Игорь Плотник - Книга счастья, Новый русский водевиль
Вся его жестокость была такой же фальшивой глупостью, как Путин на стене.
-- Послушайте, Пинкертон, шли бы вы домой. Выпейте водки с малиной, поставьте горчичники на ноги. Вы очень нервный, а это плохо при вашей работе.
-- Все может быть.
Когда я был уже на пороге, майор окликнул:
-- Твой Фридман умер вовсе не от передоза.
Я остановился.
-- От чего же он, по-вашему, умер?
-- У него случилось кровопускание.
Хорошая акустика в этих старых кабинетах -- все слышно, но я переспросил:
-- Что у него случилось?
-- Проткнул кто-то, -- негромко объяснил майор. -- Не забудьте пропуск.
КАТЯ
Максимовский и Катя дожидались меня на улице. Оба молчали.
-- Слышал я, -- Максимовский вытряхнул крошки из кармана, -- вроде Фридман преставился.
-- Вроде того.
-- Пойдем отметим.
-- Помянем.
-- Что в лоб, что по лбу.
-- И то верно.
-- Хватит! -- прорвало Катю. -- Хватит паясничать! Как вы можете! Как у вас язык поворачивается говорить такие гадости! Ваш друг умер! Вы -распущенные люди! Ничего святого у вас нет! С жиру вы беситесь!
-- Ну вот, начинается. -- Максимовский навис над ней, как туча. -- У нашей снегурочки режется голос. Смотрите внимательно. Теперь так водится, что всякая деревенщина знает жизнь лучше меня?!
-- Что-о? -- готовая расплакаться Катя, и я -- заботливый отец с одним-единственным желанием: трахать ее до потери сознания.
-- Ладно, -- сказал я примирительно, -- прекрати истерику, мы все понимаем. Максимовский просто шутит.
-- Вот именно! Это даже не шутка, а настоящая сатира!
-- Мы сейчас пойдем куда-нибудь оттопыримся, помянем Фридмана, проводим старый год. -- Я подставил Кате руку. -- Ты идешь с нами?
-- А куда мне еще прикажете идти?
-- Иди на панель. -- Максимовский явно не в духе, это заметно невооруженным глазом.
-- Он шутит, шутит. Не обращай внимания.
-- Обосраться можно со смеху. -- Это Катя. Способная.
Я отвел ее на безопасное расстояние. Максимовский пошел впереди, лавируя между лужами.
Какие-то подонки насыпали на землю соли, и теперь под ногами вместо снега -- сплошное месиво. Легкая румяная Катя так близко.
-- Катя, ты знаешь, что такое настоящая любовь, конкретно, между мужчиной и женщиной?
-- Конкретно между нами и вами?
-- Какое совпадение, я как раз об этом думал.
-- На девочек потянуло? -- улыбнулась Катя.
-- Еще как потянуло. Хочется, знаешь, такого милого уютного разврата. Аж зубы чешутся.
-- Насчет разврата -- это не ко мне, -- смесь удивления, пиетета, наивности и простоты. От ее волос до сих пор пахнет шампунем.
-- А к кому?
-- К доктору.
-- Не хочешь так, давай поженимся.
-- А сколько вам лет?
-- Ну, если ты на возраст намекаешь, -- я закинул руку Кате на плечо, -- двадцать. С хвостиком.
-- Врете вы все.
-- Ну и что. Тридцать.
-- С хвостиком?
-- Если это можно назвать хвостиком. Ладно, тридцать два.
-- А мне сколько лет, вы знаете?
-- Четырнадцать?
-- Вы старше меня на восемнадцать лет.
-- И что? Разве такой пустяк станет препятствием на пути к нашему счастью. Я так думаю, что главное в этом деле любовь.
-- Вот так, прямо сразу любовь?
-- Сразу любовь.
-- Так не бывает.
-- Бывает.
Катя остановилась:
-- Вы считаете, что этого хватит для семейной жизни?
Я (в сторону):
-- Кто здесь говорит о семейной жизни?
-- Хватит, хватит. Мне сейчас и простого минета хватит. Давай, прямо здесь. Только не укуси.
-- Какой же вы тупой.
-- Не упрямься.
-- Такой большой и такой тупой. Тупее даже, чем Максимовский.
-- Ты хочешь сказать -- старый.
Когда я был маленьким мальчиком, пределом моих мечтаний было обладать крохотной женщиной. Больше, чем Дюймовочка, но меньше, чем фломастер, приблизительно с ладонь. По моему разумению, она жила бы у меня в штанах и доставляла мне этим громадное удовольствие. Теперь, когда я вырос, для тех же целей мне понадобился бы циклоп. Старшеклассником я любил дам под тридцать.
Все это я к тому, как с возрастом меняется наше представление о женщинах, о себе и о жизни. Сейчас мне тридцать. И я люблю старшеклассниц. Это нормально. Но. Иду по улице. Стоят ноги. Хорошие ноги, и выше ног тоже все мне подходит. Говорю: "Девушка, мы с вами где-то встречались, хотите сниматься в кино, где здесь библиотека имени Ленина, сколько время, дай закурить". Она делает взмах бровями, она делает круглые глаза, она делает испуганное лицо, слова ее полны презрения и сарказма, поза ее и взлет бровей свидетельствуют обо мне, как о гадости, к которой она прикоснулась случайно не по собственной инициативе. Она спросила: "А сколько ВАМ лет?!!"
С ужасом думаю о том времени, когда станут дряблыми мои мышцы, я буду есть протертую пищу и нести старческую околесицу, а именно: долго и утомительно говорить обо всем на свете на том основании, что мысли мои наполнены опытом жизни и внушительным философским содержанием. Все это будет приводить в бешенство даже моих домочадцев, не говоря о молодых наложницах.
-- О чем вы сейчас думаете? -- спросила вдруг Катя.
-- Я для тебя старый?
-- У меня все мужчины были старше, -- весело сказала Катя.
Пришла моя очередь удивляться. Не тому, конечно, что у этого ребенка мужчины старше. Странно было бы наоборот. Как-то походя, это сказано, повседневно. Сколько у этой пигалицы было мужчин? Тоже мне, Чиччолина. Хотя Евпатория в этом смысле -- город, наверное, очень правильный.
-- Кто был твоим первым мужчиной? -- спросил я.
-- Отчим, -- с вызовом ответила Катя.
Как же я сам не догадался.
-- Он купал тебя в ванной, а потом начал шалить?
-- Все не так.
-- А как?
-- Давайте сначала вы мне расскажете о себе.
-- Давай для начала перейдем на "ты".
-- Давайте, то есть давай.
-- Что ты хочешь услышать?
-- Например, кем ты работаешь?
-- Кинорежиссером.
-- А сколько у тебя было женщин?
-- Четыреста или тысяча четыреста. Не помню.
-- Врешь ты все. Расскажи лучше что-нибудь... -- Катя стала вспоминать слово.
-- Интимное?
-- Ну да.
Я закатил глаза, но ничего подходящего моменту не вспомнил:
-- Однажды я надубасился и нассал на ногу Максимовскому.
-- Какая дикость. Ты очень много куришь.
-- У настоящего мужчины даже из штанов должно пахнуть никотином.
-- У тебя дети будут зеленые.
Ты заметил, Скуратов, она сама заговорила о детях? Значит, я тоже ей понравился!
-- Теоретически ты мог бы быть моим отцом.
Что значит теоретически? Я мог бы быть ее отцом не только теоретически. Я бывал в Евпатории, там всякое происходило, и кое-чего я даже не помню. По-моему, так даже интереснее, тем более что опыт у нее есть. Нет, я определенно влюбился.
-- Правильно мама говорила: в Москве -- одни похотливые извращенцы и алкоголики.
-- А в Евпатории, значит, нет? Значит, твой отчим герой-любовник. Так получается?
-- Ты ничего не знаешь. Он -- большая шишка в администрации, он нам очень помог... моей семье... брату.
-- Брату? Он, что же, и с братом твоим спит?
Катя дернула руку.
-- Пусти!
-- В чем дело?
-- Пусти, а то закричу!
-- Кричи. Стой! Вернись, Катя! Пожалей меня! Я очень несчастный!
Катя остановилась и крикнула издалека:
-- Поцелуй меня в задницу!
Таковы все женщины на свете -- ни дня не могут прожить без поцелуев.
-- У любви, как у пташки, крылья, все остальное, как у меня! -промычал я взволнованно. -- Катя вернись! Ты что, обиделась?
-- Ты еще спрашиваешь?
-- Катя!
-- И вообще, мне мама запрещает с женатыми мужчинами разговаривать!
Я знаю все про мужчин и женщин. Особенно про мужчин. И особенно про женщин. Мужчины -- это храбрые герои. Мужчина идет по жизни, шевеля бровями, и шутя оставляет за собой многочисленное потомство. Слова мужчины рождаются глубоко в недрах его подсознания и мутным потоком второстепенных образов изливаются вокруг. Он бросает слова на ветер, и они рассыпаются великолепным бисером.
Женщина так не умеет.
Кому-то из моих Скуратовых, вероятно, померещилось, что я недолюбливаю женщин. Вполне возможно, кому-то показалось, что я к ним отношусь хуже, чем к мужчинам. Я даже допускаю, что кое-кто сделал и более развернутые выводы.
Вынужден сообщить, что вы меня неправильно поняли, и со всей ответственностью заявить следующее: женщины ничем не отличаются от мужчин, если не принимать во внимание несколько физиологических отличий, о которых я вскользь упомяну ниже и которые настолько ничтожны, что вообще не заслуживают отдельного упоминания на страницах этого манифеста, но не могут быть пропущены нами, хотя бы даже для того, чтобы мы не были обвинены в необъективности и предвзятости суждений *.
* Это самая мудреная фраза во всем повествовании.
Так вот. Женщины так же, как и мужчины:
1) ходят на двух ногах,
2) ковыряются в носу и
3) зевают, не закрывая рот ладонью.
Они тоже любят:
1) трахаться сверху,
2) покататься по Кутузовскому проспекту со скоростью 250 км/ч и
