Александр Куприн - Юнкера
Потом обед у Калмыковых, и тоже танцы. А затем - самое главное вечером знаменитая елка в Благородном собрании, на которую съезжается вся молодая Москва: дети, подростки, барышни и юноши. Туда он обещал сопровождать трех приехавших из Пензы землячек: Машеньку Полубояринову, Сонечку Аничкову и Зою Скрипицыну. Бал, на котором танцуют, после того как детей увезут по домам, до тысячи молодых людей. И, если говорить по правде, уже не в Машеньку ли влюбился, по-настоящему и мгновенно, несчастный юнкер в тот вечер, когда она играла Шопена, а он стоял, прислонившись к пианино, и то видел, то не видел ее нежное лицо, такое странное и такое изменчивое в те м ноте. "То ль ко не меня. Дорогой, золотой Дрозд, только, пожалуйста, не меня", - мысленно умоляет Александров.
- Э-Рихтер, - произносит капитан, - Жжданов, Бутынский, Карганов, Прибиль...
"Пронеси, пронеси, пронеси!" - умоляет судьбу Александров, изо всех сил стискивая зубы и кулаки. И вот падает холодно и непреклонно:
- И э-Александров. Кто хочет завтракать или обедать в училище, заявите немедленно дежурному для сообщения на кухню. Ровно к восьми вечера все должны быть в училище совершенно готовыми. За опоздание - до конца каникул без отпуска. Рекомендую позаботиться о внешности. Помните, что александровцы - московская гвардия и должны отличаться не только блеском души, но и благородством сапог. Тьфу, наоборот. Затем вы свободны, господа юнкера. Перед отправкой я сам осмотрю вас. Разойдитесь.
На лестнице Александров догоняет Дрозда. Последняя, отчаянная попытка.
- Господин капитан!
Дрозд останавливается на ступеньке, в птичий недоверчивый полуоборот к юнкеру.
- Э-что еще?
- Господин капитан, позвольте вам сказать, что я катался на коньках, и у меня подвернулась нога. Прямо ступить нельзя, такая боль.
- Э-врешь. Пойди в лазарет и принеси свидетельство.
Душа Александрова катится вниз, как с ледяной горы в Зоологическом.
- Господин капитан, - говорит он смущенно. - Положим, я могу себя осилить. Но у меня другие, важные причины.
- Ну?
- Нет перчаток.
Дрозд хмурится.
- Э-покажи руки.
Юнкер поворачивает обе руки ладонями вверх. Дрозд делает то же самое и сверяет руки свои и его.
- Ерунда. У нас одинаковый размер. Семь или семь с половиной, э-небольшая разница. Вечером я тебе пришлю мои, спросишь у фельдфебеля. Ступай. Ну, что же ты стоишь?
- Господин капитан, - робко говорит юнкер, вновь тронутый великодушием этого чудака. - Положим, перчатки у меня есть, только очень грязные, но я их могу вымыть. Но я должен вам сказать правду (сейчас Александров подпустит маленькую лесть). Я знаю, что вы все можете простить.
Дрозд перебивает его, угрожающе вздернув подбородок вверх.
- Э-далеко не все.
- Простить очень многое, если вам говорят правду.
Дрозд с сомнением косится на юнкера.
- Э-попутай, попутай у меня еще!
- И вот я вам должен признаться откровенно, что...
- Э-девчонки, должно быть?
- Точно так, господин капитан. Барышни. Приехали только на две недели в Москву из Пензы. Мои родственницы. Обещался быть в Благородном собрании на елке. Дал честное слово. Ужасно обидно будет обмануть их и подвести.
Но Дрозд упрямо трясет головою.
- Э-все равно, поедешь. А женскую душу я знаю лучше тебя. Опоздал, не пришел, - пускай сердится; в следующий раз будет ждать еще нетерпеливее. И кроме того, я тебе скажу (тут его голос смягчается), что бал Благородного собрания, это - толкучка, рынок, открытый вход, открытый для всех: купеческие дочки из Замоскворечья, немки, цирюльники, чиновники и другие шпаки всякие. А в Екатерининский институт на бал можно попасть лишь по строгому выбору, по именному, личному приглашению. В Екатерининском, э-дружок мой, учатся девицы лишь из самых древних, самых настоящих, дворянских фамилий. Истинная, столбовая русская аристократия не в Петербурге, голубчик, а в Москве, у нас. Не пропускай случая. Летом выйдешь в офицеры. Придется тебе надолго, если не навсегда, законопатиться в каком-нибудь Проскурове или Кинешме, и никогда ты в жизни не увидишь подобной прелести и красоты. Ну, разве воинская доблесть вытянет тебя вверх или чудом попадешь в Академию, тогда - может быть... Но вернее всего, что навсегда нынешний бал останется для тебя, как прекрасный и э-неповторимый сон. И я тебе твердо говорю, что в пятницу ты сам же поблагодаришь меня. Э-иди, иди, юнкер.
Он ласково концами пальцев потрепал Александрова по плечу и поспешно стал спускаться по лестнице.
"Что же, - подумал Александров. - Видно, так и быть. Хорошо еще, что не на весь день оставил в училище. Все-таки кое-куда поспею. А Машеньке Полубояриновой пошлю записку с посыльным. Да вот еще: пораньше вымыть замшевые перчатки... Ну и Дрозд! Все-таки с ним можно жить. На все смотры, парады, встречи и церемонии, когда назначают юнкеров по выбору, он неизменно посылает и Александрова. О, тут большая ревность! Все училище помнит, по старому преданию, о том, как застрелился в курилке юнкер Кувшинников, будучи не включенным в те двенадцать рядов со знаменем, которые были наряжены в почетный караул для встречи государя. Здесь дело чести! Да и правда, юнкер Александров не особенно красив, - признается сам себе Александров, - скажем, даже совсем некрасив. Но он лучше многих прыгает через деревянную кобылу и вертится на турнике, он отличный строевик, в танцах у него ритм и послушность всех мускулов, а лучше его фехтуют на рапирах только два человека во всем училище: юнкер роты его величества Чхеидзе и курсовой офицер третьей роты поручик Темирязев... А красота? Что такое мужская красота?"
Восемь без пяти. Готовы все юнкера, наряженные на бал. ("Что за глупое слово, - думает Александров, - "наряженные". Точно нас нарядили в испанские костюмы".) Перчатки вымыты, высушены у камина; их пальцы распялены деревянными расправилками. Все шестеро в ожидании лошадей сидят тесно на ближних к выходу койках. Тут же примостился и Дрозд. Он дает последние наставления:
- Следите за своим ножом и вилкой и опрятностью на тарелке, если позовут вас ужинать. Рыбу - только вилкой; можете помогать хлебной корочкой. Птицу в руки не брать. Ешь небольшими кусками, чтобы не быть с полным ртом, когда соседка обратится к тебе с разговором. Девчонкам глупостей не врать, всякие чувства побоку и к черту-с. Начальнице и генералам кланяться придворным поклоном, как учил танцмейстер. Если начальница протянет руку, приложись, но, склонившись, не чмокай. За старшего Рихтер. Вот и все. Завидую вам.
- Поехали бы с нами, господин капитан, - говорит Александров.
- Э-куда мне. Стар.
Довод печальный, но для юнкеров убедительный. Дрозду тридцать шесть лет. Действительно, в эгоистичном измерении юнкеров, это - глубокая старость. Александров, например, твердо решил дожить только до тридцати лет, а потом застрелиться. Стоит ли продолжать жить древним старцем, хладеющей развалиной?
- Вы еще совсем молоды, господин капитан, - говорит с лицемерным сочувствием цветущий армянин Карганов.
Дрозд машет рукой.
- Где уж!., куда уж!..
Уедут юнкера туда, где свет, музыка, цветы, прелестные девушки, духи, танцы, легкий смех, а Дрозд пойдет в свою казенную холостую квартиру, где, кроме денщика, ждут его только два живых существа, две черные дворняжки, без признаков какой бы то ни было породы: Э-Мальчик и э-Цыган. Говорят, что Дрозд выпивает по ночам в одиночку.
Служитель быстро взбегает по лестнице и навытяжку останавливается перед Дроздом:
- Лошади поданы, ваше высокоблагородие.
- Ну, с богом, - говорит Дрозд, вставая. - Верю, что поддержите блеск и славу родного училища. После танцев сразу на мороз не выходите. Остыньте сначала. Рихтер, ты за этим присмотришь.
- Слушаю, господин капитан. А служитель, коренной, всезнающий москвич, возбужденно шепчет сбоку юнкерам:
- Четыре тройки от Ечкина. Ечкинские тройки. Серые в яблоках. Не лошади, а львы. Ямщик грозится: "Господ юнкерей так прокачу, что всю жизнь помнить будут". Вы уж там, господа, сколотитесь ему на чаишко. Сам Фотоген Павлыч на козлах.
Глава XVII.
Фотоген Павлыч
- C богом. Одевайтесь, - приказал Дрозд. - Э-смотрите, носов не отморозьте.
Семнадцать градусов на дворе.
Юнкера волнуются и торопятся. Шинели надеваются и застегиваются на бегу.
Башлыки переброшены через плечо или зажаты под мышкой. Шапки надеты кое-как. Все успеется на улице.
Здесь - вольное, безобидное состязание с юнкерами других рот. Надо во что бы то ни стало первыми выскочить на улицу и завладеть передовой, головной тройкой. Весело ехать впереди других!
Но вот едва успели шестеро юнкеров завернуть к началу широкой лестницы, спускающейся в прихожую, как увидели, что наперерез им, из бокового коридора, уже мчатся их соседи, юнкера второй роты, по училищному обиходу - "Звери", или, иначе, "Извозчики", прозванные так потому, что в эту роту искони подбираются с начала службы юноши коренастого сложения, с явными признаками усов и бороды. А сзади уже подбежали и яростно напирают: третья рота - "Мазочки" и первая - "Жеребцы". На лестнице образовался кипучий затор.
