Николай Лесков - Островитяне
Истомин ел и ничего не ответил.
- Вы не пойдете? - спросил я его, собираясь сумерками к Норкам.
- Нет, не пойду, не пойду, - ответил он торопливо и сухо.
- Напрасно, - говорю.
- Мой милый друг! не тратьте лучше слов напрасно.
- Надо вас послушаться, - ответил ему я и пошел к Норкам, размышляя, что за чушь такую я делал, приглашая с собою Истомина сегодня же.
Ида Ивановна выслушала мой рапорт и пошла к Мане, а прощаясь, сунула мне записочку для передачи Роману Прокофьичу и сказала:
- Если он этого не сделает, это уж будет просто бесчеловечно! Маня просит его униженно, и если он не пойдет, - я не знаю, что он тогда такое. Приходите завтра вместе в пять часов - наших никого не будет, потому что mamam (Маменька (франц.).) поедет с Шульцами в Коломну.
Я вручил Истомину Манину записку. Он прочел ее и подал мне. "Милый! писала Маня, - я не огорчу тебя никаким словом, приди только ко мне на одну минутку".
- Да; она очень хочет вас видеть, и завтра вечером у них, кроме Иды Ивановны, никого не будет дома, - сказал я, возвращая Истомину Манину записку.
Он взял у меня клочок, мелко изорвал его и ничего не ответил.
На другой день, ровно в пять часов вечера, Истомин вошел ко мне в пальто и шляпе.
- Пойдемте! - сказал он с скверным выражением в голосе, и лицо у него было злое, надменное, решительное и тревожное.
Я встал, оделся, и мы вышли.
- Вы уверены, что, кроме девушек, у них никого нет дома? - спросил он меня, лениво сходя за мною с лестницы.
- Я в этом уверен, - отвечал я и снова повторил ему слова Иды Ивановны.
Истомин позеленел и спрятал руку за борт своего пальто. Мне казалось, что, несмотря на теплый вечер, ему холодно, и он дрожит.
Молча, не сказав друг другу ни слова, дошли мы до квартиры Норков и позвонили.
- Глядите, может быть старуха дома? - проговорил за моим плечом каким-то упавшим голосом Истомин.
Я ничего не успел ему ответить, потому что нас встретила Ида Ивановна.
Истомин поклонился ей молча, она тоже ответила ему одним поклоном.
- Подождите, - сказала она, введя нас в залу, и сама вышла.
Истомин подошел было к окну, но тотчас же снова отошел в глубь комнаты и сел, облокотясь на фортепиано.
Тревожно и с замиранием сердца я ждал момента этого странного свидания.
Минуты через две в залу возвратилась Ида Ивановна.
- Потрудитесь идти за мною, - сказала она Истомину.
Он встал и смело пошел через спальню Софьи Карловны в комнату Мани. Ида Ивановна пропустила его вперед и, взяв меня за руку, пошла следом за Романом Прокофьичем.
Идучи за Идой Ивановной, я чувствовал, что ее рука, которою она держала мою руку, была совершенно холодна. Я посмотрел ей в глаза - они были спокойны, но как бы ждали откуда-то неминуемой беды и были на страже.
Истомин подошел к двери Маниной комнаты и остановился. Дверь была отворена и позволяла видеть всю внутренность покоя. Комната была в своем обыкновенном порядке: все было в ней безукоризненно чисто, и заходившее солнце тепло освещало ее сквозь опущенные белые шторы. Маня, в белом пеньюаре, с очень коротко остриженными волосами на голове, сидела на своей постели и смотрела себе на руки.
- Сестра! - тихо позвала ее Ида Ивановна.
Маня тихо подняла голову, прищурила свои глазки, взвизгнула и, не касаясь ногами пола, перелетела с кровати на грудь Истомина.
В это же мгновение Истомин резко оттолкнул ее и, прыгнув на середину комнаты, тревожно оглянулся на дверь.
Отброшенная Маня держалась за голову и с каждым дыханием порывалась с места к Истомину.
- Не отгоняй меня! не отгоняй! - вскрикнула она голосом, который обрывался на каждом слове, и с протянутыми вперед руками снова бросилась к художнику.
Истомин одним прыжком очутился на окошке, открыл раму и выскочил на железную крышу кухонного крыльца.
В руке его я заметил щегольскую оленью ручку дорогого охотничьего ножа, который обыкновенно висел у него над постелью. Чуть только кровельные листы загремели под ногами художника, мимо окон пролетело большое полено и, ударившись о стену, завертелось на камнях.
Я выглянул в окно и увидал на кухонном крыльце Вермана. Истомина уж не было и помину. Соваж стоял с взъерошенными волосами, и в левой руке у него было другое полено.
- Я, это я, - говорил Соваж, потрясая поленом. Маня тихо и молча перебирала ручками свои короткие волосы.
Я решительно не помню, что после было и как я вышел. Я опомнился за воротами, столкнувшись лицом к лицу с Верманом, Соваж стоял на улице в одних панталонах и толстой серпинковой рубашке и страшно дымил гадчайшей сигарой.
- Герман! зачем вы это сделали? - спросил я его в сильном волнении.
- Да! - отвечал Соваж;- да!.. бревном сакрамента... мерзавца... О, я его здесь подожду! я долго подожду с этой самой орудия!
Герман кивнул головою назад и позволил мне разглядеть лежавшее у него за пятками полено.
- Друг мой, это бесполезно.
- Я не друг ваш! - отвечал сердито Верман, - понимайте! Я не друг того, у кого друг такой портной,
- Какой портной, Верман?
- Какой? какой портной? Какой без узла шьет - вот какой. Нет; ти, каналья, с узлом нитка шей! да, с узлом, с узлом, черт тебя съешь с твоей шляпой и с палкой!
Соваж вдруг поднял над головой лежавшее у него за каблуками полено и, заскрипев зубами, как-то не проговорил, а прогавкал:
- Портной без узла! я тебя... в столб вобью!
Полено треснулось с этими словами о тумбу, и одно и другая одновременно раскололись.
Соваж стоял и ерошил свои волосы над разбитою тумбою. На улице не было ни души.
Я долго смотрел на безмолвного Германа, - и представьте себе, о чем размышлял я? Маня, вся только что разыгравшаяся сцена, все это улетело из моей головы, а я с непостижимейшим спокойствием вспомнил о том коренастом, малорослом германском дикаре, который в венском музее стоит, перед долговязым римлянином, и мне становилось понятно, как этот коренастый дикарь мог побить и выгнать рослого, в шлем и латы закованного потомка Германика и Агриппины.
Это непостижимо, каким это образом в такие страшные, критические минуты вдруг иной раз вздумается о том, о чем бы, кажется, Нет никакой стати и думать в подобные минуты.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Возвратясь домой, я не пошел к Истомину. Было ясно, из-за чего он разыграл всю эту гадкую историю: ему вообразилось, что его женят на Мане, и все это свидание счел за подготовительную сцену - за засаду. Досадно было, зачем же он шел на это свидание? - чего же он хотел, чего еще добивался от Мани?
В одиннадцатом часу утра на другой день ко мне является Шульц - бледный и оскорбленный.
- Здравствуйте, - говорит, - и одевайтесь - пойдемте к Истомину.
- И что, - спрашиваю, - будет?
- Будет? - дуэль будет. Я убью его.
- Или он вас.
- Или он меня.
- Зачем же вам я-то?
- Я хочу иметь свидетеля при этом разговоре.
Мы вошли к Истомину; он лежал на диване, закинув руки за затылок и уложив ногу на ногу. При нашем приходе он прищурил глаза, но не приподнялся и не сказал ни слова.
- Господин Истомин! - начал сухо Шульц. - Я много ошибся в вас...
- Сделайте милость, со всем этим к черту! - вскрикнул, сорвавшись с дивана, Истомин. - Я терпеть не могу присутствовать при составлении обо мне критических приговоров. Мне все равно, что обо мне думают.
- Да, это очень может быть; говорят, что в России есть такие люди, которым все равно, что о них думают, но я во всяком случае уверен, что вы честный человек, господин Истомин.
- Зачем же вам я-то?
- Я хочу иметь свидетеля при этом разговоре.
Мы вошли к Истомину; он лежал на диване, закинув руки за затылок и уложив ногу на ногу. При нашем приходе он прищурил глаза, но не приподнялся и не сказал ни слова.
- Господин Истомин! - начал сухо Шульц. - Я много ошибся в вас...
- Сделайте милость, со всем этим к черту! - вскрикнул, сорвавшись с дивана, Истомин. - Я терпеть не могу присутствовать при составлении обо мне критических приговоров. Мне все равно, что обо мне думают.
- Да, это очень может быть; говорят, что в России есть такие люди, которым все равно, что о них думают, но я во всяком случае уверен, что вы честный человек, господин Истомин.
- А мне доставляет большое удовольствие заметить вам, что вы еще раз ошибаетесь: я нечестный человек, господин Шульц.
Шульц немного сконфузился и спросил:
- Отчего?
Истомин" рассмеялся; он встал на ноги и, заложив руки в карманы, отвечал:
- Оттого, господин Шульц, что несколько раз хотел быть как следует честным человеком, и мне это никогда не удавалось, - теперь охоты более к этому не имею. Еще оттого, господин Шульц, что не стоит быть честным человеком, и, наконец, оттого, господин Шульц, что быть честным человеком значит или быть дураком, или походить на вас, а я не хочу ни того, ни другого.
- Я, господин Истомин, хочу не замечать ваших невежливостей... -Шульц поперхнулся, сдавил рукою горло и добавил: - Я удивляюсь только, господин Истомин, как вы можете быть так покойны.
