Натиг Расул-заде - Среди призраков
— Да я не очень… — пробормотал он, все еще стесняясь, с одной стороны, и не желая ударить лицом в грязь перед этими парнями — с другой, уже протягивая руку и беря окурок папиросы.
— Затянись как следует, затянись покрепче, несколько раз подряд. Вот так. Теперь подыши, вдохни глубоко. Еще затянись. Крепче. Молодец. Вот, теперь жди прихода…
— О! Посмотрите на него! Посмотрите на его глаза. Он поплыл!
— Закейфовал!
— А, поплыл? Счастливого плавания. Ну как, Закир, нравится?
Закир поднял большой палец, показывая, что здорово.
— Смотрите, Пласткожа идет.
— Очень на педика он становится похож в последнее время.
— Ха-ха-ха…
— Здорово, здорово, Пласткожа.
— Привет хорошим ребятам.
— Говорят, ты на педика похож.
— Кто говорит? Кто говорит, я тому язык оторву!
— Моло-оде-ец!
— Ха-ха-ха! Пласткожа похож на педика…
— Ты что, Закир, заводишься? Схлопочешь, смотри… — Он уже поплыл… Ты разве не видишь, что мы уже закейфовали?
— Я тоже немного с утра поймал кайф… Тоже немного есть приход.
— Ты тоже, да? Ты, Пласткожа, молодец, моло-оде-ец! совсем ты на педика не похож, кто говорит — дерьмо кушает! Ты на них не обижайся, ладно? Извини, Пласткожа, тебе не оставили, ни кусочка кайфа не осталось…
— Закир все вытянул до конца. Как увидел мастырку, так и набросился, все выкурил, ни крошки не осталось…
— Да, он такой, как увидит — ни крошки никому не оставит…
— Да, я такой…
— А! Что я говорил? А еще курить не хотел, говорил, что вообще не курит.
— Друзей морочил.
— Ничего, у меня тоже кое-что найдется. Пласткожа пустой не придет.
— Молодец, Пласткожа. Я же говорил, что Пласткожа пустой не придет.
— Молодец, Пласткожа! Совсем на педика не похож.
— Ха-ха-ха!..
— Покажи. Ух ты! Где ты берешь такой товар? Подсказал бы, братка, а?..
— Секрет. Ничего, я с вами поделюсь. Первую — по кругу. Бери, Кент, заполняй.
— Кент что, слуга твоего отца, что ли? Сам и заполняй.
— Бери, бери, Кент, не выламывайся. Ты хорошо заполняешь.
— Ты же хорошо заполняешь, Кент, я в этом смысле сказал, что ты обижаешься, ей-богу! Ты заполняешь, как мастер, вот я и хотел, чтобы ты…
— Ну давай… Вот это штука! Вот это товар так товар, сразу видно, что не тухта.
— Дайте мне! — вдруг сказал Закир. — Мне дайте. Я хочу не тухту! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
— О, посмотрите на Закира! Плывет…
— Во вкус вошел.
— Ты будешь в серединке, Закир. Третьим будешь.
— Нет, я хочу первым!
— Первым нельзя. Мастырку поломаешь. Третьим будешь. Вот уже твоя очередь, бери.
— А последним? Тоже нельзя?
— А! Во вкус вошел. Я же говорил!
— Товар Пласткожи, теперь самый смак — хозяину товара…
— Хоть он и похож на педика.
— Хватит, заткнись! Куришь его штуку, а обзываешься… Нехорошо…
— Да пускай. Я не обижаюсь. Он же фрайер совсем зеленый.
— Бери, Пласткожа…
— Ничего, пусть он будет последним, я разрешаю…
— Ха-ха-ха, — залился Закир счастливым пьяным смехом. — Я буду последним! Вот это здорово! Я буду последним…
За что?! За что меня?! Я, что ли, один?.. Тогда все так делали, все так поступали. Закрывали глаза на многое, занимались очковтирательством, приписками, устраивали своих слабоумных племянников на теплые местечки с частым выездом в загранку, дарили друг другу бриллианты, сажали людей по подложным делам, совокуплялись с женами подчиненных, выдавали своих недоброжелателей и различных там правдолюбцев за душевнобольных, интриговали и кричали лозунги с трибун, лезли в глаза к большому начальству, старались задобрить себе подобного, а сами за спиной втыкали ему нож в спину, и все делали вид, что все вокруг обстоит благополучно, все обстоит сверхблагополучно, что лучше, чем у нас, под чутким, гениальным руководством имярек и быть нигде не может, а кто в этом хоть на минуту усомнится — тому самое место в доме для умалишенных; все делали вид, сидя на бочке с дерьмом, что на самом деле они сидят на золоте, что с минуты на минуту должны это у них с руками оторвать… И многое, многое другое… Все делали вид… Один я, что ли?.. Недаром же сейчас нашли точное определение тому недавнему времени время застоя. Я один, что ли, застаивался? Да что я, мелкая сошка, что обо мне говорить, если в то время, говоря с высокой трибуны о Руководителе, уже явно выжившем из ума и не умевшем не только руководить, а даже самостоятельно произнести речь, говоря о нем, произносили имя, отчество Руководителя с. такими многозначительными паузами, будто то были не просто имя-отчество, а бесценные мысли, а уж когда доходило до фамилии, то она, фамилия, производила впечатление выстрела над ухом, хоть и могла произноситься не короче, чем в два слога, два то есть выстрела, два пушечных залпа; и вдохновленная этими пушечными залпами аудитория, обезумевшая от чрезвычайного энтузиазма, источник которого, видимо, находился не где-нибудь, а в них самих, людях, составлявших эту аудиторию, людях, в большинстве своем боявшихся за свои кресла, свое служебное положение, и потому усердно аплодировавших любой глупости, сорвавшейся с высочайших уст, и вот эта аудитория при произнесении с трибуны двух пушечных залпов фамилии Руководителя взрывалась бешеными овациями, продолжавшимися — невообразимо! — порой по четыре-пять минут. Без всяких шуток, можете мне поверить. Потому что я почти всегда был одним из составляющих этой избранной аудитории. Да что я! Все прекрасно знают об этом, не так уж давно и происходило, все знают, но теперь стараются делать вид, что уже тогда прекрасно понимали, к чему может привести… и так далее:..только тогда не могли они высказать своего мнения вслух, потому как не было еще у нас всеобщей, объявленной во всеуслышание, официально разрешенной гласности. Вот так вот. Разрешат — будем говорить, не разрешат — промолчим, а что при этом недвусмысленно пренебрегается партийной честью коммуниста, об этом — ни гугу… Молчок. Да, впрочем, сам такой… И тем более обидно, почему же я один должен страдать, когда многие, по крайней мере многие из тех, кого я достаточно хорошо знаю, ни в чем мне не уступали тогда, но стараются примазаться к новым условиям сейчас, стараются бичевать, гневно обличают, а все с одной только целью — выжить и сохранить свои привилегии в новых условиях… А я что?.. Я сошка меленькая… Сидел себе спокойно в девятнадцатом ряду, нацепив свой депутатский значок, и тоже бешено аплодировал, улыбаясь чуть ли не со слезами умиления на глазах. Аплодировал, стараясь перекрыть энтузиазм соседей в этом деле, чтобы меня, не приведи бог, не заподозрили в неблагодарности или какой-нибудь прочей червоточинке. Аплодировал даже тогда, когда высокий гость перепутал тексты речей и стал заговариваться с трибуны. Попробовал бы я не хлопать в ладоши, когда этому, чтобы замять неловкость, допущенную Самим, был подан знак с той же трибуны, человеком, сидящим… Неважно… Не это главное. Чем я отличался от массы подобных мне индивидов? Ничем. Абсолютно ничем. Что и требовалось доказать, как говорится… Наоборот, сплачивал эту массу, был кирпичиком в ее кладке, зерном среди серой россыпи молчаливых зерен. А что? Тогда все молчали. Нельзя было выносить сор из избы… Да и сейчас еще у нас не очень охотно идут на это. Помню, как в то время у нас наверху разгневались на одного тогда еще молодого писателя за то, что он что-то там вроде написал о бакинских цеховщиках. Нет, сказали наверху, такого у нас быть не может. Не может быть, потому что не может быть никогда. Да если даже это есть, разве стоит об этом писать, делать это достоянием масс?! Разве мало им, этим писателям, писать о птичках, цветочках, как раньше писали о розах и соловьях?! Вот примерно такое объяснение. Вот, думаю, натерпелся тот бедняга-писатель! А что, и поделом ему, писал бы о цветочках, здоровее был бы сейчас, без истощения нервной системы… Хотя, я-то уж знаю, в республике творилось в тысячу раз худшее, такое, что ни одному писателю не под силу описать за всю его жизнь. Я тогда тоже ругал того писателя. Ничего не поделаешь — такая была установка. Но книжку его мне все-таки достали, говорят, продавали на черном рынке книжном. Отличная, правдивая книжка, это даже я понял, человек, уже давно далекий от литературы. Я еще попросил, чтобы мне организовали его собственноручную подпись, автограф, так сказать, и поставил я его книжку на полку себе, а сам ходил и поругивал его везде, а что же, все тогда именно так и поступали. Это сейчас у нас гласность, говори что думаешь, не скрывай, это сейчас у нас демократия, тогда о таком и не помышляли. И я ничем не выделялся среди прочих работников, ратовавших за чистоту наших партийных рядов, ничем я не выделялся среди этих ответственных работников, поющих гимны и слагающих дифирамбы. Они и сейчас поют и слагают, с той только разницей, что объект приложения усилий у нас в республике поменялся, они поют, а я… А мне что, за всех хомут нести, за всех расплачиваться?! Не желаю! Э!.. Как будто у меня спрашивают, желаю я или нет… Вот не повезло, так не повезло! И вроде бы не особенно и высовывался, а все же попался. Ну что я, в самом-то деле, как-то жил, что ли, слишком уж красиво?.. Дача — одна, машины, правда, две, но одна на тестя записана, все законно, не придерешься, квартира как квартира, ну, допустим, чуточку роскошная, так не в казарме же жить! А за что тогда, выходит, мой дед и прадед кровь проливали? Чтобы их внук и правнук жил в конуре, как они всю жизнь?! Ну, это, пожалуй, меня занесло вовсе… Ничего там такого мой прадед не проливал… Ну, ладно, дело не в этом… А в том, что попался я теперь уж как-то слишком бездарно… Бездарно… Э! Просто не следовало все мерить старыми мерками, сейчас-то многое и в самом деле изменилось, много чего зашевелилось, пробудилось от спячки и взялось за настоящую работу — многое переставить с головы на ноги, как и следует тому быть… Но все-таки я же был очень осторожен в этих делах, брал весьма умеренно, не хапал, как некоторые, так как же я опростоволосился?! Не зря, выходит, меня этот старый хрыч предупреждал, время, говорит, сейчас сложное (как будто для меня оно когда-то было несложным), остерегайся, предупреждал, ну, я и остерегался, прислушивался к его советам, все-таки человек опытный, заслуженный, да к тому же не чужой, отец жены, тесть, значит, некоторым образом, но не мог же я беспрекословно выполнять все его указания, у меня своя голова есть, и появляются обстоятельства, и очень часто, когда самому нужно моментально сориентироваться и принять решение, не мог же я без конца бегать к нему, а теперь что мне делать, а вот теперь вы что посоветуете, а он именно этого и хотел, чтобы я каждый раз считался с его мнением; он, видимо, время от времени вспоминал годы своего царствования в писательской среде, ну и приходилось вежливо напоминать ему, кто он есть в настоящее время, сажать его на место… Да… На этот раз… Черт! Кажется, на этот раз я серьезно вляпался в историю… Да и кто бы мог подумать! Откуда мне было знать, что прихлопнут эту лавочку? Уж на что там все было прочно и надежно, комар носу не подточит, железно все было… Закрыть целый институт!.. Кошмарный сон! Случай, конечно, беспрецедентный и потому еще его никто, и я в том числе, не ожидал… И надо же было, чтобы именно — он, гаденыш, вляпался по крупной, именно он, человек, которого я недавно устроил в этот институт работать, буквально, можно сказать, силой навязал руководству института, организовав солидные звонки по поводу откуда только мог и пользуясь, как бы в данной ситуации сказал товарищ прокурор (что за мерзость приходит на ум, не приведи бог, не дай бог!), своим служебным положением и проч. Но как же мне было не навязывать его силой, если… Ну, это же так естественно — мне кое-что перепало. А почему бы и нет? Не бесплатно же было устраивать на работу — и какую работу: бери — не хочу! — этого болвана. И вот он, видно, решил, не откладывая надолго, тут же наверстать упущенное, вернуть свои бабки, вложенные в дело, и, конечно, перестарался, наломал дров… Это же надо! Заломить за экзамен такую цену! Будто не было расценок, обычных ставок, будто он только что с гор спустился, с цепи сорвался, представления ни о чем не имеет, что сколько стоит, сукин сын! Хотел сразу хапнуть. Вот и хапнул. Дело его передано в прокуратуру, и теперь копают, откуда он взялся, и надо полагать, обязательно докопаются до меня. Копает московская комиссия, так что обязательно докопаются, а учитывая немного подсыревшие мои отношения в последнее время с начальством, никто меня не поддержит… Да, дело дрянь… Ну, ничего, ничего… Раньше времени не паникуй.
