Николай Лесков - Жемчужное ожерелье
"Ого-го, мол, сколько это должно стоить? Вероятно, такая штучка припасена с оных давних, благих дней, когда богатые люди из знати еще в ломбарды вещей не посылали, а при большой нужде в деньгах охотнее вверяли свои ценности тайным ростовщикам вроде Машенькиного отца".
Жемчуг крупный, окатистый и чрезвычайно живой. Притом ожерелье сделано в старом вкусе, что называлось рефидью, ряснами, - назади начато небольшим, но самым скатным кафимским зерном, а потом все крупней и крупнее бурмицкое, и, наконец, что далее книзу, то пошли как бобы, и в самой середине три черные перла поражающей величины и самого лучшего блеска. Прекрасный, ценный дар совсем затмевал сконфуженные перед ним дары моего брата. Словом сказать - мы, грубые мужчины, все находили отцовский подарок Машеньке прекрасным, и нам понравилось также и слово, произнесенное стариком при подаче ожерелья. Отец Машеньки, подав ей эту драгоценность, сказал: "Вот тебе, доченька, штучка с наговором: ее никогда ни тля не истлит, ни вор не украдет, а если и украдет, то не обрадуется. Это - вечное".
Но у женщин ведь на все свои точки зрения, и Машенька, получив ожерелье, заплакала, а жена моя не выдержала и, улучив удобную минуту, даже сделала Николаю Ивановичу у окна выговор, который он по праву родства выслушал. Выговор ему за подарок жемчуга следовал потому, что жемчуг знаменует и предвещает слезы. А потому жемчуг никогда для новогодних подарков не употребляется.
Николай Иванович, впрочем, ловко отшутился.
- Это, - говорит, - во-первых, пустые предрассудки, и если кто-нибудь может подарить мне жемчужину, которую княгиня Юсупова купила у Горгубуса, то я ее сейчас возьму. Я, сударыня, тоже в свое время эти тонкости проходил, и знаю, чего нельзя дарить. Девушке нельзя дарить бирюзы, потому что бирюза, по понятиям персов, есть кости людей, умерших от любви, а замужним дамам нельзя дарить аметиста avec fleches d'Amour {со стрелами Амура (франц.)}, но тем не мене я пробовал дарить такие аметисты, и дамы брали...
Моя жена улыбнулась. А он говорит:
- Я и вам попробую подарить. А что касается жемчуга то надо знать, что жемчуг жемчугу рознь. Не всякий жемчуг добывается со слезами. Есть жемчуг персидский, есть из Красного моря, а есть перлы из тихих вод - d'eau douce {из пресных вод (франц.)}, тот без слезы берут. Сентиментальная Мария Стюарт только такой и носила perle d'eau douce, из шотландских рек, но он ей не принес счастья. Я знаю, что надо дарить, - то я и дарю моей дочери, а вы ее пугаете. За это я вам не подарю ничего avec fleches d'Amour, а подарю вам хладнокровный "лунный камень". Но ты, мое дитя, не плачь и выбрось из головы, что мой жемчуг приносит слезы. Это не такой. Я тебе на другой день твоей свадьбы открою тайну этого жемчуга, и ты увидишь, что тебе никаких предрассудков бояться нечего...
Так это и успокоилось, и брата с Машенькой после крещенья перевенчали, а на следующий день мы с женою поехали навестить молодых.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Мы застали их вставшими и в необыкновенно веселом расположении духа. Брат сам открыл нам двери помещения, взятого им для себя, ко дню свадьбы, в гостинице, встретил нас весь сияя и покатываясь со смеху.
Мне это напомнило один старый роман, где новобрачный сошел с ума от счастья, и я это брату заметил, а он отвечает:
- А что ты думаешь, ведь со мною в самом деле произошел такой случай, что возможно своему уму не верить. Семейная жизнь моя, начавшаяся сегодняшним днем, принесла мне не только ожиданные радости от моей милой жены, но также неожиданное благополучие от тестя.
- Что же такое еще с тобою случилось?
- А вот входите, я вам расскажу.
Жена мне шепчет:
- Верно, старый негодяй их надул.
Я отвечаю:
- Это не мое дело.
Входим, а брат подает нам открытое письмо, полученное на их имя рано по городской почте, и в письме читаем следующее:
"Предрассудок насчет жемчуга ничем вам угрожать не может: этот жемчуг фальшивый".
Жена моя так и села.
- Вот, - говорит, - негодяй!
Но брат ей показал головою в ту сторону, где Машенька делала в спальне свой туалет, и говорит:
- Ты неправа: старик поступил очень честно. Я получил это письмо, прочел его и рассмеялся... Что же мне тут печального? я ведь приданого не искал и не просил, я искал одну жену, стало быть мне никакого огорчения в том нет, что жемчуг в ожерелье не настоящий, а фальшивый. Пусть это ожерелье стоит не тридцать тысяч, а просто триста рублей, - не все ли равно для меня, лишь бы жена моя была счастлива... Одно только меня озабочивало, как это сообщить Маше? Над этим я задумался и сел, оборотясь лицом к окну, а того не заметил, что дверь забыл запереть. Через несколько минут оборачиваюсь и вдруг вижу, что у меня за спиною стоит тесть и держит что-то в руке в платочке.
"Здравствуй, - говорит, - зятюшка!"
Я вскочил, обнял его и говорю:
"Вот это мило! мы должны были к вам через час ехать, а вы сами... Это против всех обычаев... мило и дорого".
"Ну что, - отвечает, - за счеты! Мы свои. Я был у обедни, - помолился за вас и вот просвиру вам привез".
Я его опять обнял и поцеловал.
"А ты письмо мое получил?" - спрашивает.
"Как же, - говорю, - получил".
И я сам рассмеялся.
Он смотрит.
"Чего же, - говорит, - ты смеешься?"
"А что же мне делать? Это очень забавно".
"Забавно?"
"Да как же".
"А ты подай-ка мне жемчуг".
Ожерелье лежало тут же на столе в футляре, - я его и подал.
"Есть у тебя увеличительное стекло?"
Я говорю: "Нет".
"Если так, то у меня есть. Я по старой привычке всегда его при себе имею. Изволь смотреть на замок под собачку".
"Для чего мне смотреть?"
"Нет, ты посмотри. Ты, может быть, думаешь, что я тебя обманул".
"Вовсе не думаю".
"Нет - смотри, смотри!
Я взял стекло и вижу - на замке, на самом скрытном месте микроскопическая надпись французскими буквами: "Бургильон".
"Убедился, - говорит, - что это действительно жемчуг фальшивый?"
"Вижу".
"И что же ты мне теперь скажешь?"
"То же самое, что и прежде. То есть: это до меня не касается, и вас только буду об одном просить..."
"Проси, проси!"
"Позвольте не говорить об этом Маше".
"Это для чего?"
"Так..."
"Нет, в каких именно целях? Ты не хочешь ее огорчить?"
"Да - это между прочим".
"А еще что?"
"А еще то, что я не хочу, чтобы в ее сердце хоть что-нибудь шевельнулось против отца".
"Против отца?"
"Да".
"Ну, для отца она теперь уже отрезанный ломоть, который к караваю не пристанет, а ей главное - муж..."
"Никогда, - говорю, - сердце не заезжий двор: в нем тесно не бывает. К отцу одна любовь, а к мужу - другая, и кроме того... муж, который желает быть счастлив, обязан заботиться, чтобы он мог уважать свою жену, а для этого он должен беречь ее любовь и почтение к родителям".
"Ага! Вот ты какой практик!"
И стал молча пальцами по табуретке барабанить, а потом встал и говорит:
"Я, любезный зять, наживал состояние своими трудами, но очень разными средствами. С высокой точки зрения они, может быть, не все очень похвальны, но такое мое время было, да я и не умел наживать иначе. В людей я не очень верю, и про любовь только в романах слыхал, как читают, а на деле я все видел, что все денег хотят. Двум зятьям я денег не дал, и вышло верно: они на меня злы и жен своих ко мне не пускают. Не знаю, кто из нас благороднее они или я? Я денег им не даю, а они живые сердца портят. А я им денег не дам, а вот тебе возьму да и дам! Да! И вот, даже сейчас дам!"
И вот извольте смотреть!
Брат показал нам три билета по пятидесяти тысяч рублей.
- Неужели, - говорю, - все это твоей жене?
- Нет, - отвечает, - он Маше дал пятьдесят тысяч, а я ему говорю:
"Знаете, Николай Иванович, - это будет щекотливо... Маше будет неловко, что она получит от вас приданое, а сестры ее - нет... Это непременно вызовет у сестер к ней зависть и неприязнь... Нет, бог с ними, - оставьте у себя эти деньги и... когда-нибудь, когда благоприятный случай примирит вас с другими дочерьми, тогда вы дадите всем поровну. И вот тогда это принесет всем нам радость... А одним нам... не надо!"
Он опять встал, опять прошелся по комнате и, остановясь против двери спальни, крикнул:
"Марья!"
Маша уже была в пеньюаре и вышла.
"Поздравляю, - говорит, - тебя".
Она поцеловала его руку.
"А счастлива быть хочешь?"
"Конечно, хочу, папа, и... надеюсь".
"Хорошо... Ты себе, брат, хорошего мужа выбрала!"
"Я, папа, не выбирала. Мне его бог дал".
"Хорошо, хорошо. Бог дал, а я придам: я тебе хочу прибавить счастья. Вот три билета, все равные. Один тебе, а два твоим сестрам. Раздай им сама скажи, что ты даришь..."
"Папа!"
Маша бросилась ему сначала на шею, а потом вдруг опустилась на землю и обняла, радостно плача, его колена. Смотрю - и он заплакал.
"Встань, встань! - говорит. - Ты нынче, по народному слову, "княгиня" тебе неприлично в землю мне кланяться".
"Но я так счастлива... за сестер!.."
"То-то и есть... И я счастлив!.. Теперь можешь видеть, что нечего тебе было бояться жемчужного ожерелья. Я пришел тебе тайну открыть: подаренный мною тебе жемчуг - фальшивый, меня им давно сердечный приятель надул, да ведь какой, - не простой, а слитый из Рюриковичей и Гедиминовичей. А вот у тебя муж простой души, да истинной: такого надуть невозможно - душа не стерпит!"
