. Это — с больной головы на здоровую.
Дроздов. Ты, Ваня, с Катериной Ивановной осторожно, она — человек враждебный нам.
Терентьев. Не верю!
Арсеньева. Не нам, а — вам, товарищ Дроздов. До свидания, Лида.
Лидия. Ты вечером придёшь?
Арсеньева. Нет.
Лидия. Приходи!
Арсеньева. Не могу, дело есть. (Идёт с Дроздовым.) Так вы не забудете?
Дроздов. Всегда готов служить вам.
Арсеньева. Не мне, а ликбезу. Я в услугах ваших не нуждаюсь.
Дроздов. Строго.
(Арсеньева и Дроздов уходят.)
Терентьев (задумчиво глядя вслед им). Ну, пойду и я. До свидания.
(Лидия одна, позванивает чайной ложкой по графину с водой.)
Дуняша (входит). Лисогонов пришёл…
Лидия. Вы знаете, что Николай Васильевич уехал. Пусть он идёт к Анне Николаевне.
Дуняша. Он вас спрашивает.
Лидия. Я не могу принять его.
(Входит Лисогонов.)
Дуняша (усмехаясь). А он уж кругом обошёл, старый чёрт…
Лисогонов. Разрешите, уважаемая…
Лидия (встаёт). Что вам угодно? Я чувствую себя плохо.
Лисогонов. Все, все плохо чувствуют себя! Местность нездоровая, болото близко, — местность эта не для интеллигентных людей… Рабочие, конечно…
Лидия. Вы именно ко мне, да?
Лисогонов. Именно-с! Вот вы на спектакле сожаление выразили, что теперь нельзя достать кружев старинных. Действуя по симпатии, всё можно достать! И вот-с мамаши моей кружева желал бы преподнести…
Лидия. Простите, я должна… распорядиться… (Уходит)
Лисогонов (прячет кружева, ворчит). Дура, дура… (Надулся, покраснел.)
(Анна Сомова, Титова.)
Анна. Здравствуйте, Евтихий Антонович!
Лисогонов. Нижайшее почтение!
Титова. Чего в карман прячешь, Евтихий, человек тихий?
Лисогонов. Платок.
Титова. Двадцать лет человека знаю и — хоть бы что! Замариновался, как гриб в уксусе.
Лисогонов. В слезах замариновался.
Титова. Чужих слёз ты много пролил, это известно!
Лисогонов. Любишь ты, Марья Ивановна, насмешки…
Титова. А что мне любить осталось?
Анна. Лидия сказала — кружева продаёте?
Лисогонов. Я? Нет. То есть я хотел… но могу и продать.
Анна (рассматривает кружева). Русские…
Лисогонов. Не знаю-с. (Титовой.) Нам, обойдённым людям, смеяться друг над другом не следовало бы.
Титова. Разве я со зла смеюсь? Я — от удивления. Гляжу вот на тебя, сома, и — смешно: как это сом допустил, что ерши на сухое место загнали его и стал он ни рыба, ни свинья?
Анна. Марья Ивановна грубовато говорит, такая у неё манера, а говорит она всегда умно.
Лисогонов. За это, за ум и прощается ей…
Титова (рисуясь). И на пролетариев смотрю — удивляюсь! Ах ты, думаю, пролетариат, пролетариат, и куда ты, пролетариат, лезешь?
Лисогонов. Н-да… Величайшие умы и силы, от Христа до Столыпина, пробовали жизнь по-новому устроить…
Анна. Надолго испортили жизнь.
Титова. А, бывало, придёшь к частному приставу, дашь ему кусочек денег, скажешь: «Ах, какой вы чудный!» Верит, идиот, и способствует.
Анна. В полиции офицера гвардии служили…
Лисогонов. И все были сыты…
Титова. И везде, на всех видных местах, благожелательные идиоты сидели…
