Валериан Скворцов - Каникулы вне закона
Я завалился на нары-люкс, закрыл глаза и заставил себя уснуть.
Мне снился Матье, с которым мы договорились через подполковника Ибраева встретиться в кафе гостиницы "Туринг" на парижской авеню Лафайетт ровно в четыре в пятницу. Матье доставит клетку для попугая. Ляззат, прижимаясь к моей спине, нашептывала, что нас троих, меня, Матье и её, будет ждать засада. Ибраев предал, сообщил Шлайну время и место встречи. Но я-то знал, что беспокоиться не о чем, поскольку у меня с Матье обговорено заранее: когда я назначаю свидание не на прямую, а через нашего оператора или посредника, во избежание предательства оператора или посредника являться следует на два дня раньше названной даты. Так что клетку для Блюзика-птички я получу в среду и укачу с попугаем далеко, когда Ефим ещё только примется расставлять западню... А предала в самом-то деле Ляззат, поскольку Ибраев теперь в доле с нами. Но Ляззат это не касается. Важно заполучить от неё попугая назад и - прощай душа-девица...
Очнулся я от лязга запора на квадратном окошке в двери и не сразу сообразил, отчего покойно на душе. Случаются, хотя и редко, минуты, когда и сон, и возвращение к реальности совпадают по тональности.
- Прием пищи, - оповестил с акцентом надзиратель.
Узкий поднос, протиснутый в окошко, оказался затянутым фольгой. За столиком я снял серебристую обертку. Потчевали в следственном изоляторе казахской службы национальной безопасности качественнее, чем на самолетах "Эйр Казахстан". Стограммовый шкалик "столичной", пакетик с томатным соком, горячий стейк в коробке из нержавейки, салат оливье, кусочек белорыбицы в зелени, тюбик эстонского масла и, подумать только, черная астраханская икра в стеклянной баночке с синей крышкой, предупредительно сковырнутой. Ломтики белого хлеба казались пушистыми от свежести.
Подкачали, однако, приборы - нож и вилка согласно правилам безопасности выдавались пластиковые.
Ах, как не хватало мельхиорового прибора и крахмальной салфетки! И музыки под сурдинку для пищеварения. Скажем, "На смерть инфанты" Равеля в интерпретации Алекса Козлова на саксе в сопровождении квинтета струнных...
Но так можно было бы вознестись и до мечтаний о свободе.
Крякнув от души после глотка водки и потянувшись ставить шкалик на поднос, я приметил на этикетке мазок фломастером. Вглядевшись, разобрал: "От соседа - with compliments".
Я поднял шкалик снова и оповестил стенку перед собой:
- За олигархов!
3
Усатая женщина - судя по звезде на погонах, просвечивавших из-под неплотной материи белого халата, майор - сидела на стуле посреди выкрашенной белой краской камеры и крутила меня, словно дитятю, меж расставленных коленок, обтянутых бриджами. Бриджи были заправлены в хромовые сапоги. Реликтовый образ военврача времен второй мировой войны дополнялся марлевой пилоткой, которая едва скрывала почти мужскую лысину среди седоватых лохм, стянутых на загривке резинкой, как у латиноамериканских наркодельцов в голливудских фильмах. Поглядывая на меня с любопытством поверх оправы огромных очков, бывших в моде в семидесятые, воинственная дама диктовала помощнице инвентарную опись высмотренных на поверхности и прощупанных внутри моей плоти повреждений. Термины изрекались сугубо медицинские или латинские, но про одно сломанное ребро и про другое с подозрением на перелом я разобрал.
Состояние моих телес молоденькая помощница-казашка проворно разносила по графам отпечатанной на серой бумаге формы.
- Хабеас корпус, - изрек я с ученым видом.
- Правильно, - сказала дама. - Неприкосновенность личности. Юридический акт, запретивший в тринадцатом веке британскому королю рукоприкладствовать в отношении вассалов. Теперь это международно-правовая норма, которой мы неукоснительно следуем... Составим актик, с чем вы явились, подпишете...
- И никаких претензий? - спросил я.
- Претензии останутся, почему?
- К кому же?
- К тем, кто вам нанес эти интересные телесные повреждения до поступления к нам... Но разговаривать не положено. Вы должны молчать. Верно, Юра?
Надзиратель Юра, двухметровый детина в камуфляжной форме и красном берете, обвешанный дубинкой, наручниками и не оттягивавшей пояс кобурой, возможно, и с туалетной бумагой внутри, переступил с ноги на ногу и сказал вежливо:
- Ну, Софа Ильинишна... Вы же знаете!
Мне показал кулачище. Ором диктовке мешать не решился.
Дух Ибраева витал в воздухе медпункта. В протокол осмотра вносился набор повреждений моему "корпусу", который вполне будет соответствовать, если понадобятся косвенные улики, исходу рукопашной со "сладкой парочкой" возле "Детского мира", устройству взрыва в "Стейк-хаузе" и сопротивлению отчаянно боровшегося за жизнь прирезанного мною Усмана. Когда подполковник подвешивал меня на ременной петле, он отнюдь не лютовал, он реализовывал, говоря по-современному, часть своего бизнес-плана.
Мой оптимизм рос. Подполковник открывался новыми гранями своего контрразведывательного дарования. В его профессиональной предусмотрительности угадывались черты, общие с хваткой моего работодателя и на данный момент полного тезки.
Я охотно подписал протокол своего медицинского освидетельствования, а потом, поохивая от щекотки, с удовольствием отдался юной казашке, которая обмотала меня эластичным бинтом.
- От вас, кажется, водочкой попахивает? - спросила докторша на прощание.
Упоминание про водочку, я почувствовал, оказалось знаковым, это было свидетельство о привилегиях. Надзиратель Юра больше не упирал конец дубинки мне в спину, пока мы вышагивали к двери, за которой я оказался в бетонном колодце. По дну размером три на четыре метра нервно метались в затылок пять человек. Двое носили каракулевые генеральские папахи без кокард и дорогие шинели со споротыми погонами, судя по цвету петлиц, авиатор и артиллерист.
Я поднял голову. Стенки колодца уходили в клочок голубых небес, расчерченный колючей проволокой и стальной решеткой. Разглядывать можно было только четыре гофрированные подошвы галош на валенках двух часовых, переминавшихся на решетке. Как же бодрил морозный воздух!
- Наверное, не меньше тридцати градусов ниже нуля, - сказал я вполголоса, пристраиваясь за авангардным пальто оттенка "аврора".
- Ускорьте шаг, - сказал муж Ляззат через плечо. - Дыхание учащается, пар изо рта скроет от надзирателей то, что мы разговариваем... Если услышат, немедленно в камеру. Вы поняли, Фима?
Я принялся демонстративно страдать одышкой.
- Спасибо за угощение, - сказал я, переходя на рысь, чтобы как бы ненароком упереться Олигарху в спину.
Он услышал. Услышал его и я:
- Пустое... У меня полный холодильник. И ежедневно из ресторана Дворца Республики горячее... Я сделал два заказа на сегодня. Но это пустое. Я могу помочь вам...
Мы протрусили мимо дверей, возле которых стояли два прапора в тулупах. На противоположном конце колодца я спросил:
- Каким образом?
Мы обходили бывшего авиатора. Обгонять разрешалось. Не разрешалось менять направление или перемещаться плечом к плечу. Рысь отдавалась в побитых боках. Но я забыл о боли и сбился с ноги, когда Олигарх сообщил:
- Достать копии документов, за которыми вы приехали в Алматы.
Артиллерийского генерала мы обошли ещё быстрее, а заодно и высокого с интеллигентным профилем казаха в распахнутой замшевой дубленке. Мой бараний тулупчик, шапчонка с ушами, штанцы с люстриновой ниткой и матерчатые ботинки с молнией выглядели в этом тюремном салоне высокой моды сущим хламом. Хлам, выданный Ляззат, определенно принадлежал кому-то из третьесортных прихлебателей на вилле Ибраева. Так что мое место в избранном обществе, если принимать по одежке, было последним.
- Каким образом? - подхалимски повторил я вопрос, чтобы скрыть свое (отчего бы не сказать и правду?) замешательство.
Олигарх успел развить свою мысль до конца круга:
- Матвей мой зять. Женат на дочери от первой жены.
Через пару-тройку шагов я сообразил, что Матвей - это Матье.
- Ну? - спросил я.
- Что - ну? Вы хотели встретиться. Вот и встретились, - сказал он.
- Господи помилуй, вы что же, велели Ибраеву меня засадить сюда ради этого разговора?
Он и на этот раз успел ответить:
- Так получилось. Вас уже пасли до встречи с Мотей...
- Последние две минуты! - заорал прапор от дверей. - Организованно! Слушай меня-я-я! Все-е-ем! Стоять!
- Мне нужна только одна помощь, - сказал я. - Чтобы вырваться на свободу.
- Свободы я вам обеспечить не могу, - сказал Олигарх. - А документы да...
- На-а-а-а... ле-е-е... - затянул прапор, окутываясь паром, вырывавшимся из его луженой командирской глотки, и оборвал: - Ву! К двери, ша-а-а-а-гом ма-а-а-арш!
Вряд ли прапор в пару мог заметить, что мы разговариваем, и я быстро сказал:
- Хорошо. Пусть э-э-э... Мотя готовит подлинники. В крайнем случае, за ними явится вместо меня другой.
