Михаил Салтыков-Щедрин - Господа ташкентцы
- Et les femmes donc! {Ну, а женщины!}
- A qui le dites-vous! Ah, il y avait une certaine dona Innes... {Кому вы это говорите! Ах, там была одна донья Инесса...} Впоследствии она была в Петербурге у одного адвоката... les gueux! ils nous arrachent nos meilleurs morceaux! {Прощелыги! они вырывают у нас лучшие куски!} Но я... я встретился с нею в Севилье. Представьте себе теплую южную ночь... над нами темное синее небо... кругом все благоухает... и там вдали, comme dit Pouschkinne:
Бежит, шумит
Гвадалквивир...
Мы идем, впиваем в себя этот волшебный воздух и чувствуем - mais a la lettre {буквально.} чувствуем! - как вся кровь приливает к сердцу! И вдруг... ОНА! в легкой мантилье... на голове черный кружевной капюшон, и из-под него... два черных, как уголь, глаза!.. Oh! mais si vous allez un jour a Seville, vous m'en direz des nouvelles! {Если вы когда-нибудь будете в Севилье, вы сможете порассказать!}
У Nicolas захватывает дыхание. Потребность лгать саднит ему грудь, катится по всем его жилам и, наконец, захлестывает все его существо.
- Je vous dirai qu'une fois il m'est arrive a Petersbourg... {Скажу вам, что однажды со мной в Петербурге случилось...} - начинает он, но Мангушев, с своей стороны, так уж разолгался, что не хочет дать ему кончить.
- О! наши северные женщины! c'est pauvre, c'est mesquin, cela n'a pas de seve! {они бедны, жалки, в них нет остроты!} Надобно видеть их там! Там это зной, это ад, это что-то такое, что мы, люди севера, даже понять не можем, не испытавши лично там, на месте! Но зато, раз на месте, мы одни только и можем оценить южную женщину! Знаете ли вы, что только южная женщина умеет целовать как следует?
Nicolas окончательно багровеет.
- Вы не верите? - и между тем нет ничего святее этой истины. Она не целует - она пьет... elle boit! вот поцелуй южной женщины! Я помню, это было однажды в Венеции, la bella Venezia... {прекрасной Венеции...} Мы плыли в гондоле... вдоль берегов дворцы... в окнах огни... вдали звучат баркаролы... над нами ночь... mais de ces nuits qu'on ne trouve qu'en Italie! {из тех ночей, которые бывают только в Италии!} И вдруг она меня поцеловала... oh! mais ce baiser!., c'etait quelque chose d'ineffable! c'etait tout un poeme! {о! этот поцелуй!.. это было нечто несказанное! это была настоящая поэма!} Увы! это был последний ее поцелуй!
Мангушев потупился, Nicolas впился в него глазами.
- Elle est morte le lendemain {На следующий день она умерла.}. Она, женщина юга, не могла выдержать всей полноты этого блаженства. Она выпила залпом всю чашу - и умерла! Вы можете себе представить мое положение! J'ai ete comme fou... Parole d'honneur! {Я был как безумный... Честное слово!}
Nicolas хочет сказать un compliment de condoleance {слово соболезнования.}, но, благодаря "Retour des Indes", слова как-то путаются у него на языке.
- Certainement... si la personne est jolie... c'est bien desagreable! {конечно... если особа хорошенькая... это очень неприятно!} - бормочет он.
- Parbleu! si la personne est jolie! allez-y - et vous m'en direz des nouvelles! {Черт побери! если особа хорошенькая! поезжайте туда, и вы заговорите об этом по-иному!} - восклицает Мангушев, и так как завтрак кончен и лгать больше нечего, то предлагает своему новому другу отправиться вместе на конный завод.
- Vous verrez mon royaume! {Вы увидите мое царство!} - говорил он, там я отдыхаю и чувствую себя джентльменом!
Начинается выводка; у Мангушева в руках бич, которым он изредка пощелкивает в воздухе. Жеребцы и кобыли выводятся одни за другими, одни других красивее и породистее. Но Мангушев уже не довольствуется тем, что его "производители" действительно бесподобны, и начинает лгать. Все они взяли ему по нескольку призов, опередили "Чародея", "Бычка" и т. д.
- Вот, - говорит он, - этот самый "Зяблик" (c'est le doyen du haras) двадцать два приза взял - parole! {он - главный на конном заводе... Честное слово!}
- Quel producteur! {Какой производитель!} - восторженно восклицает Nicolas.
За "Зябликом" следует кобыла "Эмансипация", за "Эмансипацией" - жеребец "Консерватор" и проч. У Nicolas искрятся глаза и захватывает дух, тем более что Мангушев каждую выводку непременно сопровождает историей, которая неизменно начинается словами: "Представьте себе, с этою лошадью какой случай у меня был". "Куколка" выражает свой восторг уж не восклицаниями, а взвизгиваньем и захлебываньем. Мало того: он чувствует себя жалким и ничтожным, сравнивая этих благородных животных с скромными "Васьками" и "Горностаями", украшающими конюшню села Перкалей.
"Et dire que cet homme a tout cela!" {И подумать, что этот человек владеет всем этим!} - думает он, поглядывая с завистью на торжествующего Мангушева.
За обедом "куколка" словно в чаду. Он слабо пьет и почти совсем не притрогивается к кушаньям.
- Этот "Зяблик" не выходит у меня из головы. А "Консерватор"! А эта "Ласточка"... quelles hanches! {какие задние ноги!} - взвизгивает он поминутно.
Мангушев видит восторженность пламенного молодого человека и удостоверяется, что в нем будет прок. На этом основании он предлагает Nicolas выпить на ты и берет с него слово видеться как можно чаще. Новые восторги, новые восклицания, новое лганье, сопровождаемое заклинаниями.
- Слушай! когда ты поедешь в Париж, - говорит Мангушев, - ты меня предупреди. Я тебе дам письмо к некоторой Florence - et vous m'en direz des nouvelles, mon cher monsieur! {Флоранс - и ты порасскажешь мне потом, милейший!}
От Florence разговор переходит к Emilie, от Emilie - к Ernestine, и так как в продолжение его, следует бутылка за бутылкой, то лганье кончается только за полночь.
А в Перкалях еще не спят. Ольга Сергеевна стоит на террасе, вглядывается в темноту ночи и ждет своего "куколку" ("Oh! les sentiments d'une mere!" {О! чувства матери!} - говорит она себе мысленно).
- Maman! quel homme! quel homme! {Мама! какой человек! какой человек!} - восклицает Nicolas, выскакивая из коляски и бросаясь в объятия матери.
----
Каникулы кончились; Nicolas возвращается в "заведение". Он скучает, потому что чад только что пережитых воспоминаний еще туманит его голову. Да и все вообще воспитанники глядят как-то вяло. Они рука об руку лениво бродят по залам заведения, передают друг другу вынесенные впечатления, и не то иронически, не то с нетерпением относятся к ожидающей их завтра науке.
- Ты что-нибудь знаешь из "свинства" (под этим именем между воспитанниками слывет одна из "наук")?
- Ты прочитал "Черты"?
- Messieurs! на завтра "Чучело" задал сочинение на тему: сравнить романтизм "Бедной Лизы" Карамзина с романтизмом "Марьиной рощи" Жуковского каков "Чучело"!
В таком роде идет перекрестный разговор, относящийся до наук. В залах и классах неприютно, голо и даже как будто холодно; лампы горят, по обыкновению, светло, но кажется, что в этом свете чего-то недостает, что он какой-то казенный; хочется спать и между тем рано. Раздается звонок, призывающий к ужину, но воспитанники не глядят ни на крутоны с чечевицей, ни на "суконные" пироги. Менее благовоспитанные (плебеи) с негодованием отодвигают от себя "cette mangeaille de pourceau" {еду для свиней.} и грозятся сделать "историю"; более благовоспитанные (аристократы) ограничиваются тем, что не прикасаются к кушанью и презрительно пожимают плечами, слушая нетерпеливые возгласы плебеев. Увы! в "заведении" уже есть "свои" аристократы и "свои" плебеи, и эта демаркационная черта не исчезнет в стенах его, но отзовется и дальше, когда и те и другие выступят на широкую арену жизни. И те и другие выйдут на нее с убеждением, что человеческая раса разделяется на chevaliers и manants {рыцарей и мужиков.}, но одни выйдут с правом поддерживать это убеждение путем практики, другие - лишь с правом облизываться на него и поддерживать его только в теории. Первые будут стараться не замечать последних, будут называть их "amis-cochons"; вторые будут ненавидеть первых, будут сгорать завистью к ним, и за всем тем полезут в грязь, чтоб попасться им на глаза и заслужить их улыбку!
- Simon! - с каким я познакомился консерватором! - сообщает "куколка" другу своему Сене Бирюкову, - quel homme! {какой человек!}
- Шут!
Этот Сеня отличается тем, что настоящего разговора вести не может и выражает свои мысли, по возможности, короткими словами. Только в минуты сильного душевного потрясения он позволяет себе проговориться какою-нибудь пословицей вроде: "На том стоим-с!" или: "Бей сороку и ворону!" Тем не менее между товарищами он слывет типом истинного chevalier.
- Сам ты шут! Слушай! Мы виделись с ним чуть не каждый день и, наконец, так сошлись в убеждениях, что поклялись друг другу составить общество "избавителей".
- J'en suis! {Присоединяюсь к нему!}
- Ты понимаешь, что это никак не будет "тайное" общество... напротив того, совсем-совсем явное! Il s'agit des nihilistes, vois-tu! {Видишь ли, дело идет о нигилистах!}
- Topez-la, monseigneur! {По рукам, сударь!}
- Каким он угощал меня вином... "Retour des Indes"... га! это было винцо!
- Jus divin! du raisin! {Божественный сок! винограда!} - мурлыкает Сеня. - На минералках я познакомился с Joyeux!
- Ты глуп, Сеня. Надобно было с Альфонсинкой познакомиться, а ты все к мужчинам лезешь!
- A bas! ca viendra! {К черту! это придет со временем!}
- А еще я у него пил другое вино... Представь себе, эту бутылку подарил его дедушке Потемкин... Tu sais, l'homme du destin! {Помнишь, тот баловень судьбы!}
Сеня, вместо ответа, облизывает свои усики.
- Она лежала сто лет в каком-то углу, в подвале... и я первый, первый открыл это чудо! Однажды, мы сидим вдвоем и пьем... oh! nous avons joliment trinque ce soir-la! {мы чудесно выпили в тот вечер!} И вдруг я ему говорю: Мангушев! я уверен, что у тебя в подвале хранится какое-нибудь чудо! Натурально, он тотчас же дал мне pleins pouvoirs (oh! c'est un vrai chevalier, celui-la) {полномочия (о! это истинный рыцарь).}, и не прошло минуты, как уж она была в моих руках!
