Надежда Лухманова - Девочки
— Какой душка! Какая гадость! — прошептали две девицы одновременно.
— Тс! Вы его испугаете! — прошептала Назарова.
— Я слышала, что мать помогает ему вылупиться из скорлупки, — и Иванова протянула руку к птенцу.
— Нет, нет! Ради Бога не тронь! — Назарова схватила ее за рукав. — Я видела дома цыплят, они сами выходят из яйца, и этот, как только будет готов, выйдет.
Действительно, через несколько минут остаток скорлупы свалился с голубенка, и он лежал на вате голый, бессильный, похожий скорее на лягушку, чем на птенца.
— Павел Иваныч! — Степанов, возившийся в «химическом» шкафу первого класса, чуть не выронил из рук большую реторту.
— Вы чего это, господин рыцарь? Или за вами враги гонятся? — спросил он с улыбкой, узнав франк, а главное, заметив ее дрожащий голос и взволнованное лицо.
— Павел Иваныч, мы только что высидели голубенка!
— Весьма почтенное занятие для девиц! Как это вам удалось?
— То есть высидела-то его птица, да только Ефрем нам принес его, еще в яйце, велел завернуть в вату и все греть. Вот мы все дули, грели…
— И выдули?
— Сам вылез. Мы даже вот пальчиком не тронули. А только что же дальше будет, Павел Иваныч? Кормить-то нам его как?
— Да уж не с ложечки, а уж высидели птенца, так должны и кормить. Да он у вас жив ли?
— Головой вертел, как я к вам побежала, и рот разевал. Ах, какая у него голова большая! Павел Иваныч, он совсем не похож на голубя. Я уж думаю, от голубей ли Ефрем принес нам яйцо?
— Успокойтесь, рыцарь, Ефрем не волшебник, и ему труднее достать какое-нибудь чудовище, чем простого голубя. Только возни вам много будет теперь с вашим питомцем. А коли не выкормите его, так я вас засмею. Голубиные мамаши! Ну, вот смотрите! — Степанов подошел к кафедре и вынул целый пучок гусиных перьев, обрезал с двух сторон, оставив одну пустую трубочку. — Теперь достаньте куриное яйцо, сваренное вкрутую, меленько-меленько нарубите его, положите немного в эту трубочку, затем, когда птенчик будет разевать рот, вставьте ему эту трубочку в клюв, а с другого конца тонкой палочкой выталкивайте ему пищу; и так кормите его по одному разу через каждые полчаса. Первые дни делайте только это, а потом я вас научу, как менять пищу.
Восхищенная Франк схватила перо и, блеснув на него благодарным взором, бросилась вон и уже только из коридора, почти сбегая на лестницу, крикнула ему:
— Ах, Павел Иваныч, какой вы умный!
А умный Павел Иваныч, принимавший всегда такое душевное участие во всех институтских событиях, спешил укладывать обратно в шкаф колбы и реторты, торопясь в сад, чтобы воочию увидеть новорожденного голубенка.
Голубенок оказался из очень крепких; несмотря на то что за ним ходило не семь, а четырнадцать нянек, он в свое время открыл глаза, все тело его покрылось голубоватым пушком, а сам он принял вид прелестного шелкового шарика; затем выпал пух и мало-помалу развернулось перо, и наконец пришло время, когда статный сизый голубок, отливавший зеленым и красным на шее, уже летал на свободе и беспрестанно возвращался к Назаровой на плечо, клевал из рук, гулял по столу в открытой летней столовой, ночевал на балках под галереей, в местечке, устроенном ему девочками, куда не могла забраться ни одна кошка. Как только девочек выпускали в сад и Назарова начинала кричать: «Гуля! Гуля!» — он слетал к ней на плечо и позволял себя ласкать, целовать и кормить.
Кошек в саду была масса; голодные, ободранные зимою, за лето они отъедались. Девочки разделяли их между собой, у каждой было по две-три хозяйки. Каждой кошке давалось имя. Пол животного определялся весьма оригинально.
— Душка, пусть у нас будет кот, мы назовем его Napoleon и наденем ему желтую ленту.
— Ну, хорошо, — кричала другая, — а у нас будет m-me Roland, ей надо розовую ленту.
— А моя, душки, будет молодая девушка, я назову ее m-lle Mars, была такая знаменитая артистка, я ей надену бледно-зеленую ленточку.
Хозяйки приносили своим кошкам от обеда говядину в кармане, покупали молоко и, налив его в большой лист лопуха, сзывали гостей. Кошки, подняв хвосты, бежали со всех концов сада, и девочки были в восторге.
— Душки, какой у Наполеона маленький ротик и язык совсем розовый, а носик, носик, ах, какая прелесть!
— Якимова, позволь поцеловать мне твою Леди?
— Ах, пожалуйста, не целуй, ведь я не трогаю твоего Людовика!
Летом «первые» (то есть ученицы первого класса) много читали, Франк выпрашивала у Минаева книги; рассевшись группами по ступенькам лестницы большой галереи, девочки читали громко по очереди Аксакова «Семейную хронику», Диккенса, Теккерея, Писемского. Лето было теплое, перепадали веселые обильные дожди. Одним из острых наслаждений было, сняв пелерину и рукавчики, промчаться под проливным дождем вдоль по задней аллее и назад. Ходили девочки и на богомолье, то есть, приняв круг сада за полверсты, они узнавали расстояние от Петербурга до какого-нибудь монастыря и, собрав желающих, отправлялись. Дорогой велись только благочестивые разговоры, привал можно было делать после пяти верст, доходя до места, становились на колени и молились.
За это лето Франк получила от класса две медали «за спасение погибавших». Медали делала Женя Терентьева, замечательно талантливая в лепке и рисовании девочка.
Первою была спасена ворона. Кто ухитрился поймать ворону и учинить над нею суд и расправу — неизвестно, но только однажды все увидели, что по институтскому саду с отчаянным криком летает ворона, на вытянутой лапе которой привязана веревка с куском жести. Ворона спускалась все ниже и ниже, а над нею, со страшным карканьем, как бы призывая небо в свидетели людской жестокости, вились стаей другие вороны. Несчастная птица опустилась на ветку дерева, веревка перепуталась с жестянкой, ворона, желая снова подняться, метнулась вправо, влево и вдруг, обессиленная, разинув рот, повисла вниз головой.
— Ворона, ворона повисла! Давайте ножницы! Несите стол под дерево, так не достать! Где Франк? Где Франк? Зовите ее, она ничего не боится!
— Здесь, я здесь! Что надо? Какая ворона? — И Франк отчаянным галопом понеслась на место происшествия.
— Стол, стол, скорей!
Из галереи две девочки, запыхавшись, тащили тяжелый садовый стол.
— Низко, тащите табурет!
На табурет, поставленный на стол, влезла Франк и поймала ворону, начавшую снова биться при приближении девочки; а стая ворон, теперь с угрожающим криком, носилась низко, над самой головой. Стоявшие внизу кричали и махали сорванными ветками, боясь, как бы вороны не бросились на Франк. Девочка, быстро подсунув острые ножницы под веревку, перерезала ее, и освобожденная ворона, взмахнув крыльями, слетела на лужайку. Немедленно, без всякого страха перед толпой сбежавшихся девочек, к больной вороне спустилось штук десять из стаи. Спасенная прыгала на одной ноге, волоча другую.
— Надо ее поймать и осмотреть ногу, — решила Франк. Но едва девочки двинулись на лужайку, воронье с особым гортанным криком сбились в кучу и поднялись, причем всем было ясно видно, как здоровые поддерживают под крылья больную. Как черная туча, поднялись они и, перелетев высокий забор, опустились на соседний большой огород, прилегавший к саду.
— Женя Терентьева! Класс поручает вам выбить медаль с изображением на одной стороне вороны, а на другой — надписи: «Храброму рыцарю Баярду за спасение погибавшей!»
Талантливая Женя Терентьева вылепила из красного воска медаль, украсила ее надписью и орнаментами, проделала в ней дырочку, и выбранная от класса Вихорева тожественно надела медаль на шею Франк.
Второй спасена была маленькая белая мохнатая собака.
Девочки читали. До обеда еще оставался час, хотя в противоположной галерее уже начинали накрывать столы и расставлять приборы. В задней аллее послышался протяжный жалобный вой.
— Медамочки, в саду воет собака! — вскричала Евграфова.
— Ври больше, — остановила ее Назарова, — это разве на огороде! Ты знаешь, у нас здесь нигде нет собак.
Жалобный вой повторился.
— Душки, вот, право, у нас воет, — закричал еще кто-То, и все, повскакав с мест, бросились по дорожке.
У забора в землю была вделана старая, заржавленная железная решетка, под ней, вероятно, находилась яма. Из-под этой-то решетки и шел вой. Девочки бросились на землю, нагнулись к решетке и там, в темной яме, рассмотрели что-то беловатое, барахтающееся и визжащее. Собака, брошенная Бог знает кем и какими-то неведомыми путями оказавшаяся замурованной в темницу, сразу почувствовала, что на помощь ей сбежались друзья, — отчаянный вой ее перешел в жалобный, тихий визг.
— Mesdames, у кого есть ножи, тащите скорей сюда!
Вмиг принесли несколько ножей и даже один столовый, схваченный прямо от прибора.
— Бульдожка, смотри, опять скажут — украла!
![Елена Верейская - Три девочки [История одной квартиры]](/uploads/posts/books/239265/239265.jpg)