Михаил Волконский - Жанна де Ламот
Вошел он к Анне Петровне, наладившись по дороге всем своим существом на комильфо. Он раскланялся, сел на низенький стул, одну ногу вытянул, другую поджал под стул и выпрямился так, как, по его предположениям, это делают дипломаты.
— Месье Орест! — начала Анна Петровна, — Я хочу поговорить с вами!.. Меня беспокоит Саша!
Орест, конечно, рассудил, что денег пока еще у нее просить рано (нельзя же так сразу!) и что надо сказать хоть что-нибудь про Сашу Николаича, раз Анна Петровна заговорила о нем. Он сделал серьезный вид, нахмурился, что выразилось у него главным образом тем, что его усы стали ежом, и сказал:
— Да, он влюблен!
Сказал он это с единственной целью, чтобы только сказать хоть что-нибудь.
— В кого? — вздрогнула Анна Петровна.
Она обожала и чужие любовные истории, а уж когда речь зашла о сыне, то ей и подавно это было интересно. Сама она думала, что Саша Николаич чувствует склонность к Наденьке Заозерской. Она думала это потому, что ей самой хотелось этого, так как скромная Наденька Заозерская была ее любимицей.
Орест сейчас же обозлился на себя. Он вообще терпеть не мог разговаривать с дамами да еще о любви, а тут вдруг сам бухнул такое слово, из которого потом и не вылезешь…
«А почем я знаю в кого?» — подумал он и ответил:
— Это тайна!..
— Он разве признался в чем-нибудь вам?
— Любовные дела — это тайна!.. Все равно что дело чести!.. — произнес Орест, чувствуя себя необыкновенно неловко. — Не требуйте от меня, мадам, — он запнулся, не зная, что поставить после этого, и, вдруг почувствовав на лбу испарину, торопливо договорил: — Анна Петровна!
Вышло не совсем неловко, и Орест даже был рад этому.
— Месье Орест, миленький! — заговорила Анна Петровна. — Расскажите, что вы знаете!.. Мне как матери можно знать все!
«Вот пристает! — мысленно сказал Орест. — Нет, положительно, я уже много разговаривал с ней, пора просить денег!»
— Видите ли, глубокоуважаемая!.. — начал он, но Анна Петровна не дала ему договорить.
— Впрочем, вы, мужчины, удивительно скрытны и всегда стоите друг за друга. К тому же, меня вовсе не это беспокоит в Саше. Вы ничего не слышали? Он же должен лишиться всего состояния!
— Как лишиться всего своего состояния? — воскликнул Орест. — Я-то как же?.. Я уж слишком привык к комфорту!.. Я не допущу этого, на каком это основании?
— Я не знаю, на каком основании! — замотала головой Анна Петровна. — У него какие-то расписки…
— Ах, вероятно, расписка, данная кардиналом дуку дель Асидо?
Анна Петровна потупилась, как всегда это делала при упоминании кардинала Аджиери.
— Я не знаю! — сказала она.
— Виноват! — буркнул Орест, поздно соображая, что делает еще хуже тем, что извиняется. Не будь ему так нужны деньги, он давно бы уже удрал, — Видите ли, глубокоуважаемая… — решился он приступить к Анне Петровне, — собственно, мне нужен рубль.
— Вам нужен рубль? — протянула Анна Петровна, — Пожалуйста, месье Орест, — и поспешно добавила: — Если я могу вам служить…
— Тогда уж позвольте два! — осмелев, произнес Орест, и поспешил добавить: — С полтиной!..
— Пожалуйста, миленький! — заторопилась Анна Петровна и стала звонить в стоявший у нее под рукой маленький серебряный колокольчик.
Прибежавшие две горничные должны были отыскать именно тот мешочек или ридикюль, где у нее был положен кошелек. Но ни в одном из них кошелек не нашелся, а нашли его в спальне Анны Петровны, на туалете за зеркалом.
«Вот они женщины! — внутренне вознегодовал Орест. — Они толком не знают, где у них лежит такая нужная вещь, как деньги!»
Он главным образом всегда презирал женщин за то, что они не пьют водку, а те, что пили, делали это так противно, что уж лучше бы и не пили!
Анна Петровна вручила Оресту два полтинника, он поблагодарил ее и так ловко спрятал деньги, точно показал искусный фокус.
— А насчет Саши я подумаю, — сказал он, — и будьте совершенно спокойны, я не допущу, чтобы он разорился… Поверьте мне, что пока я при нем, с ним ничего не случится!
— Я знаю, месье Орест, что вы любите Сашу!.. Но вот только что я хотела сказать вам… простите, что я буду с вами полностью откровенна! Я слыхала, что вы часто бываете нездоровы, а это очень вредно, миленький, для здоровья!
Орест встал, поклонился, щелкнув каблуками, как будто у него на них были шпоры.
— Это я для вашего сына жертвую собой! — сказал он.
— Как же так, миленький? — спросила изумленная Анна Петровна.
— А чтобы он увидел, как это дурно и никогда не делал того же самого! Простите, что побеспокоил!
Орест шаркнул еще раз и исчез, а Анна Петровна, не задумываясь, решила, что, право, месье Орест вовсе не такой уж дурной человек.
Глава XXXII
Все, что нужно было Жанне
Жанна шла по саду, опустив голову и глубоко задумавшись. Ее не оставляла навязчивая мысль, не давала ей ни днем ни ночью покоя.
Этот человек, который являлся то Белым, то дуком дель Асидо, то, наконец, как он сам признался в этом на заседании, аббатом, на самом деле, очевидно, был ни тот, ни другой, ни третий. Это была такая таинственная, притягивающая к себе личность, которая была способна властвовать над другими и управлять ими.
Жанна на своем веку повидала многих людей и знала их, но никто из них не мог сравниться с этим человеком, кроме разве одного, которого Жанна видела часто и который был впутан даже в ее дело с ожерельем, а именно — графа Калиостро. (Граф Калиостро, истинное имя которого было Иосиф Бальзамо, родился в 1743 году, был величайшим мошенником своего века. Своими мистическими фокусами и чародейством он стяжал себе огромную известность, и многие его современники были склонны верить, что Калиостро обладает философским камнем и бальзамом вечной жизни. Обладая большим умом, он умело поддерживал легковерие окружавших его и, благодаря своим связям с масонами, пользовался большим авторитетом. Он был замешан и в историю с ожерельем королевы и, вынужденный бежать из Франции, скитался по всей Европе, побывав, между прочим, и в России)… Только последний мог бы сравниться с дуком в знании людей и в той силе воли, которая умеет подчинить их себе. Единственный человек, который всегда и во всем брал верх над Жанной, был граф Калиостро; со всеми другими она справлялась до сих пор сама, как справилась с Белым, распознав, что он был дуком дель Асидо. Но она еще не справилась с самим дуком.
Жанна знала, что ей надо было делать. Теперь она была настолько стара годами и опытом жизни, что могла бы, кажется, потягаться с самим графом Калиостро!
Она знала, что нужно только найти, в чем состоит слабость человека, чтобы управлять им. А у каждого человека есть какая-нибудь слабость, нужно только суметь открыть ее.
Несомненно, что и дук дель Асидо уязвим в чем-нибудь, и чтобы подчинить его себе, надо только выждать, приглядеться и действовать с осторожностью. А для того, чтобы подчинить себе такого человека, стоит поработать!
Жанна, давно уже привыкшая ступать так, что ее не было слышно, поднялась из сада на балкон и вдруг остановилась здесь, прислушиваясь.
Из растворенных окон гостиной, выходивших на балкон, доносились голоса, которые Жанна сразу же узнала.
Разговаривала княгиня Мария с Сашей Николаичем. Говорили они по-русски.
Жанна настолько знала этот язык, чтобы понять их разговор, довольно, впрочем, односложный и краткий, но выразительный. Да и не столько слова надо было понять Жанне в этом разговоре, сколько то выражение, с каким их произносили.
— Итак, вы решили? — спросила княгиня.
— Да! — ответил тот.
— Решили отдать двести тысяч?
— Да!
— Но разве вы так богаты, что можете располагать такими суммами?
— Это все, что я имею…
— Так вы отдаете все, что у вас есть?
— Нет, не все.
— Что же остается?
— Моя честь…
— Но деньги, состояние?
— Ради того, что я считаю своим долгом, я рад отдать не только все свое состояние, но и самое жизнь… Я готов умереть…
— Знаете, мне кажется, умереть легче, чем, раз испытав, что значит после нищеты получить богатство, снова расстаться с этим богатством. Я бы ни за что не решилась на это и, простите меня, мне трудно поверить…
— Вы не верите мне?
— Нет, я не это хочу сказать…
— Нет, скажите прямо, вы не верите мне?
— Вот видите, из всех людей, которых я встречала до сих пор, или, вернее, которых я знала, — и при этом я не исключаю и себя самой, — ни один из них не сделал бы этого…
— Но, как видите, я делаю! — заметил он.
— И я, признаюсь вам откровенно, удивляюсь вам и не могу назвать вас…
— Может быть, умным?
— Нет, я могу назвать вас рыцарем!.. В вашем поступке, если вы решитесь на него, есть что-то возвышенное, отделяющее вас от других людей, и я рада, что могу засвидетельствовать это!..
