Антон Чехов - Том 5. Рассказы, юморески 1886
— Это утка под сладким соусом… — тихо ответила матушка.
— Утка… Прости, сестра, но… но у меня вот изжога! Я болен!
Дядя сделал кислое, плачущее лицо и продолжал:
— И чёрт принес этого губернатора! Очень мне нужен его визит! Пф… изжога! Я не могу ни спать, ни работать… Совсем развинтился… И как это, не понимаю, вы можете жить тут без работы… в этой скучище! Вот уж у меня и боль начинается под ложечкой!..
Дядя нахмурился и быстрее зашагал.
— Братец, — тихо спросила матушка, — а сколько стоит поехать за границу?
— По меньшей мере три тысячи… — ответил плачущим голосом дядя. — Я бы поехал, а где их взять? У меня ни копейки! Пф… изжога!
Дядя остановился, поглядел с тоской на серое, пасмурное окно и опять зашагал.
Наступило молчание… Матушка долго глядела на икону, что-то раздумывая, потом заплакала и сказала:
— Я, братец, дам вам три тысячи…
Дня через три величественные чемоданы были отправлены на станцию, а вслед за ними укатил и тайный советник. Прощаясь с матушкой, он заплакал и долго не мог оторвать губ от ее руки, когда же он сел в экипаж, лицо его осветилось детскою радостью… Сияющий, счастливый, он уселся поудобней, сделал на прощанье плачущей матушке ручкой и вдруг неожиданно остановил свой взгляд на мне. На лице его появилось выражение крайнего удивления.
— А это что за мальчик? — спросил он.
Матушку, уверявшую меня, что дядюшку бог послал к нам на мое счастье, этот вопрос сильно покоробил. Мне же было не до вопросов. Я глядел на счастливое лицо дяди и мне почему-то было страшно жаль его. Я не выдержал, вскочил в экипаж и горячо обнял этого легкомысленного и слабого, как все люди, человека. Глядя ему в глаза и желая сказать что-нибудь приятное, я спросил:
— Дядя, вы были хоть раз на войне?
— Ах, милый мальчик… — засмеялся дядя, целуя меня, — милый мальчик, клянусь богом. Так всё это естественно, жизненно… клянусь богом…
Коляска тронулась… Я глядел ей вослед и долго слышал это прощальное «клянусь богом».
Литературная табель о рангах*
Если всех живых русских литераторов, соответственно их талантам и заслугам, произвести в чины, то:
Действительные тайные советники (вакансия).
Тайные советники: Лев Толстой, Гончаров.
Действительные статские советники: Салтыков-Щедрин, Григорович.
Статские советники: Островский, Лесков, Полонский.
Коллежские советники: Майков, Суворин, Гаршин, Буренин, Сергей Максимов, Глеб Успенский, Катков, Пыпин, Плещеев.
Надворные советники: Короленко, Скабичевский, Аверкиев, Боборыкин, Горбунов, гр. Салиас, Данилевский, Муравлин, Василевский, Надсон, Н. Михайловский.
Коллежские асессоры: Минаев, Мордовцев, Авсеенко, Незлобин, А. Михайлов, Пальмин, Трефолев, Петр Вейнберг, Салов.
Титулярные советники: Альбов, Баранцевич, Михневич, Златовратский, Шпажинский, Сергей Атава, Чуйко, Мещерский, Иванов-Классик, Вас. Немирович-Данченко.
Коллежские секретари: Фруг, Апухтин, Вс. Соловьев, В. Крылов, Юрьев, Голенищев-Кутузов, Эртель, К. Случевский.
Губернские секретари: Нотович, Максим Белинский, Невежин, Каразин, Венгеров, Нефедов.
Коллежские регистраторы: Минский, Трофимов, Ф. Берг, Мясницкий, Линев, Засодимский, Бажин.
Не имеющий чина: Окрейц.
День за городом*
Девятый час утра.
Навстречу солнцу ползет темная, свинцовая громада. На ней то там, то сям красными зигзагами мелькает молния. Слышны далекие раскаты грома. Теплый ветер гуляет по траве, гнет деревья и поднимает пыль. Сейчас брызнет майский дождь и начнется настоящая гроза.
По селу бегает шестилетняя нищенка Фекла и ищет сапожника Терентия. Беловолосая босоногая девочка бледна. Глаза ее расширены, губы дрожат.
— Дяденька, где Терентий? — спрашивает она каждого встречного. Никто не отвечает. Все заняты приближающейся грозой и прячутся в избы. Наконец встречается ей пономарь Силантий Силыч, друг и приятель Терентия. Он идет и шатается от ветра.
— Дяденька, где Терентий?
— На огородах, — отвечает Силантий.
Нищенка бежит за избы на огороды и находит там Терентия. Сапожник Терентий, высокий старик с рябым худощавым лицом и с очень длинными ногами, босой и одетый в порванную женину кофту, стоит около грядок и пьяными, посоловелыми глазками глядит на темную тучу. На своих длинных, точно журавлиных, ногах он покачивается от ветра, как скворечня.
— Дядя Терентий! — обращается к нему беловолосая нищенка. — Дяденька, родненький!
Терентий нагибается к Фекле и его пьяное, суровое лицо покрывается улыбкой, какая бывает на лицах людей, когда они видят перед собой что-нибудь маленькое, глупенькое, смешное, но горячо любимое.
— А-аа… раба божия Фекла! — говорит он, нежно сюсюкая. — Откуда бог принес?
— Дяденька Терентий, — всхлипывает Фекла, дергая сапожника за полу. — С братцем Данилкой беда приключилась! Пойдем!
— Какая такая беда? У-ух, какой гром! Свят, свят, свят… Какая беда?
— В графской роще Данилка засунул в дупло руку и вытащить теперь не может. Поди, дяденька, вынь ему руку, сделай милость!
— Как же это он руку засунул? Зачем?
— Хотел достать мне из дупла кукушечье яйцо.
— Не успел еще день начаться, а у вас уже горе… — крутит головой Терентий, медленно сплевывая. — Ну, что ж мне таперя с тобой делать? Надо идтить… Надо, волк вас заешь, баловников! Пойдем, сирота!
Терентий идет с огорода и, высоко поднимая свои длинные ноги, начинает шагать вдоль по улице. Он идет быстро, не глядя по сторонам и не останавливаясь, точно его пихают сзади или пугают погоней. За ним едва поспевает нищенка Фекла.
Путники выходят из деревни и по пыльной дороге направляются к синеющей вдали графской роще. К ней версты две будет. А тучи уже заволокли солнце и скоро на небе не остается ни одного голубого местечка. Темнеет.
— Свят, свят, свят, — шепчет Фекла, спеша за Терентием.
Первые брызги, крупные и тяжелые, черными точками ложатся на пыльную дорогу. Большая капля падает на щеку Феклы и ползет слезой к подбородку.
— Дождь начался! — бормочет сапожник, взбудораживая пыль своими босыми костистыми ногами. — Это слава богу, брат Фекла. Дождиком трава и деревья питаются, как мы хлебом. А в рассуждении грома ты не бойся, сиротка. За что тебя этакую махонькую убивать?
Ветер, когда пошел дождь, утихает. Шумит только дождь, стуча, как мелкая дробь, по молодой ржи и сухой дороге.
— Измокнем мы с тобой, Феклушка! — бормочет Терентий. — Сухого места не останется… Хо-хо, брат! За шею потекло! Но ты не бойся, дура… Трава высохнет, земля высохнет, и мы с тобой высохнем. Солнце одно для всех.
Над головами путников сверкает молния сажени в две длины. Раздается раскатистый удар, и Фекле кажется, что что-то большое, тяжелое и словно круглое катится по небу и прорывает небо над самой ее головой!
— Свят, свят, свят… — крестится Терентий. — Не бойся, сиротка! Не по злобе гремит.
Ноги сапожника и Феклы покрываются кусками тяжелой, мокрой глины. Идти тяжело, скользко, но Терентий шагает всё быстрей и быстрей… Маленькая, слабосильная нищая задыхается и чуть не падает.
Но вот наконец входят они в графскую рощу. Омытые деревья, потревоженные налетевшим порывом ветра, сыплют на них целый поток брызгов. Терентий спотыкается о пни и начинает идти тише.
— Где же тут Данилка? — спрашивает он. — Веди к нему!
Фекла ведет его в чащу и, пройдя с четверть версты, указывает ему на брата Данилку. Ее брат, маленький, восьмилетний мальчик с рыжей, как охра, головой и бледным, болезненным лицом, стоит, прислонившись к дереву, и, склонив голову набок, косится на небо. Одна рука его придерживает поношенную шапчонку, другая спрятана в дупле старой липы. Мальчик всматривается в гремящее небо и, по-видимому, не замечает своей беды. Заслышав шаги и увидев сапожника, он болезненно улыбается и говорит:
— Страсть какой гром, Терентий! Отродясь такого грома не было…
— А рука твоя где?
— В дупле… Вынь, сделай милость, Терентий!
Край дупла надломился и ущемил руку Данилы: дальше просунуть можно, а двинуть назад никак нельзя. Терентий надламывает отломок, и рука мальчика, красная и помятая, освобождается.
— Страсть как гремит! — повторяет мальчик, почесывая руку. — А отчего это гремит, Терентий?
— Туча на тучу надвигается… — говорит сапожник.
Путники выходят из рощи и идут по опушке к чернеющей дороге. Гром мало-помалу утихает, и раскаты его слышатся уже издалека, со стороны деревни.
