Михаил Волконский - Записки прадеда
Служанка сняла со стула таз со льдом и пригласила Сергея Александровича сесть, уверяя, что сейчас вероятно барыня придет в себя и пожелает говорить с ним. Орленев сел в ногах кровати, так что безжизненное лицо Маргариты с закрытыми глазами пришлось прямо против него. Она лежала так тихо, точно дыхание оставило ее.
— И все время она так? — спросил он у служанки.
— Да, теперь почти все время так… Только после того, как доктор уехал, — он ей дал лекарство сам, — она пришла совсем в себя и спросила бумагу и карандаш.
— Вот как! Значит, она была в силах писать?
— Едва-едва, не поднимая головы. Велела держать бумагу пред собой на книге, написала на ней и приказала спрятать в этот столик, — и служанка показала на стоявший у постели столик. — Ну, я пойду переменить лед! — добавила она и, взяв с собой таз, вышла из комнаты.
Орленев остался один лицом к лицу с умирающей. Иначе нельзя было назвать Маргариту в том положении, в котором находилась она.
Спальня была очень мило убрана — вся атласная голубая. Мягкий свет лился из-под голубого абажура лампы. Сама Маргарита лежала на кружевных подушках, под голубым атласным же балдахином. Не было ничего ужасного кругом, ничего страшного, только лицо больной, безжизненно бледное, производило жуткое впечатление.
Орленев смотрел на нее, как бы желая уловить тайну смерти, близость которой чувствовалась тут, в этой атласной, пахнувшей мускусными духами комнате.
Маргарита была еще молода, молода настолько, чтобы пользоваться жизнью, улыбнувшейся ей наконец, своими благами, и вот вместо этого приходится ей лежать недвижимо, готовясь расстаться с этой жизнью.
Орленев живо представил себе, как она еще утром вероятно была весела, довольна и жизнерадостна, как собиралась ехать кататься, думая найти удовольствие, времяпровождение там, где ждал ее холодный скелет смерти, безжалостно сбирающий своей косой послушную ему жатву.
И что же останется ей от тех земных благ, которых она искала в течение жизни? Думает она теперь о них, жалеет их? Да, все наши вожделения падут и рассеятся в прах, распадение нашего видимого тела наступит раньше, чем думаем мы. Но ведь смерть, наша человеческая смерть, есть рождение в другой, лучший мир.
Маргарита медленно подняла веки, глаза ее открылись, и взор остановился на Орленеве.
— Лина! — проговорила она.
— Ее нет, она пошла за льдом! — ответил Орленев, поняв, что больная спрашивает служанку.
Она помедлила немного и потом, как бы отдохнув от усилия, которого ей стоило первое слово, также с трудом проговорила опять:
— Гирли?
— Его нет здесь. Его не было дома, когда Вы прислали за нами. Но я сказал, чтобы, как только он вернется, ему сообщили обо всем, и он сейчас приедет.
— Доктор!
— Не возвращался еще. Он обещал заехать вторично.
— Вы… одни?..
Орленев понял, что Маргарита хотела спросить, один ли он с ней в комнате. Она не двигала головой и видела только то, что было впереди нее.
— Да, я один здесь, больше никого нет, — глухо проговорил он (ему страшно стало в этот миг)…
Больная хотела сказать «благодарю вас», но на этот раз слова не вышли у нее.
— Вам больно? — участливо спросил Орленев.
— Стол! — вдруг, шире открывая глаза, ясно и громко произнесла Маргарита.
Сергей Александрович думал, что она начинает бредить, и привстав хотел отойти, но она так выразительно посмотрела на него, с таким желанием, чтобы он понял ее, что он действительно понял, сообразив, что дело идет наверно о записке, которую она писала на книге и о которой говорила служанка. Он подошел к столику у кровати и выдвинул ящик.
— Возьмите! — услышал он голос Маргариты.
Записка, сложенная вдвое, лежала наверху. Сергей Александрович взял ее и показал больной. Та закрыла глаза в знак подтверждения.
— Взять мне, спрятать к себе? — спросил он.
Маргарита снова опустила веки. Он спрятал записку в карман.
Больная сделала новое усилие и проговорила:
— Ключ!
В ящике стола лежал бронзовый ключик. Орленев взял и его и показал француженке.
— Этот?
Веки опустились.
Орленев догадался, что она хочет, чтобы он этим ключом отпер что-то, и стал спрашивать:
— Этот ключ от вашего бюро? Глаза остались открытыми.
— От шифоньерки?
— Да! — ответила Маргарита.
— Шифоньерка здесь, в спальне?
Снова «да!».
Орленев огляделся и увидел черного дерева с инкрустациями шифоньерку и подошел к ней и отпер. Там оказалась груда лент, цветов и несколько футляров с драгоценностями. Он подошел к кровати больной.
Она в это время, перемогая себя, старалась повернуть голову так, чтобы видеть шифоньерку. Наконец это удалось ей. Она слегка повернула голову и застонала.
— Там есть секретное отделение? — сообразил Орленев. — Нужно надавить какую-нибудь кнопку?
— Да!
Больная видимо была рада, что он догадался.
Орленев вернулся к шифоньерке, внутренность которой была отделана маленькими гвоздями в виде кнопок, и стал нажимать по очереди. На одной из них откинулась дощечка, и из-под нее упал небольшой сверток бумаги.
Подойдя снова к Маргарите, Орленев нашел ее опять с закрытыми глазами. Она больше ничего не говорила и не смотрела на него.
Через несколько времени она начала стонать, сначала тихо, потом все громче и громче. Мало-помалу стоны ее перешли в крик, отчаянный, дикий; она кричала и металась на постели.
Орленев не знал, чем и как помочь Маргарите. Он видел, что она страдала, и страдала ужасно, но облегчить ее страдания не был в силах ничем, и он послал за доктором просить его приехать как можно скорее.
Незадолго до приезда доктора Маргарита стихла.
Когда врач приехал, все было уже кончено. Француженка мертвая, без движения, лежала под атласным балдахином своей постели.
XIV
Повесть Гирли
1
Когда Орленев вернулся к себе домой, первым, что спросил он, было вернулся ли старик музыкант и сказали ли ему о том, куда и почему уезжал он, Орленев, из дома. Оказалось, что старик только что сейчас вернулся и что ему сказали, как было велено.
Сергей Александрович прошел к себе наверх и по знакомой уже лестнице спустился в комнату, где хранились книги.
Он застал там Гирли наклоненным над столом и переливавшим из одного сосуда в другой прозрачную струю того самого эликсира, о чудодейственной силе которого ему рассказывал недавно старик, называя его эликсиром жизни. Орленев видел, что он готовил прием лекарства, которое очевидно хотел захватить с собой, узнав, что случилось с Маргаритой…
— Поздно! — остановил его Сергей Александрович. Гирли поднял голову и выронил склянку с эфиром.
— Как поздно? — спросил он.
— Маргарита скончалась. Она умерла почти у меня на глазах. Там был доктор. Он сказал, что в смерти нельзя сомневаться. Рана в голову и грудь раздавлена… Она не могла вынести это…
Гирли тихо опустился в кресло. Его чрезвычайно всегда спокойное, бесстрастное лицо исказилось, на нем изобразились такая скорбь, ужас и отчаяние, что Орленев никак не мог предполагать даже, что этот, как казалось, все знавший и все предвидевший человек мог быть пораженным настолько.
— О Господи! — вздохнул Гирли и опустил голову.
Из опрокинутой склянки лился на скатерть стола эликсир, каждую каплю которого Гирли берег и ценил, но теперь он не видел и не замечал этого. Он сидел, поникнув головой и опустив руки, и потерявшими всякое осмысленное выражение глазами смотрел пред собой. Что было общего между ним и Маргаритой? Почему ее внезапная смерть так поразила его? Орленев не мог найти объяснения из того, что было известно ему до сих пор.
— И, может быть, вернись я раньше хоть получасом домой — она была бы жива теперь! — проговорил наконец Гирли.
Орленев, чтобы хоть в этом отношении успокоить его, стал уверять, что все равно было поздно, что рана, полученная Маргаритой, была, по словам доктора, безусловно смертельна.
Он никак не мог ожидать, что известие о француженке так поразит старика, — иначе он не сообщил бы ему так прямо. Теперь он уже жалел, что не подготовил его.
— Да, — как бы сам с собой рассуждал Гирли, — я слишком нелепо желал сделать добро, почти путем насилия, и вышло зло… вышло зло, — повторил он.
Орленев сел против него. Ему от души жаль было старика, но все, что он ни говорил, он видел, не затрагивало того, что было главным для Гирли, а в чем искать это главное, он не знал.
— Итак, все кончено, все кончено? Она умерла? Вы сами видели это? — спросил Гирли.
Орленеву оставалось только подтвердить это.
— Ну хорошо, — протянул старик и положил руку на руку Орленева. — Вот что теперь: оставьте меня одного…
