Вадим Назаров - Круги на воде
Каинов рог был наполнен туманным светом, в нем проносились перевернутые сновидения. Волк увидел там румяного мальчика у ног беременной Евы; Ангелов, что представлялись спящему рогатыми чудовищами; Авеля с удочкой на речном камне.
Огненное колесо, исполненное очей, каталось в голове несчастного, превращая сны в пепел. Каин хрипел и отплевывался во сне.
Адам, - думал Безымянный, - учился умирать 930 лет, каиниды довели мир до Потопа, а сын смерти, убивший обоих моих отцов, до сих пор жив, и никто не смеет вредить ему.
Каин заворочался, раскинул руки, забормотал оградительное заклинание. Волк успел отпрыгнуть. Теперь он стоял в ногах исполина и, заключенная в крови безымянная душа билась в волчьих венах, как весенняя река в берегах. Ангелы в деревне затянули утренние гимны. Петух, разбуженный их ясными голосами, принялся кричать.
Волгид не стал убивать человека, просто полоснул его по стопе, срезал три пальца, чтобы не мог бегать. Еще до того, как Каин с ревом выскочил из сна в явь, волк увидел, что фонтаны крови из раненой ноги не впитываются в землю, но извиваются на ней, словно угри, шипят и не знают, куда податься.
Женщина не примет его семени, - решил волк, - сломанная ветка не плодоносит.
Ангел Девятого чина Ототил, что значит Доброе Знамение, видел, как волк стремится к реке, тяжело припадая на задние лапы под тяжестью свалившегося на него наказания, как на холме корчится и орет первобытное существо, и охотники из деревни бегут, окружая холм, с копьями наперевес.
Раненого отнесли в деревню, Ототил пометил пучком сельдерея дверь, за которой он исчез.
Над дымами зависло тяжелое грозовое облако, несущее в своем теле заставу нечистых духов, которые в ветхие времена патрулировали небо, закрывая невинным душам путь в горнии. Ангелы выхватили мечи и повернули их так, чтобы солнце отражалось в клинках. Туча забурлила, разродилась грибным дождем и повернула к Волге.
Ангелы запели заклинательные молитвы. В деревне мычала корова и плакал ребенок.
Вечером Ототил навестил волка. Безымянный зализывал рану на задней лапе. Копьем ему перебило сухожилие. Ангел явился волку в образе синицы.
Спаси, Господи, - просвистел Ангел.
Мир тебе, - ответил Безымянный, - мне спасать нечего, душа моя смертна и солона.
Смертные души не судят, не отправляют в Ад, для них нет самого греха, сказал Ангел. - Ты счастливее многих царей земных, потому что обращаешься к Господу как бесплотный дух, славя его дыханием.
Почему же, - отвечал Волк, - я знаю молитву, меня научила мать.
Как же ты молишься? - спросил Ангел.
Я долго повторяю какое-нибудь слово, пока из него не вытечет все земное. Там остается Бог.
Ты молишься неправильно, - сказал Ангел. - Молись так:
Ототил взъерошился и пропел молитвенное воздыхание.
Безымянный слушал его, наклонив голову набок и высунув язык.
Закончив, Ангел улетел, не попрощавшись. У речного плеса он принял свой обычный облик и пошел по воде, залитой вечерним светом, чтобы увидеть осетров, которые, как говорят, общаются друг с другом без слов и запахов, при помощи одних движений.
Он любовался рыбьим балетом, когда в спину его ткнулся холодный нос. Ангел оглянулся и увидел волка, стоявшего на воздухе над самым омутом.
Я забыл слова, - сказал Безымянный, - как следует воздыхать, повтори, пожалуйста.
Молись как раньше, - помедлив сказал Ангел, - у тебя была мудрая мать.
Он благословил Безымянного и дал ему имя Чумак, что значит почитающий соль. На руках принес Ототил из земли Нод молодую волчицу, потому что волк, как и всякая тварь, не должен жить один. От семени Чумака пошли нынешние волки, а от Полкана считают свой век шакалы и сторожевые псы. Чумак был последним из этого рода, кто разговаривал с Ангелами.
За Каином ходила Милка, беременная молодуха, мужа которой, сказывают, задрал медведь. Мужа нашли в лесу, он был бортник, все сорок локтей его кишок были развешены на елке, как мокрые сети. А в пустом животе лежал сухой пчелиный рой в позеленевших сотах.
Каинова нога долго не заживала. Он еще хворал, когда Милка родила за льняной занавеской крикливого голубоглазаго мальчика с килой. Имя ему нарекли Тихон, чтобы с годами успокоился.
Милка кормила Тихона правой грудью, а левой - Каина. Ночью, когда она ворочалась на полатях, в обильных персях ее слышался плеск молока. Борода Каина стала сладкой, а с губ его молочного брата кормилась дикая пчела, но никогда не жалила. Толковали, это сам Фома-бортник прилетает с того света целовать сынка.
Постоялец подарил Милке бусы из темно-зеленых жемчужин - желчных камней от ста сорока женщин. Милка смеялась, катала бусы по груди и по шее, облизывала толстые губы и прятала в плотно сжатых коленях бездонный пунцовый зуд.
Когда рана затянулась и Каин, хромая, вышел на улицу, птицы покидали родные гнезда ради Едема, куда милосердные Ангелы пускали их на девяносто дней. Каин долго смотрел, как ритмично месят холодные осенние облака их сильные крылья, и думал, что это движение сродни дыханию.
Ночью он изобрел кузнечные меха, а утром устроил первую после Потопа кузницу. Стал делать наконечники для копий и подковы для лошадей, хотя лошадей в деревне еще не было.
Этой осенью он придумал много новых предметов: весы, телегу, межевые камни, чтобы знать, где кончается чья-либо земля.
Мужики со всей Волги приходили к нему за советом по разной артельной нужде, но кузнец помогал только тем, кто соглашался из уважения к мастеру лишиться пальца. Многие из беспалых перебрались в деревню Каина, огородили ее стеной и нарекли Колясин-городом, в честь колеса, которое, по преданию, Каин увидел в кошмарном сне и, проснувшись, успел нарисовать угольком на печке. Поначалу колесо служило образом Всевышнего в земледельческих обрядах, но потом хромой мастер решил осквернить свое изобретение, пристроив его к волокуше.
Тихон во всем помогал мужу Милки, преуспел в ремеслах, но так и не научился смотреть в глаза отчиму. На морщинистом лице Каина мальчику вечно мерещились чудеса: то жук выползет из-под века, то крысиный хвост мелькнет в бороде, то на лбу надуется кровяная шишка. Виной тому, должно быть, была древняя игра теней и огня, что известна всякому побывавшему в кузнице.
У Каина было два голоса. Одним он ухал при каждом ударе молота, как сова, другим - будил по ночам полгорода, как недорезанный хряк, пытаясь выплюнуть многоокое существо из сна. Оно было больше, чем рот, и застревало в горле.
За этот голос Каина прозвали Шальной, но в глаза называли Хозяин.
Милка ходила на улицу простоволосая, муж запрещал ей убирать волосы в косы, справедливо полагая, что коса - та же удавка.
Шесть раз Милка выкидывала похожие на огрызки плоды семени Хозяина. Они рыбами бились на желтом сосновом полу, задыхались, сворачивались, как улитки. Каин ловил их, пытался согреть во рту или за пазухой, но все напрасно. Он скалился, рычал на жену, грозил раскаленным прутом. Она скулила от страха, терла кулаками глаза.
На седьмой раз Каину явился Ототил в образе ветра в занавеске и заговорил с ним на языке домашних шорохов. Человек слушал, и лицо его менялось.
Без единого звука Адамов пасынок разделся и ушел из города таким же, как впервые появился - голым и окровавленным, потому что кровь единоутробного брата проявилась на нем. Рог сверкал на солнце столь ярко, что ослепли многие зеваки. Одна женщина будто бы видела, как остывший в пыли прошлогодний след всасывается в двупалую ступню обратно, и старый плевок возвращается в рот из придорожной канавы.
Ототил, передавший Каину Второе Проклятие, выдернул из крыла перо и пустил его по ветру, как письмо самому себе. Письмо это будет получено, если проклятый нарушит запрет и вновь приблизится к женщине с запечатанным чревом.
Вскоре после этого Милка стала кричать во сне. Она то ли заразилась каиновыми сновидениями, то ли из сострадания сама приняла их. Первое время колесо исчезало вместе со светом, но к зиме, когда ночи сделались длиннее, сны стали больше, чем явь, Милка распухла, покрылась бурыми волосами, сошла с ума в тело и убежала в лес.
Три года убийца-медведица держала в страхе всю округу, пока не сдохла в ловчей яме на отравленном колу.
Тихону достались в наследство кузница, дудка из рога и каиново прозвище. Среди Шальновых было много славных плотников, купцов и звероловов.
Ангел Ототил стоял на маяке на южном берегу Ладоги и вплетал лунные блики в проблески света - добрый знак для артельных неводников и барж. За ухом у него торчало перо, которое он получил вместе с утренней почтой. Помаил, Ангел сновидений, сидел у него в ногах и рассматривал отдыхающих, что жгли костер на пляже. Марины среди них не было. Она пряталась внутри ангелиды, как игла в яйце, и Помаил держал ее душу за тонкую золотую нить, продернутую в ушко.
Ветер чертил на песке колючими стеблями трав нервные дуги. На Пугаревских высотах тяжело вздыхали корабельные пушки. С маяка был виден Исаакиевский собор и Архангельский пост в фонаре на его куполе.
