Надежда Тэффи - Том 5. Земная радуга. Воспоминания
– Сколько стоит? – спросила она. Тот что-то пробормотал.
– Что-о? – протянула старуха с негодованием.
Тот в ответ буркнул что-то не совсем вежливое и пошел дальше. В эту минуту Дон-Кихот вдруг вскочил и схватил его за плечо.
– Так не отвечают даме, – строго сказал он. – Сейчас же подайте даме стакан.
Лакей сердито сунул стакан старухе. Та заворочала глазами. Дон-Кихот приподнял шляпу и раскланялся.
– Деньги! – мрачно сказал лакей.
Дон-Кихот отскочил и, оттянув лакея в сторону, что-то назидательно внушил ему. Потом нашарил у себя в кармане кошелек и, долго отсчитывая, заплатил. Потом раскланялся перед старухой и сел на свое место, низко опустив голову.
Старуха молча сосала лимонад и крутила глазами. Она, по-видимому, была совсем дура и даже и объяснить себе не старалась милый жест Дон-Кихота. Во всяком случае, она его не поблагодарила.
– Она, вероятно, думает, что это от парохода полагается: на каждой палубе по Дон-Кихоту, – смеялась я.
– Он очень странный. Правда? – задумчиво сказала Мара.
– Чудак, – сказала я.
Дон-Кихот весь сгорбился и опустил свой длинный нос. Он был похож на больную птицу.
Скоро нас позвали обедать. Дон-Жуан куда-то исчез. Дон-Кихот продолжал спать.
Когда мы снова вышли на палубу, то увидели, что он сидит на полу на своем мешке, а на его стуле уселся какой-то господин.
– Вы понимаете, – говорил господин, – в каюте ужасная духота. Я плохо переношу духоту. Вот я немножко освежусь и тогда снова уступлю вам ваше место. Вы уходили, вот я его и занял.
– Да, я пошел купить только воды, – успокаивал его Дон-Кихот. Но это ничего не значит. Пожалуйста, оставайтесь.
– Я видела, – шептала мне Мара. – Он пил эту скверную воду из крана. Он глотал, и у него кадык шевелился. А для толстой дуры купил лимонад.
– Ужасно смешной, – сказала я.
Мы разыскали наши кресла, их никто не занял. Дон-Жуан был уже там.
Наступал вечер. Море переменило цвет. Оно стало как-то серьезнее, отдавая всю игру и яркость красок закатной заре. Янтари, кораллы, переливный жемчуг растворило солнце прощальными своими лучами. А там, с другой стороны, откуда шла на нас ночь, уже плыли синие и лиловые тени, расстилая темный ковер под ноги ее.
– Смотрите, – сказала Мара, – как красиво заходит солнце.
Дон-Жуан пригнулся к ней и чуть слышно пропел ласковым говорком по-испански. Потом перевел на французский:
Я не знаю, зашло ли солнце,
Потому что я вижу только тебя.
Но Мара не смотрела на него. Она смотрела в сторону Дон-Кихота.
Дон-Кихот вытащил из своего мешка завернутый в просаленную бумагу бутерброд, раскрыл его, понюхал середину, покачал головой и вытряс эту начинку в воду, за борт. Потом стал грызть хлеб. Погрыз немножко, потом снова завернул в бумагу и засунул в мешок
– Бедный, – сказала Мара. – Должно быть, никто о нем не заботится.
– Я не знаю, зашло ли солнце, – снова пропел Дон-Жуан, – потому что я вижу только тебя.
– Как он мне надоел! – шепнула Мара.
– Куда вы едете? – спросил Дон-Жуан. – Я хочу проводить вас. Я сам еду в Париж, но я могу порвать контракт и поехать с вами.
– Какой у вас контракт? Вы артист?
Он улыбнулся и вдруг встал в позу. Изогнулся, поднял руку над головой, защелкал пальцами, словно кастаньета ми, и, тихо напевая что-то воркующе-нежное, повернулся несколько раз, покачивая своими узкими боками, не сводя глаз с Мары. А та все поглядывала в сторону Дон-Кихота.
– Браво! Браво, Фернандо! – закричал женский голос. Я обернулась. Это была та дама, которая дала ему розу.
– Еще! Еще! – просила я.
– Браво, Фернандо! – закричал чей-то бас.
Очевидно, его знали. Теперь было ясно, что это профессиональный танцор. Он благодарно улыбнулся и, отбивая такт ногою, снова запел. Он пел недолго. Потом подошел к даме, давшей ему розу, и стал с ней разговаривать.
Я закрыла глаза и задремала. Я очень устала. Утром – от сумасшедшей тетки, потом езда в автомобиле, потом море, солнце, болтовня Дон-Жуана. Я не знаю, поет он еще или замолчал. Пароходная машина отбивает темп его пляски. Какой у него знойный голос! «Я не знаю, зашло ли солнце…» Море, пронизанное огнем заката, все в радостном пурпуре, и этот южный голос… Испания! Вот она, моя, моя, моя Испания! Ночь лимоном и лавром пахнет… – Откуда это? Я это не сама выдумала. – Через ночные черные листья виноградника мелькает огонек сигаретки. И стучит, стучит о камни деревянный каблучок… – Откуда это? Я это, кажется, где-то читала. – Вот оборванный аккорд гитары… Сейчас ее несет кто-то под плащом. Чуть-чуть подстроит ее, подтянет струны и найдет аккорд, найдет мелодию для этого горячего голоса, воркующего слова, которых мы не понимаем, а только чувствуем. Ах как она чудесна, моя Испания! Только бы не отошла она от меня. Нет. Вот опять зазвенела гитара. Она под моим балконом. Я перегнусь через перила и улыбнусь тому, который поет. Вот он закинул голову, и белые зубы его осветили смуглое лицо.
– Дворцы Испании, музеи, – говорит голос старого учителя. – На закате дней моих поклониться этой бессмертной красоте.
Да! Да! Я знаю… Альказар… Прадо… Гойя… Знаю. Но воздух Испании, который я сейчас вдохнула в этом звоне гитарном, в аромате непонятных слов, – этого учитель не знал. Может быть, все это приснилось мне. Ну, что ж. А ему и присниться не могло…
Я открываю глаза. Как жаль, что я проснулась.
– Мара, – говорю я. – Я сейчас была в Испании.
Но Мары нет около меня. Должно быть, я долго спала. За это время уже совсем стемнело. Палуба плохо освещена маленькими лампочками. Но где же Мара? Ни ее, ни Дон-Жуана нет. Ушли вместе. Нет. Вот я разглядела нашего Дон-Жуана. Он около красивой дамы, которая дала ему розу. Она кокетливо улыбается, откинув голову. Дон-Жуан сидит спиной ко мне. Он меня не видит. Когда я прохожу мимо, он нежно говорит своей даме:
«Все равно, я поеду туда, куда едете вы». Я хорошо поняла эту фразу, потому что он перевел нам ее на французский, когда говорил Маре. Но где же Мара?
Иду. Ищу.
Мара сидела на полу около нашего Дон-Кихота. Она слушала его, приоткрыв рот, и лицо у нее было восторженное и как бы похудевшее. Она повязала голову полосатым платочком и стала похожа на сестрицу Аленушку из старой русской сказки. Она нервно повернулась ко мне и сказала с досадой:
– Подожди! Не мешай!
Я, конечно, сразу обиделась.
Дон-Кихот стал тяжело подыматься из уважения ко мне. Мара схватила его за край пальто.
– Нет, нет, сидите! Она сейчас уйдет.
Напрасно она мной распоряжается. И не подумаю уходить.
Они говорили по-французски.
– Он совсем болен, – сказала она мне, и губы у нее задрожали. – И какой он чудесный! И я непременно хочу познакомить его с мамой.
Я села тоже на пол и обняла Мару за плечи.
– Очень хорошо, если он чудесный. Только совершенно ни к чему так волноваться, – сказала я покровительственно.
– Ах, ты не понимаешь… Он едет во Францию, чтобы поднять дух у одного нехорошего человека. Он его повезет в Лурд, и человек воскреснет.
– Вы понимаете, – заговорил Дон-Кихот мечтательно. – Этот человек, в сущности, очень хороший, но он этого не знает. Он думает, что он мне сделал много зла, ужасно много зла, но он не знает, что это даже очень хорошо.
– Ты слышишь? Ты слышишь? – шептала Мара и до боли сжимала мне руку.
– Почему же это хорошо, что он сделал вам зло? – спросила я.
– Я стал больше думать. Я был прежде счастлив и думал, что так и надо быть счастливым. А когда он у меня это счастье отнял, я понял, что свое счастье любить нельзя, а только чужое.
– Когда же вы будете в Лурде? – лепетала Мара. – Я тоже туда приеду. Можно? Вы позволите?
– А вы уверены, что вы этого нехорошего уговорите ехать в Лурд? – спросила я.
– Не знаю, – грустно сказал Дон-Кихот. – Но я должен сделать все, что только смогу. Если не поедет, я придумаю что-нибудь другое.
– А я уверена, что он ненавидит вас, – сказала я. – Люди всегда ненавидят тех, кому сделали зло.
Он покачал головой.
– Вы такая молодая, а душа у вас нездоровая, если вы можете думать такие плохие вещи. И главное, это все неверно.
– Помолчи, пожалуйста, – сердито прошептала мне Мара. – И не говори о том, чего ты не понимаешь. Слушай этого замечательного человека.
– Какое зло он вам сделал? – развязно спросила я. – Наверное, отнял у вас жену?
– Он не отнял, – помолчав, отвечал Дон-Кихот. – Он просто ей понравился, и она ушла к нему. Она бы не ушла, если бы я не предложил отдать ей мое состояние, и она была бы несчастна. Она любила этого человека, но он бы бросил ее, если бы она была без средств, потому что он хотел быть богатым. Было бы не по-рыцарски с моей стороны не помочь женщине, с которой мы были близки шесть лет. Конечно, это надо было сделать очень деликатно. Но через три года она его бросила для другого. Ее осуждать нельзя. Это такая фантастическая головка!
