Лев Толстой - Альберт
- Та! та! досадно, - проговорил Делесов. - Как же ты его пустил, Захар?
Захар был петербургский лакей, уже восемь лет служивший у Делесова. Делесов, как одинокий холостяк, невольно поверял ему свои намерения и любил знать его мнение насчет каждого из своих предприятий.
- Как же я смел его не пустить, - отвечал Захар, играя печаткой своих часов. - Ежели бы вы мне сказали, Дмитрий Иванович, чтобы его удерживать, я бы дома мог занять. Но вы только насчет платья сказали.
- Та! досадно! Ну, а что он тут делал без меня?
Захар усмехнулся.
- Уж точно, можно назвать артистом, Дмитрий Иванович. Как проснулись, так попросили мадеры, потом с кухаркой и с соседским человеком все занимались. Смешные такие... Однако характера очень хорошего. Я им чаю дал, обедать принес. Ничего не хотели одни есть, всё меня приглашали. А уж на скрипке как играют, так это точно, что таких артистов у Излера мало. Такого человека можно держать. Как он "Вниз по матушке по Волге" нам сыграл, так точно как человек плачет. Слишком хорошо! Даже со всех этажей пришли люди к нам в сени слушать.
- Ну, а одел ты его? - перебил барин.
- Как же-с; я ему вашу ночную рубашку дал и свое пальто ему надел. Этакому человеку можно помогать, точно милый человек. - Захар улыбнулся. - Всё спрашивали меня, какого вы чина, имеете ли знакомства значительные? и сколько у вас душ крестьян?
- Ну, хорошо, только надо будет его найти теперь и вперед ему ничего не давать пить, а то ему еще хуже сделаешь.
- Это правда, - перебил Захар, - он, видно, слаб здоровьем, у нас такой же у барина был приказчик...
Делесов, уже давно знавший историю пившего запоем приказчика, не дал ее докончить Захару и, велев приготовить себе все для ночи, послал его отыскать и привести Альберта.
Он лег в постель, потушил свечу, но долго не мог заснуть, все думал об Альберте. "Хоть это все странным может показаться многим из моих знакомых, думал Делесов, - но ведь так редко делаешь что-нибудь не для себя, что надо благодарить бога, когда представляется такой случай, и я не упущу его. Все сделаю, решительно все сделаю, что могу, чтобы помочь ему. Может быть, он и вовсе не сумасшедший, а только спился? Стоить это мне будет совсем не дорого: где один, там и двое сыты будут. Пускай поживет сначала у меня, а потом устроим ему место или концерт, стащим его с мели, а там видно будет".
Приятное чувство самодовольствия овладело им после такого рассуждения.
"Право, я не совсем дурной человек; даже совсем недурной человек, подумал он. - Даже очень хороший человек, как сравню себя с другими... "
Он уже засыпал, когда звуки отворяемых дверей и шагов в передней развлекли его.
"Ну, обращусь с ним построже, - подумал он, - это лучше; и я должен это сделать".
Он позвонил.
- Что, привел? - спросил он у вошедшего Захара.
- Жалкий человек, Дмитрий Иванович, - сказал Захар, значительно покачав головой и закрыв глаза.
- Что, пьян?
- Очень слаб.
- А скрипка с ним?
- Принес, хозяйка отдала.
- Ну, пожалуйста, не пускай его теперь ко мне, уложи спать и завтра отнюдь не выпускай из дома.
Но еще Захар не успел выйти, как в комнату вошел Альберт.
V
- Вы уж спать хотите? - сказал Альберт улыбаясь. - А я был там, у Анны Ивановны. Очень приятно провел вечер: музицировали, смеялись, приятное общество было. Позвольте мне выпить стакан чего-нибудь, - прибавил он, взявшись за графин с водой, стоявший на столике, - только не воды.
Альберт был такой же, как и вчера: та же красивая улыбка глаз и губ, тот же светлый, вдохновенный лоб и слабые члены. Пальто Захара пришлось ему как раз впору, и чистый, длинный, накрахмаленный воротник ночной рубашки живописно откидывался вокруг его тонкой белой шеи, придавая ему что-то особенно детское и невинное. Он присел на постель Делесова и молча, радостно и благодарно улыбаясь, посмотрел на него. Делесов посмотрел в глаза Альберта и вдруг снова почувствовал себя во власти его улыбки. Ему перестало хотеться спать, он забыл о своей обязанности быть строгим, ему захотелось, напротив, веселиться, слушать музыку и хоть до утра дружески болтать с Альбертом. Делесов велел Захару принести бутылку вина, папирос и скрипку.
- Вот это отлично, - сказал Альберт, - еще рано, будем музицировать, я вам буду играть, сколько хотите.
Захар с видимым удовольствием принес бутылку лафиту, два стакана, слабых папирос, которые курил Альберт, и скрипку. Но вместо того, чтобы ложиться спать, как ему приказал барин, сам, закурив сигару, сел в соседнюю комнату.
- Поговоримте лучше, - сказал Делесов музыканту, взявшемуся было за скрипку.
Альберт покорно сел на постель и снова радостно улыбнулся.
- Ах да, - сказал он, вдруг стукнув себя рукой по лбу и приняв озабоченно-любопытное выражение. (Выражение лица его всегда предшествовало тому, что он хотел говорить. ) - Позвольте спросить... - он приостановился немного, - этот господин, который был с вами там, вчера вечером... вы его называли N, он не сын знаменитого N?
- Родной сын, - отвечал Делесов, никак не понимая, почему это могло быть интересно Альберту.
- То-то, - самодовольно улыбаясь, сказал он, - я сейчас заметил в его манерах что-то особенно аристократическое. Я люблю аристократов: что-то прекрасное и изящное видно в аристократе. А этот офицер, который так прекрасно танцует, - спросил он, - он мне тоже очень понравился, такой веселый и благородный. Он адъютант NN, кажется?
- Который? - спросил Делесов.
- Тот, который столкнулся со мной, когда мы танцевали. Он славный должен быть человек.
- Нет, он пустой малый, - отвечал Делесов.
- Ах, нет, - горячо заступился Альберт, - в нем что-то есть очень, очень приятное. И он славный музыкант, - прибавил Альберт, - он играл там из оперы что-то. Давно мне никто так не нравился.
- Да, он хорошо играет, но я не люблю его игры, - сказал Делесов, желая навести своего собеседника на разговор о музыке, - он классической музыки не понимает; а ведь Донизетти и Беллини - ведь это не музыка. Вы, верно, этого же мнения?
- О нет, нет, извините меня, - заговорил Альберт с мягким заступническим выражением, - старая музыка - музыка, и новая музыка - музыка. И в новой есть красоты необыкновенные: а Сомнамбула?! а финал Лючии?! а Chopin?! а Роберт?! Я часто думаю... - он приостановился, видимо, собирая мысли, - что ежели бы Бетховен был жив, ведь он бы плакал от радости, слушая Сомнамбулу. Везде есть прекрасное. Я слышал в первый раз Сомнамбулу, когда здесь были Виардо и Рубини, - это было вот что, - сказал он, блистая глазами и делая жест обеими руками, как будто вырывая что-то из своей груди. - Еще бы немного, то это невозможно бы было вынести.
- Ну, а теперь как вы находите оперу? - спросил Делесов.
- Бозио хороша, очень хороша, - отвечал он, - изящна необыкновенно, но тут не трогает, - сказал он, указывая на ввалившуюся грудь. - Для певицы нужна страсть, а у нее нет. Она радует, но не мучает.
- Ну, а Лаблаш?
- Я его слышал еще в Париже в Севильском цирюльнике; тогда он был единствен, а теперь он стар, - он не может быть артистом, он стар.
- Что ж, что стар, все-таки хорош в morceaux d'ensemble, - сказал Делесов, всегда говоривший это о Лаблаше.
- Как что же, что стар? - возразил Альберт строго. - Он не должен быть стар. Художник не должен быть стар. Много нужно для искусства, но главное огонь! - сказал он, блистая глазами и поднимая обе руки кверху.
И действительно, страшный внутренний огонь горел во всей его фигуре.
- Ах, боже мой! - сказал он вдруг. - Вы не знаете Петрова - художника?
- Нет, не знаю, - улыбаясь, отвечал Делесов.
- Как бы я желал, чтобы вы с ним познакомились! Вы бы нашли удовольствие говорить с ним. Как он тоже понимает искусство! Мы с ним встречались прежде часто у Анны Ивановны, но она теперь за что-то рассердилась на него. А я очень желал бы, чтобы вы с ним познакомились. Он большой, большой талант.
- Что ж, он картины пишет? - спросил Делесов.
- Не знаю; нет, кажется, но он был художник академии. Какие у него мысли! Когда он иногда говорит, то это удивительно. О, Петров большой талант, только он ведет жизнь очень веселую. Вот жалко, - улыбаясь, прибавил Альберт. Вслед за тем он встал с постели, взял скрипку и начал строить.
- Что, вы давно не были в опере? - спросил его Делесов.
Альберт оглянулся и вздохнул.
- Ах, я уж не могу, - сказал он, схватившись за голову. Он снова подсел к Делесову. - Я вам скажу, - проговорил он почти шепотом, - я не могу туда ходить, я не могу там играть, у меня ничего нет, ничего - платья нет, квартиры нет, скрипки нет. Скверная жизнь! скверная жизнь! - повторял он несколько раз. - Да и зачем мне туда ходить? Зачем это? не надо, - сказал он, улыбаясь. - Ах, "Дон-Жуан!"
И он ударил себя по голове.
- Так поедем когда-нибудь вместе, - сказал Делесов.
Альберт, не отвечая, вскочил, схватил скрипку и начал играть финал первого акта "Дон-Жуана", своими словами рассказывая содержание оперы.
У Делесова зашевелились волосы на голове, когда он играл голос умирающего командора.
