Иван Шмелев - Пути небесные (часть 2)
Батюшка пришел с двумя дьячками, умилился, как преобразилось. Служил очень благолепно. Радостно изумило Дариньку; после «со святыми упокой» прочитал из Евангелия: «…грядет час в он же вси сущие во гробах услышат глас Сына Божия…» А в заключение службы - из Ап. Павла к римлянам: «…и потому, живем ли, или умираем…- обратил лицо к Дариньке: - В с е г д а Господни». Был светлый и жаркий день. От политого дерна парило. Благословив могилку, сказал батюшка, проникновенно:
- Не в скорби, а в радости - жизнь. Почтя полезным, я прочитал из Евангелия и Апостола, да укрепитесь. Смотрите, какой свет! - обвел он Евангелием над могилкой и - к небу.
Даринька была утешена. Шла с батюшкой впереди, он что-то говорил ей. Виктор Алексеевич узнал от дьячков, что батюшка очень почитаем, академик. Понял, что умирить надо, потому и чтил от Евангелия и Апостола, хотя сие на панихиде и не положено. Все жалеют его: на сих днях уезжает на Валаам, в монашество. Давно овдовел, а этой весной скончался от чахотки единственный его сын, оканчивал обучение в академии.
- В мире, в мире…- сказал батюшка, прощаясь,- храните свет в вас и другим светите.
- Какой он проникновенный,- сказала Даринька,- все умирил во мне, будто все мои скорби знает. На Даниловское кладбище,- велела она кучеру.- А завтра к отцу.
Виктор Алексеевич пробовал возражать: нельзя так утомляться.
- Не утомляться, а успокоиться,- сказала она.- Как хорошо, что мы сегодня поехали, он завтра служит последнюю литургию здесь, едет на Валаам. Одно его слово все во мне просветило…
- Какое же слово?
- После, не здесь.
Даринька не помнила, где могила, не знала и теткиной фамилии. Виктор Алексеевич знал из справки: Капитолина Неаполитанская. Искали по книгам; под 68-70-м годами: Дариньке помнилось, что хоронили летом,- купили ей монашки для утешения красной смородины. Старичок конторский подумал… «Смородина в июне поспевает». Нашли, в июне, «Неаполитанская Капитолина…» - по смородинке и нашли. Цел был и крест, и надписание. Отслужили панихиду и оставили денег - посадить цветы и держать все в порядке.
Чтобы развеять «кладбищенское», Виктор Алексеевич уговорил Дариньку пообедать на воздухе где-нибудь: шел третий час, с утра ничего не ела. Самое лучшее- у Крынкина, на Воробьевке.
XXXVI
ПОБЕЖДАЮЩАЯ
От Крынкина открывалась вся Москва: трактир стоял на краю обрыва. После обеда прошли в березовую рощу. День был будний, гулявших не встречалось. Тишина рощи напомнила Дариньке Уютово.
- Столько там дела, о многом подумать надо…
- О чем тебе думать!..- сказал Виктор Алексеевич.
- Как - о чем?.. Сколько ты говорил про жизнь - надо решить, обдумать. И мне надо.
Он согласился, дивясь, как она помудрела, какие у ней теперь новые, думающие глаза.
Они услыхали в глубине рощи протяжный, резкий выкрик и за ним чистые переливы, будто флейта.
- Иволга…- сказала Даринька,- будто водичка переливается. Еще с богомолий помню, иволга дольше всех поет, последнюю песенку допевает лету…
- Да…- вспомнил он,- какое «одно слово» священника?..
- Я это и раньше знала, но никогда так не разумела. Нельзя убиваться, что могилка чуть не пропала, у Господа ничего не пропадает, все вечно, есть! Даже прах, персть… все в призоре у Господа. Для земных глаз пропадает, а у Бога ничего не забыто. Как это верно! Даже я все храню в себе, что видела, все ж и в о е во мне!.. Помню, маленькая совсем была, увидала в садике первые грибки-шампиньоны… и вот сейчас их вижу, даже соринки вижу… А для Господа все живет, для Него нет ни дней, ни годов, а все - в с е г д а. И в Писании есть… «Времени уже не будет, и тогда все откроется».
- Как ты душевно выросла! - сказал он.
- Господь всегда в творении, в промышлении обо всем, что для нас пропадает…- до пылинки, до огонечка в темном, далеком поле… «до одинокаго огонечка, который угасает в темном поле…» - говорил батюшка.
- У него умер единственный сын, погас его «огонечек»…- сказал Виктор Алексеевич.
- Вот почему… про огонечек… Еще сказал… «скорбями себя томите, а надо отойти от себя и пойти к другим». Я знала это. Но надо это всем сердцем. И еще сказал…- «пойдите к другим, пожалейте других, и ваши скорби сольются с ихними и обратятся даже в радость, что облегчили других. Вдумайтесь в слова Христа: «да отвержется себе», и вам раскроется смысл Его слова» «иго Мое благо, и бремя Мое легко». Так никто еще мне не говорил. И спросил, есть ли у меня дети…
Они услыхали шорох над собой и детский голосок: «Возьми на лучки..!» - и тут же притворно-строгий окрик; «махонький ты… «на лучки»! жених скоро, а все… у-у, сладкий ты мой…» И они услыхали чмоканье.
Из березняка за ними вышла молодая баба с мальчиком на руках. Баба была веселая, пригожая, мальчик- здоровенький. Баба ему сказала: «Посмеются господа на нашего Гаврилку… скоро парень уж, а все - «на лучки…»!»Даринька дала мальчику конфетку, залюбовалась им.
- В отца, широконькой… Тятеньке насбирали, в сметанке сейчас пожарим.
Полна кошелка была грибов. Дариньке захотелось жареных грибов в сметане,- у Крынкина ничего не ела, - не продаст ли немножко? Баба от денег отказалась, отсыпала ворошок и присоветовала обочинкой пройти, грибов много, к войне. Когда она ушла, Виктор Алексеевич спросил:
- Говорила,- про детей батюшка спросил?..
- Да. Сказал, что брак без детей… нету в нем чистоты…
Пошли опушкой, и стали попадаться грибы.
- Белый нашла!.. смотри, как стоит, найдешь?.. Он подошел и по ее взгляду нашел белый.
- Да, он глубокое высказал… о страдании…- сказал Виктор Алексеевич.- Это и психологически совершенно верно: раствориться в других…
- Сердцем надо это принять…- сказала она, и он увидал, как она тревожно-пытливо смотрит.
Он почувствовал, как ей важно, чтобы он понял все, что она думает о нем, боится за него.
- Научи же меня!..- воскликнул невольно он.- Ты понимаешь больше, чем сказала… ты можешь сердцем, а я…
- Я не умею научить…- и на лице ее выразилась растерянность. - У тебя есть сердце, ты много знаешь… и поймешь все, что во мне… больше!..
Он увидал новое в ней, - оживленность мыслью в глазах, будто она в полете, в чем-то… Взял ее руку и прикрыл ею себе глаза.
- С тобой я все пойму!..- шептал он, слыша, как ее пальцы ласкают его глаза. И почему-то вспомнил сказанное отцом Варнавой: «Побеждающая».- Ах, какая сила в тебе!..
И раньше говорил он так, в порывах страсти; но теперь он открывал в тех же почти словах новый, более глубокий смысл.
Был вечер, когда они вышли на дорогу и сели на бугорке, откуда открывался вид на Москву. За рекой огненно садилось солнце: пламенная была Москва, пламенная была река. Пламенела глинистая дорога по обрыву. Под розовыми березами стояла их коляска.
- Румяные березы, праздничные…- сказала Даринька. В светлом порыве, она посмотрела в небо.
- Хорошо, что поехали сегодня… мне теперь так легко!..- говорила она небу, ему, себе.
XXXVII
ПОСТИЖЕНИЕ
С этим днем связывал Виктор Алексеевич расцвет Даринькиных душевных сил.
В тот же вечер, уснув на диванчике после томительного дня, она проснулась перед полуночью с радостным восклицанием:
- Сколько чудесного… т а м!..
Он дремал рядом в кресле. Взглянул на нее, на раскрытые радостно глаза, в которых сиял свет золотистого абажура лампы, и увидал новую красоту ее,- не юную, а глубоко женственную, сильную красоту, и его осенило мыслью: «Вот то, влекущее, чего ищут все, вечное-женственное, пысшая красота творящего начала». После определил вернее: закрепил в своем дневнике: «..,Не «высшая красота творящего начала», это словесно-мутно. То был явленный мне в Дариньке образ чистоты в женщине, женственное начало в творческом. Эта чистота излучала теплоту-силу, как бы основу жизни, и в этой теплоте были - нежность, ласка, милосердие, вся глубина любви… все, что чарует нас в матери, сестре, невесте…- все очарования, данные в удел женщине, без чего жизнь не может б ы т ь… В тот памятный вечер во мне родилось постижение величайшего из всех образов: Дева -Жена- Приснодева. Культ Девы в мифах, у поэтов, художников, святых, в народах, живущих душевной подоплекой, у нас особенно задушевно и уповающе. Этот культ порожден неиссякающе-властным чувством искания совершеннейшего, ж и в о т в о р я щ е г о».
- Где - там?..- спросил Виктор Алексеевич.- Ты сейчас радостно воскликнула: «Сколько чудесного… там!»
- Да-аааа!..- напевно воскликнула она,- я видела у нас, в Уюто-ве… Забыла… Ах, да!.. помню - все чистое, прозрачное… Вдруг поняла, во сне…- вот- святое! И мне стало ясно… все. Что же я видела?.. Забыла… такое чудесное забыла…
По ее лицу видел он, как она старается припомнить.
- Видишь… Но это чу-точку только, мреется чуть-чуть-чуть…
Она сложила ладони и возвела глаза - молилась словно.
- Видишь…- зашептала она, как будто боясь спугнуть вспомнившееся из сна,- я видела все вещи у нас в Уютове… и дом, и елки, и цветы… камушки даже помню и колодец… но все совсем другое! Подумала я…- вот - святое, чистое творение Господне… Этого нельзя рассказать. Ж и в о е!.. Струится, льется… в елках даже зеленое струится, и все видно, будто прозрачное… вот как через пальцы смотреть на солнце… духи вот в стеклянных уточках продают, в олениках… Я всегда любила смотреть, всегда мечтала, вот бы тетя купила мне… и теперь люблю… Такая чистота… щуриться надо, а то слепит. И в самую минутку, как мне проснуться, подумалось, во сне: вот это без г р е х а, и надо, чтобы все было чистое, тогда все будет». Не думала ни о чем, когда задремывала, и вот т а к о е…- сказала она, дивясь.- А теперь думаю.
