Аркадий Аверченко - Том 4. Сорные травы
— Неужели, все такие? — спросил я.
— Все. Раз южная кровь — значит, такой. Возьми ты их купцов… Спроси в любой лавчонке: «Сколько стоит десяток лимонов?» — «Шестьдесят копеек!» Не разговаривая, вынимай кошелек и плати тридцать. Он ничего не возразит и даже не будет удивлен… Он, в сущности и сам хотел сказать: «тридцать» да уж, как то, оно само сказалось — шестьдесят.
Вдохнув жадной грудью пахучий воздух, следователь мягко улыбнулся и неожиданно закончил:
— А, в общем — они чудесный народ!..
…Послышался топот нескольких тяжелых ног. Мы обернули лица и увидели двух горожан, которые сломя голову, мчались на нас, перепрыгивая с камня на камень и яростно размахивая загорелыми руками.
Когда они подбежали к нам и обессиленные, со стоном ужаса, повалились на песок, следователь оглядел их и спокойно спросил:
— Здорово, Тулумбасов! Здорово, Кандараки! Что случилось? Не искусали ли вас бешеные собаки? Тулумбасов зарыл руки в песок и застонал.
— О, господин следователь!! Если-бы нас искусали бешеные собаки — мы бы даже не поморщились… Страшное преступление!
Кандараки посмотрел на нас широко раскрытыми глазами, в которых застыл нечеловеческий ужас и пролепетал:
— Что-же это будет, если звери уже вырвались на волю и режут людей, как цыплят?.. Почему-бы им не зарезать и меня? И мою жену Марину? И маленького Христу?
— Кто там зарезал? Кого?
— Мы ж говорим — матросы! Два громадных буйвола матроса!! У этих чертей ни жалости, ни милосердия!
— Кого зарезали?
— Весь кабак дяди Стамати они зарезали! Массу людей они зарезали! Двух человек!! Мы сами видели.
Следователь встал и отряхнул песок с платья.
— Стойте! Пусть говорит Тулумбасов. Говорите толком…
— Чего там говорить толком! Нельзя говорить толком! Зарезали, ограбили и убежали. Все ограбили — весь-весь кабак унесли!
— В чем… унесли?
— В узле. Большой такой. Пудов десять!
— Постойте… Кто же это первый заметил?
— Я первый, — сказал Тулумбасов.
— Первый я, — сказал Кандараки.
— А кто первый из вас двух? — терпеливо спросил следователь.
— Я первее.
— Первее — я.
— А из двух — кто первый?
— Из двух? Он, с — некоторым сожалением указал Кандараки на Тулумбасова.
— Что же вы увидели и каким образом?
— Вот каким. Иду я к Стамати, насчет водки из выжимок условиться — он у меня всегда покупает… Вдруг, смотрю, окно кабака раскрывается и оттуда выпрыгивают два матроса с ножами и огромными узлами в руках. Выскочили и убежали. «Э», думаю, — «дело нечистое»… Да подхожу к окну, да как загляну — и свету, матушки мои, не взвидел. Лежат двое: Стамати и еще один на полу с перерезанными горлами, кругом кровь и все перевернуто вверх ногами… Вижу — Кандараки идет — я и ему показал. Посмотрели, да бежать — прямо к вам!
— Какие из себя матросы и куда они побежали?
— Они высокие, черные, широкоплечие… Глаза горят, как у волков. А направились они прямо по дороге на Феодосию… Боже ж мой… что будет, что только будет?..
— Надо осмотреть кабак прежде всего, — сказал следователь.
— Нужно догнать прежде всего убийц, — горячо возразил я, — пока они не убежали… А кабак всегда можно осмотреть.
— Ну, чтож… убийц — так убийц, — лениво согласился следователь. — Достаньте нам у Марасьянца двух лошадей — мы с приятелем поедем.
— А войско? — закричал Кандарака.
— Какое войско?
— Как — какое?.. Что же вы думаете — вам удастся вдвоем справиться с этими двумя зверями, с этими бешеными тиграми? Нужен десяток солдат с ружьями.
— Ничего, — сказал следователь. — Справимся и так.
— Что это за люди! — восхищенно зааплодировал Кандараки. — Это ж форменные герои!
— Это ж какие то мученики идеи! — согласился восторженный Тулумбасов. — Какие-то Жанны д'Арк! Ну, Бог вам на помощь! Живыми не сдавайтесь! А вот и двор Марасьянца!
— Далеко матросы могли убежать? — спросил я.
— Недалеко. Верст десять.
— Или двадцать, — подтвердил Тулумбасов.
— А, пожалуй, и двадцать.
— Эй, Маросьянц! — Пару лошадей!
Мы скакали, понукая резвых лошаденок ударами хлыста — уже минут десять.
— Как ты думаешь, спросил я, удастся нам нагнать их?
Следователь засмеялся.
— О, будь покоен… Удастся. Эй, мальчик! Стой! Ого-го? Стой, паршивец! А то натреплю тебе уши!!
Слова эти относились к худому мальчишке лет пятнадцати, в белой грязной матросске и растерзанных скороходах. Он тихонько брел по краю пыльной дороги, под тенью придорожных деревьев, с маленьким белым узелочком в руках.
— Эй! Остановись, подлый мальчишка.
Мальчик увидел нас, побледнел, опустился на кучу щебня и горько заплакал.
— Кто это? — удивленно спросил я.
— Это? Убийца Стамати и его клиента.
— А где же другой?
— Другого и не было.
— Но они говорили о двух — широкоплечих, черных…
— Мало что! Послушай-ка, малец… Покажи, что у тебя в узелочке?
Мальчишка снова горько зарыдал и трясущимися руками развязал узелок. В нем мы увидели: кисет с табаком, перочинный ножик, кусок жареной камбалы и пару сухих, как камень, пряников, которыми обыкновенно заедали вино в кабаке Стамати.
После недолгих расспросов злосчастный мальчишка признался во всем. Они со своим дядькой зашли в кабак дяди Стамати и, немедленно же, дядька с хозяином стали пьянствовать, потом танцевали, потом упали на пол и заснули среди разбитых бутылок. Ему надоело смотреть на спящих и он решил уйти домой, в соседнее село. А так как, хозяин, приступив к попойке, предусмотрительно запер дверь, и спрятал ключ, то мальчугану ничего не оставалось, как выпрыгнуть в окно.
— А кисет, ножик и рыбу украл? — спросил следователь.
— Я не буду больше, дяденька… Он бы все равно, ножик потерял, а на табак у меня своих денег нет. Пустите меня, пожалуйста… Меня мама ждет…
Он снова зарыдал, размазывая по лицу грязь и слезы.
— Ну, ступай, каналья. Да только в другой раз через окна не прыгай — не смущай народ зря..
Мы возвращались обратно.
— Послушай, — спросил я, нерешительно и смущенно. — Каким образом ты догадался, что этот мальчишка-тот самый.
Он засмеялся.
— Очень просто! Секрет немудрый: когда южанин что нибудь рассказывает — нужно все данные делить пополам… Он говорит — два матроса — значит, один. Черный, как жук; значит — шатен. Широкоплечий здоровый — понимай: мальчишка. Такая система объяснить тебе все: и его «громадный узел» и «ножи» и я «десять верст» сейчас же превращенные в двадцать, (хотя мальчишка пойман только на пятой версте)…
У околицы нас дожидались Тулумбасов и Кандараки, вооруженные ружьем и целым ворохом веревок.
— Не догнали? — тревожно спросили они.
— Да попробуйте догоните их, — серьезно сказал следователь. — Попробуйте — когда их не двое, а двенадцать человек, двенадцать свирепых здоровяков — вооруженных до зубов, да при них целый обоз с награбленными вещами, да кроме того, маленькая пушка и ручные бомбы.
— Видите, дядя Тулумбас! — торжествующе воскликнул Кандараки. — Я вам говорил, что их больше, чем два!
Изумительный случай (Из жизни художников)
Художник Семиглазов решил выставить на весенней выставке «Союза молодёжи» две картины:
Автопортрет.
Nu — портрет жены художника.
Обе картины, совсем законченные, стояли на мольбертах в его мастерской, радуя взоры молодого художника и его подруги жизни. Изредка художник обвивал любящей рукой талию жены и, подняв гордую голову, надменно говорил:
— О, конечно, критика не признает их! Конечно, эти тупоголовые кретины разнесут их в пух и прах! Но что мне до того! Искусство выше всего, и я всегда буду писать так, как чувствую и понимаю. Ага! Как сейчас, вижу я их. «Почему, — будут гоготать они бессмысленным смехом, — почему у этой женщины живот синий, а груди такие большие, что она не может, вероятно, двигать руками? Почему на автопортрете один глаз выше, другой ниже? Почему всё лицо написано красным с чёрными пятнами»… О, как я хорошо знаю эту тупую напыщенную человеческую пыль, это стадо тупых двуутробок, этот караван идиотов в оазисе искусства!
— Успокойся, — ласково говорила любящая жена, гладя его разгоряченный лоб. — Ты мой прекрасный гений, а они форменные двуутробки!
В дверь мастерской постучались.
— Ну? — спросил художник. — Входите.
Вошёл маленький болезненный старикашка. Голова его качалась из стороны в сторону, ноги дрожали от старости, подгибались и цеплялись одна за другую… Дряхлые руки мяли красный фуляровый платок. Только глаза юрко и проворно прыгали по углам, как мыши, учуявшие ловушку.
— А-а! — проскрипел он. — Художник! Люблю художников… Живопись — моя страсть. Вот так хожу я, старый дурак, из одной мастерской в другую, из одной мансарды в другую и ищу, облезлый, я, глупый крот, гениальных людей. Ах, дети мои, какая хорошая вещь — гениальность.
