Ирина Головкина - Побежденные (Часть 3)
Какую кашу дадут на остановке?.. В канаве... ему холодно... маленькие ручки синеют... он не сразу умер: он замерзает... может быть, ищет губками грудь... Если и Асе придется идти так... и тоже с двумя младенцами... тогда...
Нет, это не сон. Леля отважилась, наконец, обернуться на свою соседку - та брела, спотыкаясь, с низко опущенной готовой. Леля подхватила ее под руку.
- Не дойдет! - сказал кто-то из соседнего ряда. - Попросите начальника этапа посадить ее на сани. Он все время разъезжает верхом туда и обратно.
Леля взглянула на верхового, маячившего во главе колонны, и выбралась на обочину под руку с новой подругой, которая припала головой к ее плечу. Колонна растянулась версты на две и вьется по ледяной дороге; люди еле волочат ноги, кто в шинели, кто в меховой шубе, кто в тулупе, а кто так просто в одеяле. Вот послышался злобный храп и повизгивание - с ними поравнялся отряд овчарок; человек, державший вожжи, обернулся на двух женщин:
- Чего стоите? Кто вам разрешил выйти из ряда?
- Мы ждем начальника этапа, - ответила Леля.
- Стоять у дороги не положено! Какого еще тебе начальника? Пошла на место! Живо!
- Вы - командующий собачьим отрядом, а я хочу говорить с командующим этапом, - ответила Леля.
- Я те покажу командующего собачьим отрядом! Отведаешь сейчас у меня! - и наклонился спустить собаку...
Леля вскрикнула и в ужасе ринулась к своему месту. Две озлобленные морды с высунутыми языками, с оскаленными зубами уже отделились от стаи, вот они уже настигают...
Она не помнила, как попала на свое место и кто удержал собак, которые могли разорвать ее; одна пасть успела схватить ее за голень, другая задела щиколотку... Она не чувствовала даже боли и только тряслась, как в ознобе.
- Этим людям позволено все! Поступить так на глазах всего этапа может лишь тот, кто заранее уверен в полной безнаказанности, - произнес кто-то около неё. Молодой соседки уже не было рядом - положили ли ее на сани, приткнули ли в другое место или разорвали собаками, Леля не знала. Навязывалось в память что-то хорошо знакомое с детства... что-то страшное... "Хижина дяди Тома" - вот это что! Сто лет тому назад так обращались с неграми, а теперь - в двадцатом веке - с русскими! А где-то в Швейцарии Литвинов произносит трескучие речи о недопустимой жестокости в обращении с туземцами в колониальных странах... О! С неграми нельзя, но она - русская... с русскими можно!
Голова опущена, а ноги еще шагают из последних сил. Разницы между "могу" и "не могу" она теперь не знала - ей казалось, что идти она больше не может, но она шла, шла с прокусанной ногой и могла уже идти еще долго.
Шли до сумерек; уже темнело, когда, наконец, остановились в виду лагеря и Леля впервые бросила взгляд на высокие, как стена, заборы, башни по углам и часовых на них. Горизонт замыкали леса.
Глава четырнадцатая
ДНЕВНИК ЕЛОЧКИ
9 ноября. Ася все так же подавлена и молчалива; занимает ее только предстоящее свидание с Лелей. Вчера, когда вывозили конфискованную мебель, она оставалась почти безучастна, и только когда начали передвигать рояль, схватилась за голову и глаза ее вдруг наполнились слезами. Я обняла ее и заставила отойти; при этом я сказала:
- Успокойся: у меня есть пианино - оно теперь твое.
Она на это возразила:
- Пианино - ящик, а у рояля - душа! Она бывает иногда очень оригинальная.
10 ноября. Бывшая прислуга Нины Александровны - Аннушка - очень добрая женщина: всю эту неделю она по собственной инициативе приходит в мое отсутствие подежурить около Аси, чтобы не оставлять ее перед родами одну. После конфискации вещей полы оказались страшно затоптаны, она их натерла, а после перестирала все приданое для будущего младенца. Делает все очень быстро и ловко, только уж словоохотливая слишком - посудачить любит: об Олеге отзывается очень сердечно, но уж лучше молчала бы - я вижу, что Асе тяжело, когда это имя треплется в ненужной болтовне.
12 ноября. У Аси дочка! Уф, совершилось! И притом дней на десять двенадцать раньше, чем мы предполагали. Сейчас звонила в справочное и узнала, что здоровье обеих особых опасений не внушает; Ася, однако, ослабела настолько, что ей сочли нужным сделать переливание крови; девочка - доношенная и во всех отношения нормальная, только очень маленькая - всего шесть фунтов. Не удивительно! Не могу не уважать тех чувств, которые руководили Асей, когда она отказывалась от аборта, и вместе с тем досадую: ребенок этот невероятно усложняет трудность положения, а радости никому не приносит. Роды начались, когда я была на работе; ловлю себя на том, что мне было немного любопытно понаблюдать, как это происходит, хотя бы в начале.
Я проектировала сама отвести Асю в Оттовскую, не эта обязанность досталась Аннушке. Славчика она взяла к себе на эти дни. Щенки Лады, к счастью, уже все пристроены.
13 ноября. Фельдшер Коноплянников... Неужели между ним и Лелей завязался роман? Леля, такая изящная, даже изысканная, с ее тонкими причудами, с ее надменностью, могла заинтересо-ваться этим тупоумным партийцем-простачком? С ее происхождением... впрочем, такие мезальянсы теперь в моде, и некоторые усматривают в этом даже особый шик; в советской военной верхушке каждый норовит подцепить бывшую смоляночку... И все-таки я не могу соединить в своих мыслях Нелидову и Коноплянникова. Он бестактен в высшей степени - требует, чтобы на свидание пропустили именно его! Ася колебалась, не зная, как поступить, - очевидно, она недостаточно в курсе дела. Судьба за Вячеслава - Ася попала в больницу раньше, чем предполагалось. А он не является ни вчера, ни сегодня. Если в течение вечера его не будет - на свидание завтра утром придется идти мне.
14 ноября. Дурак-фельдшер так и не явился - хлопотал, добивался и в последнюю минуту спасовал. К Леле иду я.
14 ноября, вечер. Ее лицо за решеткой... Это лицо перед глазами! Исхудалый овал, темные круги вокруг глаз, скорбные тени в ореоле золотых волос - с нее можно было бы писать Марию Антуанетту! Следователь Ефимов!.. Неужели он не будет обличен, опозорен, наказан? Если бы хоть один человек, вырвавшийся из его лап, мог рассказать о нем во всеуслышание!.. Следова-тель Ефимов - партиец, который бьет женщин и девушек и получает ордена!.. Когда-нибудь в анналах страшного здания еще отыщут его имя, узнает когда-нибудь весь огромный мир, как насаждала коммунизм советская власть!
15 ноября. Не успеваю писать: работать приходится больше положенной нормы, а со службы мчусь прямо в больницу отнести что-нибудь питательное для Аси, которая, наконец, просит есть. Оттуда - к Аннушке, проведать Славчика; ему тоже тащу лакомство или игрушку. Он всегда бежит мне прямо в объятия и спрашивает: "Пьинесла?" А вся рожица при этом сияет. Занятость моя отчасти спасительна - тоска заела бы мне сердце, а теперь нет возможности сосредоточиться на моем горе.
16 ноября. Я поражена! Сегодня в больнице я остановилась перед нашей стенгазетой, заинтересованная заголовком одной статьи - "Разоблаченный враг". Читаю, и что же? Статья посвящается Вячеславу Коноплянникову: его вычистили из партии, оказывается, а потом "крыли" на очередном заседании. Жаль, я не знала! Я сказала бы что-нибудь в защиту, а то ведь у нас как начнут клеймить человека, так каждый кому не лень обливает его, словно из ведра помойного, прочие же трусливе молчат или поддакивают, чтобы не навлечь на себя подозрений в сочувствии, или "двурушничестве", или еще в чем-либо... Насколько я могла понять, наша так называемая "общественность" ставит в вину Вячеславу: 1) заступничество за швейцара, 2) заступничество за нашего высокоуважаемого профессора-невропатолога, которого порицали за антимарксистскую идеологию. Ну, это еще белее или менее понятие (хотя нетерпимость и узость руководящих кругов выступает со всей очевидностью!). Но далее идут обвинения уже совершен-но возмутительные, так как они касаются частной жизни Коноплянникова, событий, происходя-щих вне стен нашей клиники. Ему ставится в вину, будто бы он постоянно "якшается" с классово чуждым ему элементом - попами и аристократами; далее - будто бы он активно содействовал, чтобы чьи-то дети (не понимаю, чьи!) избегли оздоровительного влияния советского детдома и разлагались в "трясине предрассудков"; вслед за этим начинаются намеки на отношения с Лелей. Привожу текст: "Характерно, чтв даже предметом первой юношеской привязанности товарищ Коноплянников выбирает бывшую дворяночку, которая в раннем детстве играла в кошки-мышки с сыном ни более ни менее как самого великого князя Констан-тина Константиновича! В дальнейшем девица эта, сбавив несколько свой гонор, появилась в нашем учреждении, пробиваясь в члены союза; но, однако, наша парторганизация проявила необходимую бдительность и сумела..." - и тому подобное. Право, это уж слишком!.. Меня словно бичом хлестнули! Я тотчас побежала в санпропускник, чтобы вызвать Коноплянникова и выразить ему свое возмущение, а кстати, спросить, почему он не явился на свидание с Лелей. До сих пор я не считала возможным заговаривать с ним на подобные темы, так как у Аси я лично с ним не встречалась и о любви его к Леле узнала только от Аси, когда у нее начались с ним переговоры по поводу визита в тюрьму. Итак, прибегаю в приемный покой, а там мне заявляют, что Вячеслав от должности отставлен, и вот уже неделя, как его нет. Теперь я перед задачей: как реагировать на эту историю? Разыскивать ли Вячеслава или не касаться вовсе этого дела, поскольку меня лично с Вячеславом еще ничего не связывает? История с ним показывает, насколько опасно вращаться среди одиозных лиц. По-видимому, дружба с Олегом (тоже весьма загадочная для меня!) не прошла для него даром. Мое собственное поведение легко может быть признано еще более вызывающим. Я не боюсь быть скомпрометированной, но самой лезть, что называется, на рожон теперь, когда Ася держится только мной, было бы безумием! Да! Ради Аси я должна стать немного осторожней. Я полностью поддержу Вячеслава, если подойдет такая минута, но сама приближать ее не буду.
