Александр Титов - Жизнь, которой не было
- Пап, ты бы не курил здесь!.. - делает ему замечание Митя. - И без того комната маленькая...
Отец пригашивает сигарету о дощечку, приспособленную вместо пепельницы. Затем с удивлением оглядывает комнату, словно впервые ее видит. Взгляд его останавливается на облезлой этажерке, на растрепанных книжках русских волшебных сказок, на поржавевшем, без стекла, будильнике, в который Джон иногда играет, забавляясь треньканьем звонка.
МАТЬ
К Джону Митин отец относится вполне снисходительно. Ругнет матом, кулак покажет, но и водочки тоже поднесет, бутерброд механизаторский, лаптеобразный, всегда готов пополам разломить.
Зато у матери к этим воскресным посиделкам совсем другое отношение: "Чтоб вы провалились со своим идиотом! Он скоро всю Тужиловку сожрет своим поганым ртом. И зачем эта гадина существует на свете? Почему его никто никуда не забирает?!"
Так она обычно ругается по утрам, подавая отцу завтрак. Митя в это время собирается в школу, намазывает маслом два бутерброда - один себе, второй Джону, заносит ему по пути.
Поругавшись, мать подходит к старинному зеркалу в резной деревянной раме, поправляет волосы. Она похожа на артистку Сильвию Кристель. И еще немножко на молодую Софи Лорен. Только у Софи Лорен лицо смуглое, а у матери белое, кбипенное. В парикмахерскую не ходит, сама ровняет стрижку ножницами.
"Яркая баба!" - говорят о ней редкие тужиловские мужики. Но, зная ее характер, отцу не очень-то завидуют. Взгляд у нее острый, отбривающий. И высокая, сильная. Но с отцом никогда не дралась, за исключением редких шутливых потасовок.
БЫК
У отца, сидящего за столом, покраснели глаза - то ли от сигаретного дыма, то ли от выпивки. Такие же багровые, какие были совсем недавно у быка по кличке Андрюша. В тот день Митя решил зайти на ферму к матери - похвалиться пятеркой по химии.
Отец был, как всегда, выпивши, а всем известно, что быки не переносят запаха спиртного. От Андрюши по этой самой причине пострадали несколько скотников. Двух мужиков чуть не до смерти закатал. Элита! Такой не пошутит... За большие деньги в племсовхозе куплен. Лауреат областных и региональных выставок, а в Москве серебряную медаль вручили! Поэтому зоотехник Михал Федотыч и не торопился сдавать Андрюшу на мясокомбинат, стремясь максимально использовать все генетические ресурсы "производителя". А скотников пожилой специалист ругал постоянно, примерно в таких вот выражениях: "Дикари! Пьяницы проклятые! Весь комбикорм поворовали, сено пропили - быку нечего дать, не говоря уже про коров... И не смейте Андрюшу даже пальцем тронуть. Этот бык в сто, в тысячу, в миллион раз дороже и ценнее всех вас, вместе собравшихся. С вами, с вредителями, невозможно заниматься племенным животноводством".
Когда Андрюша болел, Михал Федотыч даже ночевал целую неделю в красном уголке, вызывал из области спецбригаду ветеринаров - колхоз с трудом наскреб денег на лечение племенного бугая. В колхозной конторе, на стенде под стеклом, висят Андрюшины дипломы и медали на пыльных ленточках. Мать его - знаменитая на весь бывший Союз Ласточка, отец - бык Алмаз чистейшей симментальской породы, дед - Рубин, прадед - Яхонт, прапрадед - Янтарь, и так далее. Тужиловские люди редко помнят имена своих прадедов, зато у племенных животных специальные паспорта, в которых вся их родословная прописана по ступенькам вплоть до какого-то там колена.
Андрюшей быка назвал сам Михал Федотыч, в честь своего товарища по сельхозакадемии, погибшего в Великую Отечественную войну. А по документам бык проходил под своей официальной кличкой - то ли Агат, то ли Сапфир. Скотники не любили Михал Федотыча за его требовательность и, чтобы досадить ему, норовили побольнее стукнуть привязанного бугая. К весне и старого зоотехника отправят на пенсию, как только найдут ему замену.
...В тот хмурый декабрьский день отец привез на ферму полную тележку свекольного жома - теплого и парящего, прямо со спиртзавода. Животные, бродившие в загоне, тянули морды на этот запах. Андрюша вместе со стадом прогуливался во дворе, дышал свежим воздухом в соответствии с распорядком дня.
Отец постучал в ворота, велел скотникам забирать корм.
Тут Андрюша почувствовал ненавистный ему запах винного перегара, помчался, ударив грудью в толстые жерди падворка, сбил их, поддал отца спиленным рогом в бок. Отец отлетел на несколько шагов, ойкнул, упав на присыпанную снегом землю.
Митя так и застыл на пороге: он уже собрался домой, а мать провожала его. "Помогите! - крикнула она, обернувшись в навозную духоту помещения. - Бык сорвался..."
Из подсобки выскочили скотники и доярки, вооруженные вилами и тяпками.
Отец успел вскочить на ноги, и это спасло его. День был серый, температура нулевая, все вокруг отсырело и осклизло. Но земля на падворке была плотная, потому что еще загодя успела схватиться льдистой корочкой, хрустевшей под желтыми копытами Андрюши. При каждом шаге племенной бугай проваливался в грязь, окрашивая лодыжки черной, маслянисто сверкающей грязью. Наклонив голову, притиснул отца к дощатому забору, и тому не оставалось ничего другого, как ухватиться за железное кольцо, продетое меж ноздрей животного. Кольцо, стертое до блеска, сверкало в свете пасмурного дня страшными вспышками. Отец мотался на этом кольце, стараясь пригнуть морду быка к земле. Из пасти животного пахло кислым, недавно съеденным силосом. Бык хрипел, фыркал, крутил мощной головой. Отец волочился по земле, словно большая тряпка.
"Папа!" Крик замер в горле Мити. Еще ни разу в жизни ему не было так страшно. Глухо шлепнула на мокрый подтаявший порог сумка с учебниками.
Скотники, многоэтажно ругаясь, побежали к месту сражения, принялись пырять животное вилами, пытаясь отбить его от отца. Острые, стертые до блеска зубья вырывали из дергающейся бычьей туши клочья шерсти, кровяня бока алыми полосками. Прокатилась по ледяной корке отцовская сверкнувшая мазутом ватная шапка, прошелестела по замерзшим крупинкам инея, словно металлическая.
Подоспел на своем тракторе Профессор, сельский философ-самоучка. Он хотел въехать на падворок и оттеснить быка к забору, но мотор неожиданно заглох.
"Твою диалектику мать!.." - выругался Профессор, пытаясь завести дизель. Увы, техника часто становится бессильной против беснующейся живой природы.
Митя обежал вокруг ограды, остановился напротив быка.
"Андрюша!" - крикнул Митя что было мочи. Бык вздрогнул, уставился на мальчика мутными глазами, признавая его голос.
Отец, воспользовавшись секундной передышкой, отпустил кольцо и отлетел спиной к щелястым доскам ворот, с грохотом ударившись о них.
Скотники, хоть и все выпивши были, не растерялись, подхватили отца под мышки, поволокли в подсобку.
"Убегай, Маруся!" - крикнули они матери, которая все еще держала на изготовку вилы с ало сверкающими зубьями.
Вдруг отец, вырвавшись из рук скотников, совершенно обезумевший от гнева, подбежал к матери, выхватил у нее из рук вилы, кинулся к Андрюше, медленно разворачивающемуся всем корпусом навстречу людям, и со всей силы вонзил ему в морду все четыре ярких стальных зубца: вот тебе, гадина! И надавил на рукоятку обеими руками, навалился на нее всем телом, пытаясь прижать голову быка к земле. Андрюша взревел, рывком поднял морду, вновь отбрасывая человека к изгороди - словно камешком стрельнули из рогатки. Спина отцовская так и бахнула о выбеленные известью доски. Сжав кулаки и закрыв глаза, он медленно оседал, лицо его исказилось дикой улыбкой. В ту минуту Митя не мог понять, кто из них страшнее: бык или отец? Отец открыл выпученные побелевшие глаза, смотревшие как-то вбок. Пальцы царапали смерзшиеся комки земли.
Андрюша поднял правое переднее копыто, и тут бы конец батяне, но спасение пришло с неожиданной стороны: быка сдвинула в сторону лошадь-тяжеловоз по кличке Сестра, которая быков терпеть не могла. Косматая, как пьяная баба, вся в инее, покрывшем белизной висюльки мерзлой грязи на шерсти, она встала на дыбы, обрушиваясь широкими копытами на спину Андрюши, на его крупные гулкие позвонки. А когда она принялась кусать его в загривок своей "каркадильской", по выражению скотников, пастью, Андрюша обиженно взмыкнул и начал отступать. Грязные, в навозе, вилы, воткнутые в морду быка, покачивались, словно маятник. Лошадь продолжала грызть врага, рычала, словно огромная собака. Если бы не вонь, не яркий свежий снег, припорошивший двор, запятнанный бурыми навозными лужицами, можно было бы подумать, что здесь развернулась самодеятельная коррида. Но истошно матерящийся отец в разодранной телогрейке с торчащими клочьями ваты мало походил на тореадора, а грузный чумазый Андрюша и вовсе не был похож на холеного испанского быка.
Рассвирепевшая Сестра, вновь почуявшая бычью ненавистную кровь, рвала коричневыми зубами вражий загривок. В трубном реве быка пробивалось что-то умоляющее. Он задом пятился к воротам, а лошадь, то и дело становясь на дыбы, теснила его своими копытами, каждое из которых размером со сковородку.
