Юлия Пахоменко - Рассказы
Август 1998, Бонн
КВАРТИРА
- И забудь ты на сегодня слово "энтшульдигунг"! Тебе не за что извиняться, ты по делу пришел. Еще не известно, кому это больше надо - нам или хозяйке.
Солнечные пятна раскинулись на дорожках и пестреньких газонах так спокойно, будто никогда уже не будет ни пасмурно, ни дождливо. Тепло, разлитое в весеннем воздухе, дразнило обещаниями удачного лета. Супруги Полищук шли смотреть квартиру.
Одну из трех, отмеченных во вчерашней газете красным фломастером, и выбранную после долгих размышлений и консультаций со знающими людьми - за удачное сочетание квартплаты, площади, расположения и других немаловажных параметров.
- Краны все открывай и смотри, какой напор воды. Душ тоже не забудь. Чтобы не мучиться потом как Додику под тонкой струйкой. И вообще - все пробуй на ощупь, не стесняйся. Увидишь крюк - подожди, пока хозяйка отвернется и покачай осторожно пальцем. Может, он на соплях держится, доказывай потом. Полки, лампы если будут - пробуй.
Небо, нащипав горстку маленьких пушистых облачков, развесило их так, что синева фона стала выпуклой.
- Да брось ты, Ал. Что я буду лампу дергать? Ты же тоже идешь. Вот и пробуй на прочность. Скажи-ка лучше, как будет "слышимость"? Я что-то подзабыл...
- Слушать - horen. Слышимость... Horigkeit? Gehorigkeit? Нет, это другое совсем. Да ладно, какая разница. Это не надо спрашивать. Что толку? Ну, скажет она тебе "никакой, мол, слышимости", так что, поверить сразу?
- Ну, я просто думаю, Валерка-то стучит у нас вечно по чем попало. Надо бы про слышимость спросить.
- Пусть стучит. Есть законы, и мы будем их соблюдать. С восьми до восьми, кажется... нет, с десяти вечера, и тихий час - с двух до трех. Вот, кстати, это запиши - спросить, когда днем нельзя шуметь.
- Да я не записываю, так стараюсь запомнить. Не буду я там в бумажку заглядывать. Ну что, не пора?
Волнуясь перед ответственной встречей, они вышли рано, сделав запас на непредвиденные задержки по дороге, но ничего не случилось - автобус подошел и ехал строго по расписанию, трамвай тоже. Поэтому Полищуки прибыли на место задолго до назначенного времени и ходили теперь по окрестным улицам, разглядывая, в каком районе им возможно придется жить.
Райончик был очень миленький - одно- и двухэтажные домики с маленькими садиками. Все было до того ухоженное и чистенькое, что казалось игрушечным. Это впечатление усиливалось и полным отсутствием людей на улицах. Главным жителем здесь была тишина. Звонкое цоканье аллиных каблучков делало ее еще более ощутимой. Алла взглянула на часы. Пожалуй, пора; как раз два квартала пройти - и ровно в двенадцать ноль-ноль оказаться у дверей. Она глубоко вздохнула, сосредотачиваясь.
Шагнув в сторону, осмотрела мужа с головы до ног. И вздохнула опять: совсем новый, фирменный джинсовый костюм сидел вполне хорошо, но почему-то все же Толик не смотрелся в нем как обычный западный житель. Она быстро поправила ему воротник и взяла под руку.
- Выглядишь отлично. Сразу видно, нормальный, самостоятельный, обеспеченный мужчина. Такому всем хочется сдать квартиру. Не тушуйся, нос кверху.
- Да уж, теперь пусть они сами тушуются, я уж не буду. - Толику живо вспомнились все унижения и переживания, связанные со снятием их первой квартиры, когда они были готовы практически на любое жилье, только бы выбраться из беженского общежития. Он еще крепче сжал ручки полиэтиленового мешка, в котором лежала заветная папка с документами, в том числе - справка о размере месячного оклада, выданная фирмой, где он работал уже полгода. Эта бумага была для него золотым ключиком, открывающим дверь в новый, замечательный мир, где можно ходить выпрямившись, чувствовать себя человеком, не заискивать и не повторять без конца "энтшульдигунг" и "битте зер".
Алла смотрела, как Толик расправляет плечи, делает серьезное, полное достоинства, выражение лица. Ей вдруг захотелось сделать что-то символическое то ли перекреститься, то ли плюнуть через левое плечо. Раньше она не была суеверной, и в любые трудные времена уповала не на милость небес, а только на свои собственные силы и выносливость. Но теперь, когда возможность жить, а не выживать, становилась такой реальной...
Дверь открыла жизнерадостная старушка в кремовом брючном костюме. Она представилась как фрау Фринкс, энергично пожала посетителям руки, и повела по деревянной лестнице на второй этаж, рассказывая по дороге, что с тех пор, как разъехались ее дети и умер муж, она живет одна и целый дом для нее - это слишком много. Алла не вслушивалась в эту болтовню, пристально оглядываясь по сторонам и в который раз удивляясь, что все стены в доме - белые. И непрактично, и неуютно, как в больнице, но ничего не поделаешь - в большинстве немецких домов это так.
Кухня оказалась хороша - большая, светлая, с нежнозеленым кафелем над мойкой. Гостинная удивила своей величиной - аж три окна по одной стене. Комнаты были уже пусты; это очень обрадовало Аллу и она многозначительно толкнула Толика в бок: хозяйка должна торопиться со сдачей жилья, каждый день без съемщиков это потеря денег. В спальне еще оставалась куча хлама от прошлых жильцов - пара картонных коробок, вороха бумаг. Фрау Фринкс уверила Полищуков, что буквально сегодня все будет убрано, она уже договорилась насчет этого. Алла брезгливо обошла брошенные вещи, чтобы посмотреть на вид из окна, но заметила - бумаги были исписаны по-русски. Ну-ка, интересно, по чьим следам они сюда пришли? Она взяла несколько листов, лежавших сверху, и проглядела напечатанный на машинке текст.
"...больше года, и все это время мысль о том, что я живу в эмиграции, приносила мне боль. Я смирилась с этим несчастьем, как могла. Я стала упиваться им. Я затвердила наизусть свой новый девиз "Мне все равно", а порой буквы сами складывались в "Чем хуже, тем лучше". Все это время у меня не было никакого "завтра", только "сегодня и сейчас", потому что так легче заставлять себя двигаться. Конечно - дети. В первую очередь - дети, иначе я бы ни за что не выдержала. Но каждый раз, когда я смотрю..."
Аллу откуда-то позвали. Она подняла голову и целое мгновение вспоминала, что это за веселая старушенция и чего она хочет. Оказывается, они шли смотреть третью комнату. Она показалась маленькой и темноватой, зато обещала быть теплой и тихой. Здесь даже были обои в розовый цветочек. Толик отважно принялся вертеть краник, регулирующий отопление. Алла смотрела на странички, которые все еще держала в руках.
"...Говорят, все проходит, все меняется. Но я-то знаю цену надеждам. И я-то знаю, что все может меняться в худшую сторону. Тем страннее для меня нынешние времена. Я вдруг слышу свой собственный смех. Боже мой! Я ловлю себя на том, что думаю об одежде. И эти резкие складки у бровей... По-моему, они исчезают. Нет, я не верю в это - я думала, что они как печать судьбы, навсегда. Ведь я столько времени даже спала, нахмурившись! Честно, проснусь и чувствую лицо сведено выражением отчаяния. От этого делалось еще страшнее..."
Толик тянул Аллу за рукав: неугомонная фрау Фринкс вела показывать подвал. Просторный подвал очаровал Толика. Чего там только не было: полки с инструментами, верстаки, полуразобранные велосипеды, старая мебель. Кроме того там оставалось еще достаточно места для стиральной машины и можно было натянуть веревку для сушки белья. Старушка, заметив толиков неподдельный интерес к рабочему хламу, ударилась в пространные воспоминания. Наверное, ей было приятно, что эти старые вещи, с которыми работал ее муж, могут послужить еще кому-нибудь.
Экскурсия продолжалась походом на чердак. Толик делал большие глаза, пытаясь подтолкнуть Аллу к разговору с хозяйкой, но потом плюнул и пустился в дебри немецкой речи сам, все больше и больше входя в роль хозяина положения. Внизу позвонили и фрау Фринкс отправилась открывать. На все толиковы распросы Алла отвечала рассеянно: не знаю, не знаю, кошками пахнет. Толик только пожимал плечами. Какими еще кошками?
Потом вернулись обратно в квартиру и смотрели балкон. С балкона заглядывали на соседний участок и сравнивали их яркие клумбы с посадками фрау Фринкс. Толик хвалил все подряд и требовал от Аллы подтверждения. Алла старалась отмахнуться от чего-то внутри себя, но отмахнулась в итоге от Толика и пошла в спальню смотреть оставшиеся бумаги. Спальня была абсолютно пуста. В растерянности Алла уставилась на листки, с которыми она ходила по дому: уж не приснилось ли ей? Но подоспевшая фрау Фринкс уже качала своей кокетливой седой прической: вот видите, я же говорила, квартиру очистят совсем; можете въезжать.
На вопрос, кто тут недавно жил, она только пожала плечами. Какая-то дама, да, иностранка, очень замкнутая. Жила тихо, незаметно, и дети у нее тихие не по годам. Уехала - толком и не попрощалась. Пока Толик договаривался, сколько времени дается им на размышление, можно ли взять домой образец контракта и рассыпался во всевозможных любезностях, Алла дочитывала ровные строчки:
