Леонид Владимиров - Советский космический блеф
Самым общим результатом подобной невежественной и иллюзорной "экономии средств" является то, о чем уже упомянуто выше: однобокое развитие советской науки и техники. Есть ракеты и бомбы, но нет пластмасс, стекла, резины, медикаментов, бумаги (то есть все это, конечно, выпускается, но скверного качества и в совершенно недостаточных масштабах). Есть сверхзвуковые самолеты, но нет автомобилей и дорог (примечание в скобках относится и к ним). Есть гигантские электростанции, но нет электричества в половине всех населенных пунктов страны за отсутствием линий, кабелей, распределительных подстанций.
С этим несчастьем очень трудно бороться, хотя его пагубность сознают сейчас, кажется, даже самые высшие руководители страны. Для этого пришлось бы менять всю структуру управления не только наукой, но и обществом, -- а коренные изменения больше всего страшат консервативное советское руководство. Поэтому власти без конца издают громовые распоряжения и постановления "о совершенствовании планирования научных исследований", "о повышении эффективности науки" и так далее, -- а чиновники продолжают делать свое дело, стимулируя военно-технические проблемы и тормозя работу над другими. Никакой злой воли или антигосударственных устремлений у этих чиновников нет -- есть простая житейская мудрость. Они знают, что за срыв работы над исследованием, скажем, ракетного топлива они могут поплатиться местом, всей своей карьерой, а то и головой; но снятие темы о мутагенном воздействии тех или иных химических препаратов на муху-дрозофилу может в самом тяжелом случае обернуться отеческим внушением.
Еще более катастрофичен по своим результатам второй из перечисленных мною органических пороков советской науки -- необходимость ее подчинения коммунистическим догмам. Само движение науки, сам прогресс есть постоянное опровержение любых догм, покоящихся, естественно, на предыдущем, то есть более низком уровне знаний. А догмы "марксизма-ленинизма" ("материальность мира", "развитие как борьба противоположностей", "переход количества в качество", "отрицание отрицания") целиком принадлежат прошлому веку и в них не укладывается даже такое понятие, как, например, электромагнитная волна. Однако сказать об этом в открытую в Советском Союзе невозможно; и вот многие годы идет философская "подгонка" понятия радиоволны под философские концепции "марксизма-ленинизма".
Радиоволне, однако, еще повезло: она была открыта до установления советской власти в России, и объявить радио несуществующим оказалось затем довольно трудно. Но последующие открытия науки объявлялись в Советском Союзе несуществующими сплошь и рядом, если, по мнению невежд, возглавляющих науку в СССР, оказывались "несовместимыми с марксизмом-ленинизмом".
Такая судьба постигла даже одну науку довольно почтенного возраста -классическую генетику. Все учение о наследственности и изменчивости в живой природе, от опытов Грегора Менделя до теории гена, было объявлено реакционным, буржуазным и строжайше запрещено. За приверженность к этому "реакционному" учению поплатились жизнями замученный в тюрьме ботаник Николай Вавилов, расстрелянные профессора Левит и Агол, покончивший с собой профессор Сабинин. Была загублена научная карьера тысяч других -- в том числе способнейшего советского генетика Николая Дубинина и замечательного исследователя химических мутагенов Иосифа Раппопорта. Зато с 1931 по 1964 год безраздельно властвовал в советской биологической науке одесский агроном Трофим Лысенко, чьи бредовые теории, в отличие от классической генетики, великолепно совмещались с "марксизмом-ленинизмом". Лысенко утверждал, например, что в природе нет и не может быть внутривидовой борьбы за существование; что организм способен наследовать признаки, приобретенные родителями при жизни, под влиянием внешней среды; что при определенных условиях одни виды растений и животных способны превращаться в другие: например, пшеница -- в рожь, а кукушка -- в пеночку. Лысенко отрицал необходимость минеральных удобрений в сельском хозяйстве, запрещал внутривидовое скрещивание (инцухт) кукурузы и посев односемянной свеклы. Вместо этого он настаивал на "превращении" озимых пшениц в яровые и на удобрении почв смесью земли, торфа и навоза. Настойчивое, под угрозой репрессий, "внедрение" лысенковских теорий в сельское хозяйство СССР привело к полному упадку этого хозяйства.
Когда в 1948 году зародилась и стала бурно развиваться кибернетика, она тоже была немедленно объявлена в СССР "буржуазной идеалистической лженаукой" и строжайше запрещена. Хотя этот запрет был в 1956 году снят, советские вычислительные устройства все еще отстают от западных на два поколения.
В конце сороковых годов в советской научной литературе прекратились все ссылки на теорию относительности и "сиониста" Эйнштейна, а в 1951 году вышел даже сборник "Против идеализма в современной физике", где клеймилось "идеалистическое эйнштейнианство". По счастью, до полного отрицания теории относительности дело все-таки не дошло. Зато полностью отрицалась и долгие годы предавалась официальной анафеме резонансная теория химических реакций.
Если сегодня идеологическое притеснение науки и не доходит до таких крайностей, то оно, тем не менее, существует и отражается на науке и ученых крайне болезненно. Когда моя работа над этой книгой уже подходила к концу, в "Правде" появились одна за другой две истерических статьи, требовавших "усилить идеологическое воспитание научных кадров". В одной из них содержалась открытая угроза по адресу тех ученых, которые, по выражению автора, "бравируют своей беспартийностью". Этих людей "Правда" обвинила в том, что они "подставляют бок врагу". Понятие некоего "идеологического врага", принимающего разные личины в зависимости от текущего момента ("американский империализм", "западногерманский реваншизм", "международный сионизм") служит постоянным пугалом для всего советского населения и, в частности, для ученых.
Идеологический пресс крайне вреден для науки еще по той причине, что создает атмосферу нервозности, склоки и взаимного недоверия в научных учреждениях. Способности людей не одинаковы, и одна из областей, где индивидуальные различия сказываются особенно сильно, -- как раз наука. Специалист, оказавшийся несостоятельным в своей науке, редко обладает достаточным мужеством или достаточной честностью, чтобы признать этот факт и уйти. Обычно он приписывает свои неуспехи либо судьбе, либо -- что опаснее -- "проискам врагов". В советских условиях у бесталанного специалиста есть хорошая возможность оставаться на работе в научном учреждении и даже мстить более удачливым коллегам за их талант. Эта возможность состоит в том, чтобы стать идеологическим ортодоксом, произносить "правильные" речи на партийных и иных собраниях, ставить под подозрение более способных, но менее "идеологически выдержанных" коллег. При минимуме ловкости такой неудачник в науке быстро делает политическую карьеру в научном учреждении -- становится партийным организатором института, а там, глядишь, выдвигается в еще более крупные начальники. Поскольку такая карьера неизбежно строится на обвинениях против честных людей -- в подавляющем большинстве вымышленных обвинениях, -постольку атмосфера в институте, где есть такой "идеолог", становится подчас невыносимой. К несчастью, малоспособных людей вообще больше, чем талантливых, и "идеологи" отыскиваются всегда. А как только начинается в институте или ОКБ склока и травля наиболее способных по идеологическим мотивам, так сразу прекращается плодотворная научная деятельность, если даже до того она и велась.
Третий порок, страшно мешающий развитию науки в Советском Союзе -консерватизм в промышленности. Это, конечно, относится к прикладным наукам, где результат должен воплощаться в те или иные технические новинки. К этой категории принадлежит и ракетное дело, принадлежит изучение космоса, и через несколько строк я приведу поразительный пример из этой области.
Предварительно скажу лишь, что система централизованного планирования выпуска продукции, от которой не помогают отделаться никакие робкие реформы, мощно противостоит внедрению в технику всего нового. Любая перестройка налаженного производства -- это его замедление или временная остановка. Это бесконечные хлопоты по "добыванию" нужных материалов, оборудования и так далее. Во имя чего же стоит идти на такие неприятности? Во имя проблематичных премий "за внедрение"? Так еще когда это "внедрение" произойдет! Куда спокойнее работать над текущей, освоенной и знакомой продукцией!
Так в Советском Союзе рассуждают (про себя, конечно) абсолютно все руководители промышленных предприятий. Ни один из них не станет по собственной инициативе ломать налаженное дело, чтобы вводить даже очень соблазнительное усовершенствование. Изобретатели -- самые несчастные люди в Советском Союзе. Их официально положено поддерживать, но на деле их ненавидят, потому что они вечно требуют внедрения своих работ. Новое появляется на советских заводах только под нажимом сверху, а пока такого прямого нажима нет -- любая инициатива снизу подавляется под всевозможными предлогами, вплоть до личного шельмования изобретателей, до кампаний клеветы и гонений на них.
