Константин Станюкович - В мутной воде
— Она простит, — прошептал он, прикладывая губы к портрету.
Борский медленно сложил письмо, вложил его в конверт, запечатал и надписал на нем: «Елене, в собственные руки».
После этого он встал, подошел к окну и открыл его. Свежая струя ворвалась в комнату с Невы. Он с наслаждением вдыхал воздух и, глядя на реку, на которой дымили пароходы, задумался.
— А жить хочется! — вдруг вырвался из его груди какой-то отчаянный стон… — Как хорошо сегодня!
И ему все показалось особенно хорошим сегодня: и небо, и река, и блеск солнца, и люди, проходившие по набережной.
— Василий Александрович, чаю прикажете?
Борский обернулся и рассеянным взглядом смотрел на лакея. «Что такое он говорит?»
Лакей повторил вопрос.
— Ах, чаю?.. Как же, как же… подай чаю!.. Я выпью с удовольствием!..
Он снова стал глядеть в окно и с каким-то особенным любопытством стал всматриваться во все окружающее, на что прежде не обращал никакого внимания.
Вот проезжает мимо извозчик. Извозчик поднял голову и, заметив устремленный на него взгляд Борского, приостановил лошадь и махнул головой, предлагая свои услуги. Лицо извозчика показалось Борскому таким веселым, здоровым, хорошим… Борский улыбнулся, отрицательно покачал головой, а извозчик привстал, неизвестно зачем стегнул лошадь и быстро понесся по набережной.
Вот идет девочка с нянькой… вот два мужика облокотились на набережную и едят черный хлеб, круто посыпанный солью… Борский глядел на них, жадно глядел и…
Резкий звонок раздался в эту минуту в прихожей. Борский вздрогнул и отошел от окна.
— Прикажете принимать? — как-то участливо заметил слуга, ставя перед Борским стакан чаю.
Борский поймал этот участливый взгляд, и ему слуга показался совсем другим в эту минуту. Ему захотелось вдруг пожать ему руку.
— Сказать, что уехали на дачу, Василий Александрович?..
— Нет… нет… Принимай… Все равно…
Через минуту в кабинет вошли четверо господ. Они были взволнованы. На всех этих лицах был страх. Они взглянули на Борского, поклонились молча, сели и вдруг заговорили все разом тихим голосом, точно понимая, что перед ними совсем больной человек.
Борский слушал их с холодным вниманием. Это были главные кредиторы, у которых были взяты залоги. Один из них, толстый коренастый господин, в купеческом платье, попробовал было улыбнуться и, точно подбадривая себя, проговорил веселым пискливым голосом:
— Бог даст поправитесь, Василий Александрович. С кем этого не бывает?.. А мы вот к вам с просьбою насчет залогов… Как бы получить их из военного министерства!
— Их нет там! — медленно произнес Борский.
— То есть как же это?.. Вы изволите шутить? — прошептал купец дрожащим голосом, вытягивая вперед свою толстую шею.
Борский взглянул на своих гостей. Глаза их со страхом и надеждой следили за малейшим движением Борского. Лица как-то замерли…
— Я не шучу, господа. Ваших залогов там нет. Там только пятьсот тысяч, а я взял у вас до двух миллионов! — отчетливо произнес Борский.
В течение нескольких секунд все молчали. Борский смотрел, как постепенно все эти лица искажались злобою и ненавистью. Большие глаза толстого купца наливались кровью и, казалось, готовы были съесть Борского; крупные капли пота выступили на лбу. Он хотел было подняться, но грузно опустился в кресло и, как раненый зверь, замотал головой.
Вдруг все громко заговорили. Раздались клятвы, ругательства, проклятия.
— Подайте деньги… Подай наши деньги!
Борский молча выслушивал весь этот град брани. Он точно окаменел. Только губы его вздрагивали, словно бы их кто дергал за ниточку.
К нему подступили совсем близко. Но он взглянул таким странным взглядом, что все попятились назад.
— Ведь вы пошутили?.. Ну, и довольно!.. — заговорил вдруг самым льстивым голосом толстый купец. — Ведь я последнее отдал вам… Последнее!.. — произнес он и вдруг зарыдал, всхлипывая, как ребенок. — Не погуби!..
И с этими словами толстяк бросился в ноги, обнимая колени Борского.
Борский вскочил как ужаленный.
— Господа! Простите меня, но денег нет… Делайте со мною, что хотите… Я банкрот!..
— А, когда так… мы тебя в Сибирь упрячем… В Сибирь!..
И все кричали: «В Сибирь, в Сибирь!..»
— Что с ним разговаривать?.. Едем, господа, сейчас к прокурору…
Они ушли, а Борский вслед за ними печально улыбнулся.
— Пора! — прошептал он, отодвигая ящик письменного стола и доставая оттуда револьвер.
Он осмотрел заряды, положил револьвер под бумаги и взглянул на часы. Было десять часов.
«Еще полчаса есть… Полчаса… ведь это целая вечность!»
Он вспомнил о чае и выпил весь стакан. Потом позвонил и приказал лакею немедленно послать кучера на дачу с письмом.
— Скажи, чтобы непременно отдал в собственные руки… Да вот три рубля на проезд…
Лакей ушел, а Борский снова подошел к окну и задумался.
Вся жизнь пронеслась перед ним. Когда-то он был беден, очень беден, и жил в одной комнате. Теперь он так же беден в этой громадной квартире. Он искал счастья в наживе, и вот он у пристани. А там, за окном, как нарочно, жизнь казалась такой прекрасной… «Отлично было бы теперь прогуляться!» — пронеслось у него в голове, и он улыбнулся, что теперь и такие мысли… Вон небо сегодня такое безоблачное… хорошее… Он вспомнил, как ребенком, бывало, он любил глядеть на небо, и хорошо было так. Потом он никогда уже так не смотрел… некогда было.
— Однако который час?
Он взглянул на часы. Стрелка показывала четверть одиннадцатого.
Он отошел от окна, походил по кабинету, зачем-то взглянул за двери, взял газету, машинально прочел о бенефисе г-жи Филиппо и стал прислушиваться. Все было тихо, только часы мерно чикали. Вот чьи-то шаги… «Это, должно быть, Николай! Это его шаги. Что ему надо?»
— Николай, это ты?..
Ответа нет.
«Должно быть, показалось!» — подумал Борский, подошел к зеркалу и испугался своего лица, — до того оно было старое, изнуренное, словно бы чужое лицо.
— Теперь, кажется, звонят? — прошептал он и схватился за револьвер.
Но все было тихо.
Борский взял листок бумаги и начал рисовать какие-то лица, потом стал чертить цифры. Он подвел итог, — выходила громадная сумма в два миллиона рублей.
— Пассив не маленький! — прошептал Борский, продолжая писать цифры. — Актив совсем ничтожен. Бедная Елена! Впрочем, по счастию, она меня не любит! Разве поплачет из жалости! — усмехнулся Борский.
Но кто его любит? Где его друзья?
Он вспомнил, что никто.
— А когда-то были! — проговорил он. — Но тогда и я был другим…
Он облокотился на стол, и мысли его были далеко от настоящего. Перед ним проносились годы первой молодости, веселые, добрые лица бывших друзей.
«По крайней мере увидят, что кончил хорошо! — грустно улыбнулся Борский. — Не струсил перед концом!»
— Василий Александрович! — испуганно проговорил Николай, вбегая в комнату. — Василий Александрович!
Борский поднял голову.
— Звонят! сильно звонят! Я не отворю, а вы уезжайте через черный ход… Я распорядился… Лошадь готова… Вы уж извините!
Борский, казалось, не понимал, о чем говорил Николай. Он сосредоточенно глядел в его лицо, но не ответил ни слова.
Снова раздался нетерпеливый звонок.
Борский услышал его.
— Право, уезжайте, Василий Александрович… Я и пальто вот приготовил, а то эти мужланы опять придут… Уезжайте! — с мольбой в голосе говорил Николай.
— Уезжать?.. Спасибо тебе, мой друг… Спасибо!.. — заметил Борский, нежно взглядывая на Николая. — Но только ехать мне некуда… Иди, отворяй двери!
Николай вышел. Борский встал, запер на ключ двери и снова сел к письменному столу, взял в руки револьвер и взвел курок.
«Еще минуту! Минута моя!..» — подумал он.
В прихожей раздались сердитые знакомые голоса.
— Пора! — прошептал Борский, расстегнув сюртук, и приставил дуло револьвера прямо к телу, около сердца. Ощущение холода заставило его вздрогнуть. Рука невольно опустилась, и отчаянный, тоскливый взгляд обратился к отворенному окну…
За дверями громко говорили. Борский взглянул еще раз на голубое небо и повернул голову к дверям. В дверях двигалась ручка… Кто-то громко стучал.
Он машинально поднял руку, приложил дуло к сердцу, зажмурил глаза и дернул за собачку раз, потом другой…
Два выстрела один за другим раздались в кабинете.
Когда выломали двери, Борский был мертв. На столе лежала записка следующего содержания: «Прошу прощения у всех. Потерявши честь, остается потерять жизнь, что я и решил сделать. Точные сведения о моих долгах и о моем имуществе лежат в запечатанном пакете. Сведения малоутешительные, хотя и верные».
Глава двадцать вторая
