Анатолий Найман - Каблуков
Уж не бунт ли это, Николай Сергеевич, против Творца?.. А Он один и знает, бунт это или нет. Он все знает. Бог - это То, что знает все. И потому все может. Всеведущий - поэтому и всемогущий.
III
Из того, что кто-то, вот хотя бы Николай Каблуков, родился в Пушкине, никаких выводов о царскосельском духе, усвоенном с молоком матери, просим не делать. Отец окончил летное училище, сюда попал по распределению и, что казарма в пяти кэмэ от Лицея, на краю прудов и парков, равно как и что в двадцати от Зимнего дворца и Петропавловской крепости, не интересовался. Сын тоже - ни, понятно, в младенческом возрасте, ни когда отца после войны вернули на прежнее место поднимать аэродром из нефигуральных, не выделанных архитектурно по заказу царской семьи руин. Пушкин был улицей Железнодорожной, на которой они жили, Комсомольской, на которой стояла школа, и еще несколькими соединяющими эти две. Был, конечно, и парками, включая Павловские, но не в качестве места прогулок, где смуглый отрок бродил по аллеям, а опять-таки коммуникативным пространством. Короче говоря, место жительства не хуже и не лучше последовавших за ним Ферганы УзССР, Клайпеды ЛитССР и Вологды РСФСР. Так что ленинградцем Каблуков стал, только когда поступил в Электротехнический, ЛЭТИ, только тут он этого специального воздуха в себя вдохнул и в его болотных флюидах кое-чего величественно-декадентского учуял.
В ЛЭТИ попал, потому что к концу школы играл в баскетбол за вологодский "Пищевик". Тогда еще ценились больше всего меткость, резкость, пас. Гиганты только-только начинали превращать игру в давку под кольцом, были, как правило, осмеиваемы, и он со своими ста девяносто оказывался из самых высоких на площадке. ЛЭТИ в те годы вылезал даже в первенство республики. Мамонтов, который, если был в ударе, и Кутузов, который, если у него открывался кладo с, могли в одиночку сделать игру. "Олег" и "Юра" затмевали имена миллионщика Саввы и фельдмаршала Михаила, как электрическая люстра сальную свечку. Одновременно мюзикл "Весна в ЛЭТИ", про который еще никто не знал, что это мюзикл, слова такого никто не знал, а называли музыкально-лирической комедией, почти профессионально гастролировал по городам. Заниматься в секции спортивной или в секции театральной выглядело куда естественнее, чем на кафедре линий электропередачи. Было еще лито, с давних времен, до всякой "Весны", литературное объединение, но, когда Каблуков туда пришел, оно было простым привеском к спектаклю: юмор, куплеты, эстрадные скетчи - все студенческое, "самодеятельное". Главная шутка, неумирающая, даже не теряющая от года к году блеска, - каламбур "Лито ЛЭТИ".
Каблуков с этой публикой обнюхался, двумя словами перекинулся, потерся, но сродства не почувствовал. Сунулся еще в одну компанию, подобие кружка, который собирал у себя в подвальной, за копейки снимаемой комнате Артур из Театрального. Там читали стихи, пели под гитару, говорили о синтетическом искусстве. Артур привлекал к себе всех, отчасти - занимался привлечением. Ни на улице, ни дома его было не застать одного: всегда кто-то рядом стоял, болтал, гулял, постоянно с кем-то новым он тут же знакомился, вступал в разговор, заинтересовывал. Про себя говорил: я публичная фигура, хочу сыграть в обществе эту роль и тем самым ввести в оборот как социальное понятие. Это было ново и отвечало общему настроению: не присуще жизни, настоянной на подозрительности и опаске только что отошедших времен, в миазмы которых не хотелось внюхиваться. В компании царил живой, боевой дух, но и в ней Каблуков никого своей породы не обнаружил. Честно говоря, он, что такая порода есть, и не был уверен. Допускал скорее, что он один - ни в коем случае не потому что редкостный. Не дюгонь, оставшийся без пары, а, наоборот потому что дворняжка единственного намеса кровей. Годится к дальнейшему размножению, но с кем угодно, что значит: не с тем, кто только ему предназначен в пару.
Он нашел туда дорогу и толкнулся - чутьем, опять как дворняжка. Было желание что-то записать, и невозможно было отдать себе отчет, что именно. Наблюдения и какую-то связь между ними. Или выдумываемое, приходящее в голову, то, что можно навязать наблюдениям, сдвинув, но не повредив их реальность. Он знал, что для кино пишутся сценарии, и то, на что его тянуло, было ближе всего к этому. Но без всякого намерения, не говоря уж желания, увидеть написанное отснятым. Напротив, он находил в себе прямое нежелание настолько грубо и примитивно выглядело снятое во всех профессиональных фильмах, которые он видел. Не устраивало его не то, что дело надо иметь с сюжетом - который в музыке и живописи не притворялся ничем, как только чуждой заморочкой и накладным изображением. Да и в литературе-то редко когда выглядел органичным, не пристегнутым из-за границ книги. А в кино так просто перекатывался, как сопровождение тапера сбоку припека, сбоку от того, что представлял честный кадр. Не сюжет, не замысел, не идея, а фотографии не удовлетворяли его: они показывали только то, что на них было. И лишь в исключительных случаях - то, чего, он знал как всякий обладатель живого зрения, не могло в них не быть: и вот же оно, вот наконец!
Аллея, медленно падающий снег, вдалеке очертания человека с детской коляской. Это на сетчатке глаза. А в мозгу или где там, в каких-то клетках, по которым пробегает, как огоньки, плазма случайных сведений и пониманий, сминается снег у него под ногой, налипая на каблук, скривляя ступню. Стекают, неприятно морозя кожу и капая с носа и подбородка, струйки плавящихся хлопьев. Пахнет сырым, не видимым глазу, поднимающимся от рыхлой пороши паром. Этого в кадре нет, этого не сфотографировать - но ведь этого нет и в реальной аллее с реальным намокшим, как воробей, папашей, а, однако же, присутствует, все это знают, все чувствуют.
Вот это ему было интересно - попробовать передать, научиться способу достоверной записи таких наблюдений. И отдельно - страшно интересно было узнавать все новое, иначе говоря, вообще всё. От количества узнанного количество нового ни на грамм не уменьшалось. Ни на йоту. Та же йота - он докопался, шо це за крокодил. Ни одна иота и ни одна черта не прейдет из закона. Матфей, глава пятая - так надо говорить, когда из Евангелия. Дo ндеже прe йдет небо и земля, иота едина, или едина черта не прe йдет от закона. Дондеже - покуда. One jot or one tittle shall in no wise pass from the law. Tittle, титтл - тютелька. In no wise - никоим образом: wise, вайс все равно что весть - Бог весть, Бог его знает. Йота - греческая буква, фигулька такая, запятушка наоборот. Флейты греческой мята и йота - это потом, это Мандельштам, это когда Каблуков уже знал, что такое йота. Это он от горбуна Крейцера впервые услышал - и сразу стал с ним спорить: дескать, правильно - тэта и йота. Потому что если мята, тогда уж - и рута. Горе вам, фарисеям, что даете десятину с мяты, руты и овощей и нерадите о суде и любви. Лука, глава одиннадцатая. Никаких греков, сплошные евреи, никаких, стало быть, флейт - что означает: никаких в стихотворении мят. А тэта фита, фитюлька, тот же tittle. Тэта и йота - отверстие и клапан флейты. Он к тому времени греческий алфавит мог, не сбиваясь, продекламировать, что называется от альфы до омеги: двадцать четыре прописные и строчные буквы вселенские, так же как двадцать шесть жалкой газетной латиницы, входили в зачет по черчению. И с альфа-бетосом он худо-бедно разобрался. Но, как мы видим, количество незнаемого не уменьшилось ни на тэту. Которую, кстати, выводили судейские на табличках при смертном приговоре: "танатос". Тэта - и все дела, привет.
IV
Он и на Тоне женился, в общем, из-за своего ненормального интереса узнавать и узнавать любое новое, в чем бы оно ни заключалось. Встречали первое в студенческом статусе Седьмое ноября, красный день календаря, потому что в этот день все девчонки и мальчишки городов и деревень... и так далее, звонким голосом. Первый праздник с поступления в институт. Все уже друг с другом запросто, но в рамках группного и факультетского обихода. А тут перемена регистра на застольный и какой-никакой торжественный. Много бутылок водки, оттенками цвета и беспощадностью состава наводящей на мысль о ее химическом составе и вообще напоминающей лабораторную обстановку кафедры общей химии. Салатики из капусты, винегретики, рыбные консервы. Сразу, чуть ли не после первой рюмки, множество пьяных, ор, апогей дружелюбия и таковой же враждебности, потускнение электрического света при неизменном напряжении и силе тока. Квартира была девочки, чьи родители уехали на дачу, шикарная, отдельная, - в чем, в ее некоммунальности, и заключался главный шик. Но тоже и мебель, и паркет, и люстра: родители были отец - адвокат, а мать портниха. Каблуков в первый раз находился в такой. К нему наклонился Кузнецов, староста группы, и сказал, обводя рукой стены: "Шахер-махеры", а он подумал, что непохоже. Чтобы шахер-махеры отдавали квартиру под вечеринку неизвестной им студенческой шпане - непохоже. Подумал, вслух ничего не сказал.
