Елена Ткач - Химеры
Тетя Оля вышла из маминой комнаты и поплотнее прикрыла дверь.
— Спит… — шепнула она и кивком позвала племянника за собой, в кухню, поставила чайник. — Ох, мчалась как сумасшедшая, пришлось брать такси. Слава Богу, работа моя сравнительно неподалеку отсюда, а то из своей тьмутаракани я бы час добиралась — не меньше… Ну, рассказывай, что у вас тут стряслось? И кто так комнату уделал по высшему классу?
— Это… мой вороненок. Понимаете, тетя Оль, мне отдали вороненка, который из гнезда выпал, я хочу его выходить. А мама… она вошла в комнату, а я не уследил — он там нагадил. В общем, вы видели… Пятна эти на подушках, а потом он печенье клевал… ну то, которое для этого идола. И молоко его пил, весь в нем вымазался, когда опрокинул блюдце, всю комнату истоптал. А осколки — это мама… Я не знаю, что с ней сделалось, только такой никогда её в жизни не видел. Вороненка в форточку кинула… он лапку сломал. Она же так животных любит!
— Н-да… Прямо не знаю, что делать! Давай по порядку: как думаешь, что её могло так из себя вывести?
— Понятия не имею… Наверно птенец — он ведь слопал пищу, которая, так сказать, приготовлена в жертву. Мать ведь пылинки сдувает с этой гадской статуэтки, а он…
— Это понятно, — тетя Оля сокрушенно покачала головой.
— Но, понимаете, вороненок — он стал как бы тем звуком, от которого сорвалась целая лавина, — мама стала просто как сумасшедшая, ничего не соображала! И потом… у неё какая-то невероятная сила вдруг прорезалась, как у здорового мужика! А до этого она едва ползала, все спала… и такая слабая была, кажется: дунь — и упадет! Я еле-еле от неё уворачивался.
— Так она на тебя нападала?
— Да нет… — Саня слабо махнул рукой и отвернулся.
— Сашка, не ври! Она тебя пыталась избить? Она была агрессивна?
— В общем, да… Нет, вы не думайте, я на неё не сержусь — это была не она, понимаете? Не она! В ней словно кто-то другой поселился…
— Вот как! Выходит, у Лары крыша поехала… И все-таки, как по-твоему, из-за чего это произошло?
— Ну… мне кажется, она слишком «въехала» во все эти заморочки с идолом. Курения, благовония, жертвенные дары… И… да нет, это бред, конечно!
— Ты говори, говори!
— Мне иногда казалось, что этот идол ее… гипнотизирует, что ли. Она с ним как будто в контакт вошла, а в какой — не ясно…
— В общем, дело ясное, что дело темное! — невесело рассмеялась тетя Оля.
— Теть Оль, у меня тут мысль одна зреет…
— Давай, выкладывай!
— А давайте выкинем этого идола! Прямо сейчас, пока мама спит! От него одни неприятности. И мама стала болеть и вообще… у меня такое чувство, точно он за нами следит.
— Ну, положим матери ты помог заболеть — сердечный приступ она из-за тебя схлопотала, — похлопала его по руке тетя Оля. — А выбросить… нет, мой друг, мы этого делать не будем. Понимаешь, нельзя на человека давить и действовать против его воли, тем более, если человек этот болен. Мы только ещё усугубим её состояние. Нет, это решение она сама должна принять, дозреть должна… В здравом уме и трезвой памяти!
— Но если вся эта эпопея с идолом продолжится, мать совсем съедет с катушек! Вы же видите, как он на неё влияет…
— Видеть-то вижу, да пока ничего сделать не могу. Нельзя действовать таким методом! Я думаю, мы поступим по-другому… — она задумалась.
— А как?
— Погоди, мне надо сначала с Борисом переговорить — с учителем твоим. А пока не дергай меня! Теперь давай с вороненком твоим разберемся. Говоришь, у него лапка сломана? Есть у меня ветеринарша одна, правда она собаками занимается… Сейчас… так! — Тетка достала из сумочки записную книжку, открыла на букве «В». — Вот, пиши телефон. Пишешь? Диктую! — Она продиктовала номер и убрала книжку в сумку. — Зовут Елена. Без отчества она молодая. Завтра позвони ей с утра, скажи, что ты от меня, а то она тебя пошлет куда подальше с твоим вороненком — у неё подопечные несколько покрупнее: кавказские овчарки! И дуй к ней прямо с утра, думаю, она сделает все как надо.
— А школа?
— А это уж ты сам решай, миленький, что тебе важнее! — взорвалась тетка. — И то и другое сразу не получается, выбирать надо! Топай в школу, пай-мальчик, а этот твой… доходяга пускай подыхает, мне-то что — это ж не я, а ты его подобрал…
— Все понял! — подскочил Саня. — Спасибо, теть Оль!
— Не за что. И вот что: я у вас ночевать остаюсь — неизвестно как поведет себя Лара, когда проснется… А ты скройся и глаза ей сегодня не мозоль, ясно?
— Так точно! — отрапортовал Сашка.
Все-таки, какая же молодец его тетка — сразу со всем разобралась, все разложила по полочкам, и хоть полной ясности как не было, так и нет, но появилась надежда, что эту историю с идолом можно как-то разрешить. При ней и за мать не так страшно… Интересно, что она задумала, о чем собирается с Борисом Евгеньевичем поговорить? И вдруг шальная мысль огнем полыхнула в мозгу. А что если…
— Ну, чего глаза выпучил? — усмехнулась тетка. — Вижу, тебя озарило. Валяй, выкладывай, чего там твой мозжечок наварил!
— Да, в общем… — Сашка смутился и отвел глаза. — Я тут подумал, ну…
— Слушай, не дури мне голову: хочешь говорить — говори, нет — так проваливай! У меня и без тебя дел по горло. В комнате уборки из-за этого чучела твоего — на пол-ночи хватит!
— Я сам все уберу! — взвился Сашка.
— Нет уж, спасибо, мне самой и быстрее и легче. Свое дело ты уже сделал — припер птенчика, чтоб матери жизнь медом не казалась!
Тетка была в своем репертуаре, но почему-то Саня не только не обижался на неё — он любил этот её деланно-возмущенный тон. Почему-то именно в такие моменты он особенно чувствовал, с какой нежностью она к нему относится. А он… он и сам понял теперь, какой дорогой человек для него тетя Оля, как они сблизились за последнее время… Да, пожалуй, к ней можно обратиться со своей сумасшедшей просьбой, она поймет. И потом, это ведь ради мамы!
— Так вот, я тут подумал… мама по-моему до сих пор отца любит. Фотографию его чуть ли не каждый день разглядывает… Я понимаю, они расстались очень давно, у него, наверное, семья, дети… Но он даже не знает, что у него сын в Москве! Она ему не позвонила, не написала. Решила сама за двоих, понимаете…
— За троих, — очень тихо, совсем другим тоном — грустным, серьезным поправила его тетка.
— Ну да, за троих. Я не хочу в это лезть, это её выбор, но все-таки… Вы не знаете адреса этого… в общем, отца моего? Или телефона? Ведь что-то у матери должно же остаться, хоть какие-то концы. Ну, хотя бы фамилия, отчество… Зовут его Ашот, это я узнал.
— Ну, ты и прохвост! — все с той же грустью покачала головой тетя Оля. — Подглядывал значит за матерью…
— Да, я не хотел. Это как-то само собой получилось.
— Угу, все подобное как-то всегда само-собой получается, а ты вроде бы и не при чем… Ладно, это все пустые слова, суть в том, что ты теперь знаешь… Говоришь, нет ли его телефона? У меня, естественно, нет, а у матери… думаю, знает она его адрес. Не говоря уж об имени-отчестве. И что, ты хочешь связаться с ним?
Вот уж точно — не в бровь, а в глаз! Сашка до этой минуты и сам толком не знал, чего добивается. Позвонить и сказать: здравствуйте, вы мой папа! Чушь несусветная… Но какая-то идея его осенила, когда он затеял этот разговор? Надо это обдумать! А если появится зацепка реальная — вот тогда и решение принимать…
— В общем, задачу я поняла, попробую с этим к Ларе подкатиться. Стану её пытать — не сейчас, понятное дело, а когда она хоть немного оправится. А теперь дуй к себе, засиделись мы — уж половина десятого.
Сашка поднялся из-за стола и внезапно кинулся к тетке на шею, прижался к ней… Раньше таких телячьих нежностей за ним не водилось. Она потрепала его по волосам, чмокнула в щеку и легонько подтолкнула к двери: видно почувствовала, что у него в глазах защипало, и дала парню возможность с достоинством удалиться, не показывая своей слабости.
Он принял душ и лег, измученный волнением этого дня. И глаза как-то сами собой стали слипаться… он поворочался, потом усилием воли заставил себя разлепить тяжелые веки и поглядел, как там вороненок. Тот притих в своей коробке — наверно, дремал.
— Не боись, Дуремар, завтра мы с тобой будем лечиться! Скоро летать начнем…
Сашка выговорил это «начнем», уже проваливаясь куда-то, и скоро уж спал мертвым сном.
… И во сне он летел над городом. Кружил над железнодорожными путями, над вокзалом с зелеными крышами… Потом очутился в комнате с высокими потолками и старинной мебелью красного дерева. У кровати на маленьком круглом столике на витой ножке стояла очень красивая лампа под шелковым абажуром. Этот абажур, точно факел, держала полуобнаженная бронзовая дева, высоко поднявшая правую руку, а левой поддерживавшая тунику на груди. Над кроватью висела картина в тяжелой старинной раме, на ней были изображены развалины какого-то замка, увитые диким плющом, а на переднем плане у ручейка под сенью деревьев пристроились двое влюбленных. На противоположной стене висел овальный портрет — акварель. А на портрете… на портрете была Маргарита! Или, во всяком случае, кто-то на неё ужасно похожий! Наверное, бабушка или прабабушка, потому что портрет был написан явно очень давно… Он шарахнулся в сторону, захлопал крыльями, пытаясь удержать равновесие, на шкаф налетел! Потом все-таки опустился на пол и, цокая кривыми, острыми как бритва когтями, прошел к тому месту, откуда лучше всего можно было видеть портрет в свете лампы. Красавица на портрете глядела на него как живая! И улыбалась. Задорно так, весело! Он снова взмыл в воздух, подумал, что здесь, в этой комнате, размах крыльев мешает ему… и тотчас почувствовал, какой странной легкостью и свободой исполнилось тело… как будто он стал прозрачным, невидимым, а помех и препятствий материального мира больше нет для него!
