Борис Поюровский - Былое без дум
Мой любимый друг и замечательный писатель Григорий Горин очень умный. Ум его аналитичен, что крайне редко в черте оседлости нашего круга. Он всегда был моложе своих друзей, и поэтому его сохраненная до сих пор детская непосредственность выглядит органично. Он очень обидчив, но скрывает это, а за него обижается его нежнейшая жена Любочка, а так как она сама очень обидчива, то ей приходится обижаться за двоих, и она немножко обижена все время.
Гриша человек сильный, волевой и решительный. Он живет и пишет по своей совести и разумению. Труднее ему становится, когда он натыкается на еще более сконцентрированную фигуру... Так, Марк Захаров заставил его переписать своими словами почти всю мировую классику. Он долго и молодо работал и дружил с Аркановым, потом они перешли в одиночный разряд, так как повзрослели, возмужали и переросли стадию коллективного труда. Это официальная и правильная версия, но, взглянув на распад этого удивительного дуэта из глубины дружеских веков, понимаешь, что два таких полюсных индивидуума никогда бы не смогли долго сосуществовать. Когда космонавтов перед полетом мучают на совместимость, то складывается ощущение, что эта проверка носит чисто физиологический характер. Когда два художника плотно и долго сидят друг против друга, очевидно, кроме попытки идентично преодолеть жизненную и творческую невесомость, возникает стихия изначальной разности, а тут уже недалеко и до раздражения. А при раздражении не возникает экстаза, а без экстаза ничего крупного не совершишь.
Они очень разные. Арканов всегда считал, что Григорий фатальный везунец (или везунчик), а он глобальный "неперешник". Примеров этому он приводил тьму. Самый яркий, запомнив-шийся мне, несмотря на временную давность, следующий: "Шура, говорил Арканов, вот тебе простой и яркий пример... Зима. 30 градусов мороза. Ночь. Улица Воровского, Центральный Дом литераторов. Я выхожу из ресторана и ловлю такси. Ловлю его десять минут, двадцать, тридцать, час. Превращаюсь в ледяной столб. Никто не останавливается, а если и останавлива-ются, то им я не по пути. Выходит Гриша, теплый и веселый, поднимает руку, откуда-то сваливается такси, и он уезжает. Так жить нельзя".
Эту фразу сказал писатель А.Арканов. За двадцать пять лет до первого в истории кино фильма С.Говорухина под тем же названием. Не могу упрекнуть Говорухина в плагиате, ибо при этом душещипательном рассказе он не присутствовал.
Наив и детскость Григория обескураживали всегда. Когда в Московском театре сатиры выпускался спектакль "Банкет", автором которого являлись Г.Горин и А.Арканов, ситуация была крайне напряженная. Во-первых, острая пьеса. Во-вторых, спектакль ставит молодой М.Захаров, а мощный главный режиссер должен это принять, понять степень риска для театра при сдаче МК партии и степень опасности при варианте большого успеха, когда спектакль ставит не хозяин.
Итак, генеральная! Театр и труппа как натянутая струна (это для образности) - все службы готовы, артисты на выходах, Плучек в зале, Захаров рядом с ним, на лице его написано, что "все семечки"... Нет автора! Автора нет в 11 часов (время начала прогона), нет в 11.30, нет в 11.40... Плучек обращается к половине автора в лице А.Арканова, сидящего с видом человека с улицы, случайно зашедшего перекурить в первое попавшееся на пути помещение, и сдержанно-размеренно спрашивает: "Горин, а где Арканов?" - "Я здесь", отвечает за Гришу Аркаша, не солгав ни словом. (К чести Валентина Николаевича следует сказать, что при своей уникальной памяти на лица, события, стихи и даты он никогда не мог и в дальнейшем отличить Арканова от Горина, сначала стеснялся этого и пыхтел, потом сдался и при каждом следующем свидании с данными авторами, а они были представлены в судьбе Театра сатиры предостаточно, всегда якобы незаметно подзывал меня к себе и шепотом спрашивал, где кто.) Когда накал катастрофы перевалил за час ожидания, появился запыхавшийся Гриша и как ни в чем не бывало стал пробираться к креслу рядом с соавтором.
Но так просто не бывает. Плучек встал, попросил внимания у худсовета, сидящего в зале, и у незначительной публики из близких театру людей, которые приглашаются на черновые прогоны специально для того, чтобы зрительски поддержать точку зрения главного режиссера на данное произведение, и вылил на удивленного Гришу огромный ушат великих мыслей о театре вообще, об уважении к труду артиста и фигуре худрука, о невозможности после случившегося непредвзято смотреть на сцену, о великих предшественниках Горина в лице Бомарше, Толстого и Маяковского, которые в присутствии Плучека подобного себе не позволяли, и об относитель-ности перспективы дальнейшего развития Горина как писателя и тем более драматурга. После этой пылкой и гневной получасовой тирады Валентин Николаевич спросил Горина в лоб: "Вот просто интересно, что вас могло задержать на целый час, если вы знали, что сегодня решается судьба вашего произведения? Где вы были?" На это Гриша, с наивным изумлением прослушав всю плучевскую тираду, обиженно произнес: "Как - где? Я был с женщиной".
Наступила секундная пауза, после чего моментально успокоившийся Плучек спокойно сказал: "А! Тогда извините!" И прогон спектакля начался, ибо Плучек, живой и экспансивный человек, тут же понял, что Гриша, юный и тогда еще не женатый, не врет и что на святое замахиваться нельзя даже во имя искусства.
Было время, когда Григорий с Аркадием проверяли на мне свои произведения. Помню трагический случай читки впоследствии прошедшей по всем сценам тогдашнего СССР пьесы "Свадьба на всю Европу". Они оба очень волновались. Читка происходила в махонькой аркановской квартире в цоколе дома на Садовой-Самотечной, что с левого плеча нынешнего Театра Образцова. Они волновались и, чтобы размягчить слушателя, то есть меня, влили в слушателя, то есть в меня, половину литра водки для расслабления и благожелательности. Читал после вливания Аркадий, а Гриша, сидя от меня в 30 см (вся аркановская кухня, где происходила читка, была не более трех метров), внимательно следил за моей смеховой реакцией. Реакция после пол-литра была недолгой, и я уснул к середине первого акта. В дальнейшем они читали мне без алкогольной подготовки.
Мы с Гришей и Арканом сочинили огромное количество "капустных" номеров для моей бригады в Доме актера. С Гришей мы писали эпохальные произведения - обозрения к красным вехам Театра сатиры и страны в целом. "Концерт для театра с оркестром" к пятидесятилетию создания Союза Советских Социалистических Республик, а обозрение "Нам 50" к пятидесятиле-тию собственного Театра сатиры. Гриша не хотел, упирался, стеснялся, просил пардону, но моя железная рука приковывала его к письменному столу для создания очередного юбилейного шедевра.
Кстати, наш с А.Мироновым режиссерский дебют состоялся на пьесе Г.Горина и А.Арканова "Маленькие комедии большого дома", спектакля, при создании которого мы все очень дружили, очень волновались, очень радовались и очень сегодня тепло о нем вспоминаем. Сегодняшний Гриша очень помудрел, и ему многие воспоминания кажутся уже скучными и наивными. Он добрый, но стал достаточно жестким и холодным: все-таки врач. А раз врач, то должен понимать, что жизнь одна и в ней мы очень недолго вместе.
Мы вместе рыбачим, вместе курим трубки, вместе любим одних и тех же друзей, вместе прожили тридцать лет - это срок! Когда года три назад Грише заказали в Кинофонде про меня брошюру, он с радостью согласился. Года два было ему не до нее, потом начальство в сто первый раз спросило Гришу: "Ну?" Он сказал, что сядет за это дело на днях... Прошло еще пару месяцев, и мы, стоя с Гришей на берегу Истры с удочками в руках, в очередной раз удивлялись отсутствию клева...
"Да, - вспомнил вдруг Гриша, - меня же мучают с этой книжечкой в Кинофонде. Все равно делать нечего, - сказал мой старейший и близкий друг Горин, - расскажи немного о себе!"
В этом весь Гриша! Я люблю его. Книжки обо мне он не написал, да и не надо. Лучше я напишу о нем.
На букву "п" и у меня и у Ширвиндта в телефонной книжке записана фамилия
ПЛЯТТ
Есть актеры, при одном упоминании имени которых нас озаряет улыбка. Такова сила инерции. Мы привыкли видеть их в комедийных ролях и убеждены в том, что комедия - главная и единственная их стихия. Главная - возможно. Но единственная ли? Во всяком случае, применительно к Ростиславу Яновичу Плятту такое мнение кажется мне несправедливым. Ну а как быть с его драматическими образами? С Крогстадом в "Норе" Г.Ибсена? С чеховскими героями: Рублевым в "Тапере", Дорном в "Чайке", Войницким в "Лешем"? С хирургом Бурминым в "Парне из нашего города", генералом Васиным в "Русских людях" К.Симонова, с разведчиком Левиным во "Втором дыхании" А.Крона, стариком Купером в "Дальше - тишина" В.Дельмар, ученым Дау в фильме "Иду на грозу"?.. Да разве всех перечислишь? Как уместить эти роли в прокрустово ложе амплуа комика? И нужно ли это делать?
