Михаил Шолохов - Червоточина
- Сколько десятин посева?
Яков Алексеевич, помолчав, деловито прижмурил глаз.
- Жита две десятины,- на левой его руке палец пригнулся к ладони,проса одна десятина,- согнулся другой растопыренный палец,- пшеницы четыре десятины...
Яков Алексеевич придавил третий палец и поднял глаза к потолку, словно что-то про себя подсчитывая. В толпе кто-то хихикнул; покрывая смех, кто-то густо кашлянул.
- Семь десятин? - спросил статистик, нервно постукивая карандашом.
- Семь,- твердо ответил Яков Алексеевич.
Степка, расчищая локтями дорогу, прорвался к столу.
- Товарищ! - Голос у Степки суховато-хриплый, рвущийся.- Товарищ статист, тут ошибка... Отец запамятовал...
- Как запамятовал? - бледнея, крикнул Яков Алексеевич.
- ...запамятовал еще один клин шпеницы... Всего двадцать десятин посеву.
В толпе глухо загудели, зашушукались. Из задних рядов несколько голосов сразу крикнули:
- Верна! Правильна! Брешет Яков... у него три раза по семь будет!..
- Что же вы, гражданин, вводите нас в заблуждение? - Статистик вяло сморщился.
- Кто его знает... враг попутал... верно, двадцать.. Так точно... Вот, боже ты мой... Скажи на милость, запамятовал..
Губы у Якова Алексеевича растерянно вздрагивали, на посиневших щеках прыгали живчики. В комнате стояла неловкая тишина. Председатель что-то шепнул статистику на ухо, и тот красным карандашом зачеркнул цифру "7" и вверху жирно вывел - "20".
x x x
Степка забежал к Прохору, и через сады, торопясь, дошли до дому.
- Ты, брат, поспешай, а то придет отец с собрания, быков ни черта не даст!
Наскорях выкатили из-под навеса арбы, запрягли быков. Максим с крыльца крикнул:
- Записали посев?
- Записали.
- Что же, сделали тебе какую скидку?
Степка, не поняв вопроса, промолчал. Выехали за ворота. От площади к проулку почти рысью трусил Яков Алексеевич.
- Цоб!
Кнут заставил быков прибавить шагу. Две арбы с опущенными лестницами, мягко погромыхивая, потянулись в степь.
Возле ворот запыхавшийся Яков Алексеевич махал шапкой.
- Во-ро-чай-ся! - клочьями нес ветер осипший крик.
- Не оглядывайся! - крикнул Степка Прохору приналег на кнут.
Арбы спустились, как нырнули, в яр, а от станицы, от осанистого дома Якова Алексеевича, все еще плыл тягучий рев:
- Вер-ни-ись, су-кин сы-ын!..
x x x
Затемно доехали до Прохоровых копен. Распрягли быков, пустили их щипать огрехи на скошенной делянке. Наложили возы сеном и порешили ночевать в степи, а перед рассветом ехать домой.
Прохор, утоптав второй воз, там же свернулся клубком, поджал ноги и уснул. Степка прилег на землю. Накинув зипун от росы, лежал, глядя на бисерное небо, на темные фигуры быков, щипавших нескошенную траву. Парная темь точила неведомые травяные запахи, оглушительно звенели кузнечики, где-то в ярах тосковал сыч.
Неприметно как - Степка уснул.
Первым проснулся Прохор. Мешковато упал с воза, присел над землей, вглядываясь, не видно ли где быков. Темнота густая, фиолетовая, паутиной оплетала глаза. Над логом курился туман. Дышло Большой Медведицы торчало, опускаясь на запад.
Шагах в десяти Прохор наткнулся на спавшего Степку.
Тронул рукою зипун, шерсть, взмокшая леденистой росой, приятно свежила руку.
- Степан, вставай! Быков нету!..
Пропавших быков искали до вечера. Исколесили степь кругом на десять верст, облазили все буераки, втоптали пышный цвет нескошенных трав по логам и балкам.
Быки - как сквозь землю провалились.
Перед вечером сошлись возле осиротелых возов, и ночерневший, осунувшийся Прохор первый спросил:
- Что делать?
Голос его звучал глухо. Раскосые беспокойные глаза слезливо моргали...
- Не знаю,- с тяжелым равнодушием ответил Степка.
x x x
Яков Алексеевич глянул на солнце, чихнул и позвал Максима.
- Не иначе, обломались в яру. Вечер на базу, а их нету... Приедет, проклятый,-поучим, да хорошенько... За посев поблагодарить надо... Оказал отцу помочь... Воспитал змеиного выродка...- И, багровея, рявкнул: Запрягай кобылу!.. Поедем встретим!..
Еще издали Максим увидел возле возов с сеном недвижно сидящих Степку и Прохора.
- Батя!.. Гля-ко, никак, быков нету...- шепнул он упавшим голосом.
Яков Алексеевич согнул ладонь лодочкой, долго вглядывался: разглядев, стегнул кнутом кобылу. Повозка заметалась по кочковатой целине. Максим, причмокивая, махал вожжами.
- Где быки?..- покрывая стукотню колес, загремел Яков Алексеевич.
Повозчонка стала около переднего воза. Максим на ходу спрыгнул, осушил ногя и, морщась, быстро подошел к Степке.
- Быки где?
- Пропали...
Страшный в зверином гневе, повернулся к бегущему отцу Максим, заорал исступленно:
- Пропали быки, батя!.. Твой сынок... разорили нас!.. По миру с сумкой!..
Яков Алексеевич с разбегу ударяя побелевшего Степку и повалил его наземь.
- Убью!.. Зоб вырву!.. Признавайся, проклятый: продал быков?! Тут небось купцы... ждали... Через это и охотился за сеном ехать!.. Го-во-ри!..
- Батя!.. Батя!..
В стороне Максим катал по земле Прохора. Бил сапогами в живот, грудь, голову. Прохор закрывал ладонями лицо и глухо мычал.
Выхватив из воза вилы, Максим вздернул Прохора на ноги, сказал просто и тихо:
- Признайся: продали со Степкой быков? Сговорено дело было?
- Братушка!.. Не греши...- Прохор поднимал руки, и кровь, густая, синевато-черная, ползла у него из разбитого рта на рубаху.
- Не скажешь?..- шепотом просипел Максим.
Прохор заплакал, икая и дергаясь головой... Зубья вил легко, как в копну сена, вошли ему в грудь, под левый сосок. Кровь потекла не сразу...
Степка бился под отцом, выгибаясь дугою, искал губами отцовы руки и целовал на них вспухшие рубцами жилы и рыжую щетину волос...
- Под сердце... бей...- хрипел Яков Алексеевич, распиная Степку на мокрой, росистой, земле...
x x x
Домой приехали затемно. Яков Алексеевич всю дорогу лежал вниз лицом. На ухабах голова его глухо стукалась в днище повозки. Максим, бросив вожжи, обметал со штанов невидимую пыль. Не доезжая до хутора, скороговоркой кинул:
- Приехали, мол, а они лежат побитые. Не иначе, мол, порешили их из-за быков... А быков взяли...
Яков Алексеевич промолчал. У ворот их встретила Аксинья, Максимова жена. Почесывая под домотканой юбкой большой обвислый живот (ходила она на сносях), сказала с ленивым сожалением:
- Зря вы кобылу-то гоняли... Быки, вон они, домой пришли, проклятые. Что же Степка-то, аль остался искать?
И, не дождавшись ответа, крестя рот, раззявленный зевотой, пошла в дом тяжелой, ковыляющей походкой.
1926
