Евгений Салиас - Экзотики
Виконтъ Фушигама началъ ухмыляться во весь огромный безгубый ротъ и не зналъ, что сказать на это публичное признаніе. Мексиканецъ понялъ, хотѣлъ что-то сказать Діанѣ по этому поводу, но произнесъ только два слова:
— Pourquoi, Diane?.. — и смолкъ, не зная, какъ выразиться.
— Знаете, messieurs! — воскликнула она. — Господинъ Бермудо выучилъ по-французски только два слова: «Pourquoi» и «Encore»… И онъ мнѣ ихъ повторяетъ разъ по сту въ день.
Мексиканецъ опять понялъ и насупился.
— Ну, ну! Voyons, mon loup! Не обижайся! Ça ne te va pas!.. — И протянувъ руку, Діана погладила его по головѣ и взлохматила. Предложивъ виконту и д'Ульгату заняться разговоромъ, она тихо начала говорить съ Мойеромъ, жалуясь, что ее преслѣдуютъ рѣзкой критикой и насмѣшками въ газетѣ «Oil Blas», и она проситъ у него совѣта, какъ у журналиста, что ей сдѣлать.
— Завести друга въ другой какой-нибудь газетѣ,- отвѣтилъ Мойеръ шопотомъ, — который бы за каждое рѣзвое сужденіе о васъ отплатилъ насмѣшками сторицею, а въ крайнемъ случаѣ рѣшился бы croiser le fer… Какъ рукой сниметъ.
Діана улыбнулась, глаза ея блеснули какъ-то странно, и она глянула въ упоръ въ глаза Мойера… Онъ что-то шепнулъ…
— C'est dit… — шепнула и она и, обратясь къ мексиканцу, прибавила:- Прикажи подать шампанскаго… Ну, живо!.. Vite! Tararaboum-bia!! Je veux me soûler! Я хочу выпить за здоровье журналистовъ, защищающихъ честь своихъ пріятельницъ! Вѣдь такіе будутъ, мосьё Мойеръ?
— А такія будутъ? — спросилъ онъ, усмѣхаясь.
— Будутъ! Я вамъ это объясню… Ну, послѣ-завтра. У меня. Въ десять часовъ. Ça vous va-t-il?
Мойеръ наклонилъ голову молча.
VI
«Diane d'Albret», какъ звалась эта женщина оффиціально, — было un nom de guerre, въ дѣйствительности же она называлась — Marie Cruchonnet. Она говорила иностранцамъ, что представляетъ собой послѣднюю отрасль стариннаго дворянскаго рода, того самаго, изъ котораго вышла знаменитая мать Генриха IV. Разумѣется, всѣ, даже и какой-нибудь мексиканецъ, знали, что это отчаянная ложь, но и сама mamselle Cruchonnet знала, что ей никто не вѣритъ. Да это и не нужно; принято лгать не затѣмъ, чтобы вѣрили, а «такъ» — èa se fait!
Въ дѣйствительности, Мари Крюшонне была дочь консьержа. Еслибы ея родители имѣли какое-либо другое общественное положеніе, высшее или низшее, то судьба ихъ дочери была бы совершенно иная.
Супруги Крюшонне были консьержами въ домѣ, прилегающемъ къ одному изъ бульварныхъ театровъ. Вслѣдствіе этого обстоятельства у нихъ не только были всегда даровые билеты въ этотъ маленькій театрикъ, но покуда жена дергала шнурокъ, отворяя дверь, мужъ получалъ жалованье за иное занятіе, — за то, что хлопалъ всякій вечеръ въ униссонъ съ кучкой другихъ людей, разсыпанныхъ въ разныхъ мѣстахъ театра. Иначе говоря, старикъ Крюшонне былъ не случайный наемный клакёръ, а по профессіи.
Изъ этого обстоятельства вышло то, что тринадцати, четырнадцати-лѣтняя дочь уже имѣла даровыя мѣста въ театрѣ, а вскорѣ, конечно, попала и за кулисы. Хорошенькая дѣвочка была тотчасъ же замѣчена. Директоръ театра предложилъ старикамъ Крюшонне отпускать дочь въ качествѣ статистки въ обстановочныя пьесы, на что родители тотчасъ же согласились, такъ какъ за каждый выходъ ихъ Мари стала получать сравнительно большія деньги.
Молоденькая Крюшонне пробыла, однако, статисткой не болѣе года. У нея оказался очень пріятный, сильный и вѣрный голосъ, и ее принялись учить.
Черезъ два-три года послѣ этого, серьезно занявшись музыкой, она могла уже выступать во вторыхъ роляхъ оперетокъ, но это было невыгодно. Выучившись пѣть пѣсенки и куплеты, Мари Крюшонне предпочла сдѣлаться второстепенной «diseuse» и зачислиться на время въ легіонъ парижскихъ пѣвичекъ, принадлежащихъ къ школѣ, созданной извѣстною Жюдикъ. Она говорила пѣсенки настолько граціозно-нахально и притомъ стала теперь настолько красива, что, конечно, тотчасъ же была замѣчена и оцѣнена. Еще черезъ годъ ей дали первыя роли въ опереткахъ — и Мари Крюшонне перестала существовать. Одновременно въ листкахъ мелкой прессы стало все чаще упоминаться имя «Diane d'Albret». Старики стали ждать всякій день поворота колеса фортуны, при которомъ явятся у ихъ Мари брилліанты, туалеты и экипажи. Такъ какъ вопросъ этотъ обсуждался чуть не ежедневно на семейномъ совѣтѣ между отцомъ и матерью и дочерью, то родители постепенно внушали дочери — не сплоховать. Діана отвѣчала на это:
— Pas si bête! Не бойтесь! Десять лѣтъ лучше прожду, чѣмъ маху дать!
Разумѣется, въ театрѣ, за кулисами, да и въ мірѣ смѣшанномъ и разношерстномъ, въ которомъ вращалась diseuse, было немудрено сбиться съ пути. Предложенія и обѣщанія, золотыя горы — являлись ежечасно. Но оказалось, что родители могли крѣпко надѣяться на разуміе своего дѣтища.
Менѣе чѣмъ черезъ годъ послѣ появленія въ свѣтъ Діаны д'Альбре, она была уже извѣстна своимъ безупречнымъ поведеніемъ и неприступностью. Одни говорили, что она — дочь бѣдныхъ, но честныхъ родителей, и при подобномъ нелѣпомъ поведеніи дальше не пойдетъ и карьеры не сдѣлаетъ. Другіе увѣряли, что она только боится родителей, и если ускользнетъ отъ ихъ зоркаго глаза, перейдя на другую сцену, или уѣдетъ въ провинцію, то тотчасъ же начнетъ дѣлать карьеру. Наконецъ, третьи объясняли просто:
— Elle attend son Brésilien ou son Russe!
Послѣднее предположеніе было самое вѣрное.
И «русскій» не заставилъ себя долго ждать!
Однажды середи зимы, когда шла какая-то оперетка, въ которой Діана изображала пажа и являлась въ мужскомъ костюмѣ среднихъ вѣковъ, а затѣмъ въ женскомъ бальномъ платьѣ, изображая переодѣтаго пажа, въ этотъ маленькій театръ попалъ россійскій землевладѣлецъ и отставной гвардеецъ, князь Соколинскій.
Онъ жилъ въ Парижѣ, велъ жизнь молодого человѣка, первый разъ попавшаго въ Новый Вавилонъ, т.-е. бывалъ вездѣ, тратилъ большія деньги, уставалъ страшно и скучалъ порядочно. Случайно или нѣтъ, но изъ всѣхъ женщинъ, которыхъ перевидалъ Соколинскій въ Парижѣ, Діана первая произвела на него впечатлѣніе.
На слѣдующій день онъ невольно отправился снова въ тотъ же театръ прослушать ту же глупѣйшую оперетку, только ради того, чтобы снова видѣть пажа и въ мужскомъ, и въ женскомъ костюмѣ. И четыре или пять разъ подъ-рядъ бралъ Соколинскій боковую ложу d'avant-scène съ рѣшеткой, которую, конечно, опускалъ. Когда Діана стояла на подмосткахъ съ его стороны и была отъ него шагахъ въ трехъ разстоянія, то онъ, не стѣсняясь, шопотомъ объяснялся ей въ любви.
Холодность и строгость взгляда актрисы, которая и внѣшностью приближалась къ понятію о Діанѣ, озадачили и распалили вспышку русскаго празднаго человѣка. Князь сталъ собирать свѣдѣнія о ней и скоро узналъ обстановку и всѣ подробности жизни mamselle Cruchonnet.
Черезъ двѣ недѣли послѣ своего перваго посѣщенія театра Соколинскій былъ уже знакомъ лично съ Діаной, а она предложила ему познакомить его со своими родителями. Добродушный, хохолъ по происхожденію, князь попалъ въ такое положеніе, которое его отчасти забавляло, но слегка и стыдило. Онъ сталъ лицомъ къ лицу къ папашѣ и къ мамашѣ, продававшихъ дѣловито, аккуратно и крайне важно, съ чувствомъ собственнаго достоинства, свое возлюбленное и единственное чадо.
Врядъ ли какой купецъ продавалъ когда какую-либо матерію, расхваливая ея качества, прочность, великолѣпный и нелинючій цвѣтъ, прелестный рисунокъ, — какъ то дѣлали старики Крюшонне, описывая свою Марьетту, объясняя русскому князю толкомъ, что по времени и самый плохой товаръ поднялся въ цѣнѣ въ виду большого спроса, а ужъ этакій товаръ, первый сортъ, долженъ идти по максимальной цѣнѣ. Между тѣмъ, Діана съ своей стороны первый разъ въ жизни безумно, страстно полюбила человѣка и готова была, еслибъ не родители, отдаться ему на всю жизнь, не думая о будущемъ и ни о чемъ. Никогда ничего подобнаго, клялась она, не бывало съ ней. Ни одинъ человѣкъ никогда не возбуждалъ въ ней и сотой доли того чувства, которое имѣла она теперь къ русскому.
И это обстоятельство — нежданное внушеніе къ своей особѣ пылкой страсти — подѣйствовало на добродушнаго хохла пуще всего. Каждый вечеръ Діана похвалялась передъ своими родителями, что она такъ умно и тонко ведетъ свое дѣло, что и сама даже отъ себя этого не ожидала. Но иногда она, однако, восклицала вопросительно:
— Mais, mon Dien, quel imbécile!
Папаша и мамаша обыкновенно отвѣчали на это съ искреннимъ убѣжденіемъ:
— Oh, oui!.. А manger du foin!
— C'est pas tout! — восклицала дочь:- à le digérer!
Старикъ находилъ однако, что русскій князь добрый и честный человѣкъ и надуть неспособенъ. Мамаша говорила, что онъ похожъ на медвѣдя, и хотя она никогда въ Jardin des Plantes не была, медвѣдей не видѣла, но думаетъ, что медвѣдь долженъ быть именно такой.
— Да, ужъ любить-то я его, конечно, никогда не буду въ состояніи! — говорила матери Марьетта.
— Еще бы! — восклицала старуха, отчаянно взмахивая руками.- Il faut avoir tué père et mère, чтобы быть способной влюбиться въ этакаго.
