Александр Михайлов - Личное дело
А зло - существует. Оно коварно, искусительно. И может быть, у русских есть одно, хорошо испытанное, оружие против него - стыд. Недаром Достоевский постоянно говорил о красоте, добре и стыде. Стыд - это не только нравственное, не только философское, но ещё и социальное понятие. Сегодня уничтожение духовности на земле идёт через убиение стыда в каждом отдельном человеке. Так осуществляется уничтожение гармонии в нём, некоего Божественного камертона. Но я всё равно оптимистично настроен. Потому что верю в бесконечное милосердие Высшего Разума.
Спаситель появился и указал путь нравственного просветления. А многострадальная, измученная революциями и реформами Россия... Несмотря на все мрачные пророчества, она не раз чудодейственным образом выбиралась, вылетала из чёрной дыры безверия и разобщённости. И опять, как птица Феникс, будет подниматься из пепла. И опять встанет. И вера начинает возвращаться, и собирание у нас идёт духовное. Но ходят по земле современные иуды, и вновь распинают за это, вбивают ржавые гвозди в ладони, и подносят к губам уксус вместо животворящей воды, и простреливают за веру нашу на взлёте как Игоря Талькова, и убивают.
А разве Шукшин не был убит? Всё равно ведь - убили: это медленное, но убийство было... Я уж не говорю про Есенина, про Павла Васильева и других.
Но многое здесь зависит от каждого в отдельности. Чем в большей степени удаётся человеку сохранить в себе своё первозданное состояние чистоты, тем в большей гармонии он находится с миром. Деревенские жители, например, генетически ощущают, что всё живое на свете есть часть тебя самого, а ты - часть природы. И потому нельзя сломать дерево, нельзя плевать в колодец, нельзя выплеснуть помои в реку, даже если это удобней для себя. Сельские люди чужды голой корысти, безнравственной расчётливости, беспощадной рациональности. В них преобладает духовное начало буквально на генетическом уровне. Поэтому они наивны и открыты. Живут, не мудрствуя лукаво. Не случайно же всевозможными заславскими была создана программа уничтожения русской деревни...
Мне близка эта боль, потому что я сам из деревни. А вот теперь словно оказался между небом и землёй. Я и к городу не пристал, у меня здесь постоянное чувство дискомфорта, и от деревни оторвался из-за профессии. Но под старость обязательно туда вернусь - если доживу. А пока с особым удовольствием играю такие роли, в которых есть мужицкая правда. Для меня это колоссальная энергетическая подпитка. Словно я возвращаюсь домой. Словно пробиваю бездушный слой асфальта, разделяющий меня и землю.
Человек гармоничен по своей природе. Потому, несмотря ни на какие вихри враждебные, подспудно всегда стремится к любви, к духовному единению. Исконная природа русского человека сама восстаёт против ломки его внутреннего мира. И даже в самые страшные годы самых жестоких репрессий, узаконенного предательства человека человеком, в людях сохранялись доброта и жалость. Эти чувства выживали в невероятных условиях, прорастали, усиливались неизбежно по мере их затаптывания. Не зря ведь в деревнях не говорят: я люблю. Говорят: я жалею. И они жалели. Ближних, дальних. Иначе бы мы потеряли в лагерях не двадцать с лишним миллионов, а гораздо больше.
Ещё у нас любят противопоставлять интересы личности и интересы государства. Как будто это взаимоисключающие, враждебные друг другу интересы. Но кто мы без своего государства? Бездомные бродяги? Кто и где нас ждёт? Изначально есть связь личности и государства. Кто правит государством - в этом весь вопрос. Кто правит - и в чьих интересах правит...
С разрушением огромного государства - Советского Союза - человек перестал быть представителем и частью гигантской страны. Но темпы разрушения государства и темпы разрушения личности могут не совпадать. В одной из западных стран проводили такой эксперимент. У крыс стали разрушать генетический код. И разрушили до того, что у следуюших поколений наступила полная дистрофия, атрофия мышечной и нервной систем... И вдруг в двенадцатом уже поколении родилось потрясающе мощное потомство. По природным качествам оно намного превосходило то, нормальное ещё, поколение.
Так может произойти и с государством, и с народом. Уничтожают нас, уничтожают. А потом неожиданно - казалось бы, из руин - возникает мощный социальный и национальный подъём. Вообще ничто нельзя уничтожить, подавить искусственно. Вся энергия разрушения и подавления России рано или поздно сублимируется в свою полную противоположность.
Считается, что бедняку не до политики, ему лишь бы наесться досыта. Выходит, что держа народ в постоянной убогой нищете, власти, угождающие себе и Западу, могут творить уже любой беспредел. Какая у нищего народа энергия к сопротивлению произволу? У него на своё физическое существование энергии едва-едва хватает. Народ, пребывающий в таком искусственном режиме нищеты, уже не опасен. Это - быдло. Это - туземный скот, который рад потрудиться хотя бы на чёрных работах ради куска хлеба.
Но ведь выходят же из бедных семей Шукшины и Ломоносовы. И чем в большей степени забиты бедные детские головы бытовыми заботами, тем в больший протест это всё выливается: так жить нельзя. Не хотим. Не будем. Как раз в нынешнем тотальном обнищании мне и видится надежда на возрождение. Оно всю эту хозяйничающую, алчную, правящую нечисть - сметёт.
ЧТО ОТКРЫВАЕТСЯ НА ТОМ СВЕТЕ
Жизнь каждого человека состоит из потерь и приобретений. Моя - не исключение. Через страдания приходишь к потребности изучать самого себя. Через себя более реально воспринимаешь современный мир, других людей, познаёшь какие-то истины.
Дважды побывав в реанимации, я будто прозрел. Не случись экстремальной, опасной ситуации, многое так и осталось бы недодуманным, недопонятым, недооценённым. А тут яснее видишь: происходящее сегодня давно предсказывали Преподобный Серафим Саровский, Есенин, Достоевский, Лесков, наш современник - Игорь Тальков.
Игорь Тальков за год до случившегося предчувствовал свою смерть: "Я буду убит при большом скоплении народа и убийцу не найдут". Он уже знал об этом. А его мама просила: "Сынок, не пиши больше этих песен и стихов, я потеряю тебя". Игорь ответил ей тогда: "Мама, я не могу ничего сделать. Я взвалил на себя этот крест и не сброшу его никогда. Я уже вышел на этот путь".
Почему вышел - с надрывом? Почему и Цой, и Высоцкий с надрывом шли? Они все надрываются: ещё не время - а они уже предсказывают, знают, предвестники всех наших катаклизмов. И потому их надрыв уходит в острую критическую запредельную интонацию, которая и отрывает их в конце-концов от физической жизни.
Не надо ТУДА заглядывать. За границу жизни. Но тем, кто заглянул, забыть это сложно.
Я уже говорил о том, как чуть ли не на коленях просил руководство Малого театра убрать из названия спектакля об Иване Грозном слово "смерть". Но тогда они на это не пошли - не стали нарушать традицию. Дополню теперь эту историю некоторыми подробностями. Я им сказал открытым текстом: "Беда будет". Помните, как у Шекспира в Гамлете? "Несчастья начались. Готовьтесь к новым".
После шестого спектакля, когда я выехал на дачу, у меня пошла горлом кровь. Началось артериальное кровотечение. И если бы не Потапов Александр Сергеевич (народный артист России, сосед по даче), неизвестно, что бы было.
Когда он вёз меня в больницу, безостановочное артериальное кровотечение вдруг, на тридцатом километре, само собою прекратилось. Образовался самопроизвольный тромб, что и спасло меня. Необычность этого факта отмечали потом врачи - случай был редкий, как говорят, один из тысячи.
Привезли меня в Склифосовского, там сказали: надо две недели, чтобы восстановилась кровь, потом будем операцию делать. А я к тому времени потерял пчти полтара литра крови.
Так всё и получилось. Прооперировали меня через полмесяца. Ещё полмесяца я восстанавливался. Но не случайно говорится: Господь, кого не любит, разума лишает, а кого любит, страдать заставляет - "И испиши страдающий чашу до дна". Так испил я.
На третий день после возвращения домой, весь исполосованный и пока не очень здоровый, я споткнулся и снова попал в больницу, уже - с заворотом кишок. В общем, на этот раз был я уже на том свете. Уже видел серебряный столб, огромное озеро.
Есть в потустороннем мире многое, чего открывать другим - нельзя. Скажу только: это замечательно, что там происходило. Я такое испытывал наслаждение, и такая там красота! Когда и боли нет никакой, и чувствуешь только блаженство...
Я знаю, как Моуди описывает жизнь после смерти. У меня не было никакого коридора - было дивное туманное озеро. Огромное водное пространство, светящееся... Потрясающая цветовая и звуковая гамма. Потом люди, плавающие в лодках. Вернее, даже не столько люди виделись, сколько лики необыкновенной красоты и их лёгкие, словно дымчатые, одежды. Я наконец-то вдохнул за всё время болезни полными лёгкими, и мне так хорошо было, так легко! Я стал входить в воду, они приближались ко мне. Я был уже почти с ними.
