Раиса Орлова - Мы жили в Москве
Надеялся и на развитие общественного мнения, способного противодействовать цензуре, которая все же стала слабее.
Надеялся и на здравый смысл образованных аппаратчиков-прагматиков. А временами надеялся на мирный военно-дворцовый переворот, на маршалов-бонапартистов, которые попросту разгонят пару миллионов захребетников: партийно-комсомольско-профсоюзных и советских чиновников и будут вынуждены опираться на специалистов, на ученых.
Еще в 65-м году, в день двадцатилетия победы, когда на банкет в ЦДЛ пришел маршал Жуков, тогда еще почти опальный, я, правда, спьяну горланил, провозглашал ему восторженные здравицы.
* * *
В июле 1965 года Л. опять поехал в ГДР по приглашению Института истории Национальной Народной армии.
Записи из дневника
27 июля. Спор с Анной Зегерс. Она все понимает. Печально о первом послевоенном приезде в Москву: "Ich war so dйgoыtй vor allen" *. О деле Бродского расспрашивает. Взрывается, когда плохо говорю об Эренбурге: "Он мой друг, он в тысяча девятьсот сороковом году в Париже спас мою семью, если ты будешь так о нем говорить, то лучше уходи". Роди вмешивается, успокаивает и ее и меня. Потчует тяжелым венгерским красным вином. У Анны познакомился с Кристой Вольф и ее мужем Герхардом.
* Мне все было так отвратительно (нем., фр.).
28-30 июля. Потсдам. Утром по улице марширует колонна вермахта. Те же мундиры, те же сапоги, тот же шаг. Те же каркающие команды. Жутковато. Подполковник В. жалуется: "Советские друзья встречаются с нами только Первого мая и Седьмого ноября на торжественных заседаниях. Пьем. Тосты "Дружба, дружба". Иногда танцуем с их женами, а они с нашими очень редко. Они в город в магазины ходят, а мы в их магазины пройти не можем".
...Советский городок. Старые Фридриховские казармы. Узорную чугунную ограду закрыли зеленым дощатым забором. Идиотская нелепость - снаружи проезжая дорога по холму, оттуда все видно - двор, садики, в окна квартир смотреть можно. Как объяснишь такое?
2 авг. Экскурсия вдоль стены. Экскурсовод - рыжий майор-саксонец, самоуверен, развязен, гордится, что его западная печать называет "Враль Эрих". Наш бывший фронтовой антифашист Ф. Дослужился до высоких чинов. Сперва казался мне сытым, самодовольным, ожиревшим. Выпили. Оказывается, и для него стена - нестерпимый ужас. Обрадовался, что я так же думаю. "А ведь эту стену строили и твои ученики, черный майор". Что мне отвечать? Но он: "Знаю, знаю, я тебя не виню, знаю, за что ты сидел".
...Долгий ночной разговор с Гюнтером. Упрямо доказывает необходимость стены: "Все врачи удрали, многие инженеры, мастера. Вот построим социализм, тогда и стену снесем".
3 авг. Людвигсфельде. Заводы автомобилей, раньше производили и самолеты. Эмиль К., тоже бывший мой ученик, жалуется: "Труднейшие проблемы на заводе после стены. Мы приняли несколько сот квалифицированных рабочих, они живут здесь, а раньше работали там, на Западе. Представь себе: приезжают на собственных машинах, требуют - дай им место, где парковаться. В цехах работают вдвое-втрое продуктивнее наших, реже курят и таким образом повышают нормы, снижают расценки. До драк доходило, наши им кричали: "Вы холуи капиталистов, и здесь подхалимничаете". А они нашим: "Лодыри, вас как баранов гоняют. Лодыри, потому и зарабатывать не можете". Труднейшие проблемы. Сейчас кое-как сглаживается. Наши прежние стали работать получше, эти новые - похуже. Уравнивается. Но ведь марксизм учит: социалистическое производство должно во всем превосходить капиталистическое". У меня не хватило мужества признаться бывшему ученику, что я уже так не думаю. Что, во всяком случае, наш социализм куда хуже.
4 авг. У Эрнста Буша. Он словно бы и не постарел, все такой же насупленно и насмешливо ворчливо-приветливый. В светлой комнате много книг, картин и звукозаписывающих устройств, магнитофонов, ленточных, пластиночных, вмонтированных в стеллажи и на отдельных столиках. Представляет молодую жену и двухлетнего сына, толстого, румяного. "Похож на меня?" Прокручивает старые песни, те самые, которые я слушал в 35-м году тридцать лет назад! - в Москве в клубе Тельмана, и тогда знобило от восторга, и уже после бисирования запомнил наизусть: "Друм, линкс, цвай, драй", и песню безработного, и брехтовскую "Балладу о мертвом солдате". Расспрашиваю о Брехте, говорит скупо. "Лучше я тебе спою, что такое брехтовская диалектика". И поет балладу о святой грешнице Ивлин Ру. Она хотела любой ценой добраться до святой земли. Взошла на корабль, обещав заплатить за проезд своим телом, с ней спала вся команда от капитана до юнги, и ее уже не хотели отпускать. Она утопилась, но в рай ее не пустили как блудницу, грешницу; и дьявол в аду не принял как святую, набожную богомолку.
"Это я сам музыку подобрал, ничего не придумывал, я даже толком нот не знаю, вспомнил мелодии двух старых матросских песен и соединил..."
5 авг. У Штриттматеров в Шульценхофе. Большой крестьянский дом. Деревянная мебель, много картин примитивистов. Конюшня. Белые "арабы" и коричневые лохматые пони.
Рабочий кабинет Эрвина - на чердаке над конюшней. Чудесные мне с детства знакомые крепкие запахи и звуки - похрустывание, фырканье, топтанье.
Эрвин - настоящий член кооператива. Он "владеет" лошадьми, кормит, пестует, школит. Но продает их кооператив для своих фондов. В деревне большие приусадебные участки, много цветников, но крестьяне сами не продают своих излишков, "торговля - не крестьянское дело. На то есть посредники". Это не запрет, это традиция. У дорог - высокие платформы для бидонов с молоком (собственность крестьян). Кооперативная ферма имеет свой транспорт. Ежедневно грузовик торгового посреднического кооператива забирает полные бидоны, оставляет пустые; раз в неделю шофер и грузчик - они же счетоводы-инкассаторы - расплачиваются с поставщиками. Никто никого не пытается обжулить. Кооператив доходный. Есть уже и своё начальство, и где-то повыше чиновники, но вот ведь, оказывается, возможны колхозы без голода, без крепостничества. Неужели оно только у нас как проклятье с допетровских времен?
* * *
В эти дни в Москве Фрида умирала. Лечили химией, временами наступало улучшение, и тогда мы надеялись на чудо.
За несколько дней до ее кончины председатель Комитета Госбезопасности Семичастный, тот самый, который в 1958 году назвал Пастернака "свиньей", говорил на идеологическом совещании о литераторах, которые "развращают молодежь", и привел пример: "Вигдорова распространила по всей стране и за рубежом запись суда над Бродским".
Фрида умерла 7 августа 65-го года.
10 августа у ее гроба говорила Лидия Чуковская:
"Из мира ушла большая, добрая сила - Фрида Вигдорова. Каждый, кто ее знал и любил, почувствовал себя сиротливее, несчастнее... Чужой беды для нее не было, чужая беда была для нее собственной, личной бедой... Каждое дело стоило ей много душевных сил. Особенно одно, жгуче-несправедливое, длящееся уже около полутора лет, - дело незаконно осужденного молодого ленинградского поэта. Это дело мы, писатели, должны принять как завещание Фриды Вигдоровой нам и должны продолжать без нее борьбу за ту судьбу, за которую она боролась... Ее имя войдет не только в историю нашей литературы, но и в историю нашей общественной жизни, нашей молодой гражданственности..."
Восьмого сентября в Москве на улице арестовали Андрея Синявского, а несколько дней спустя из Новосибирска привезли арестованного там Юлия Даниэля.
11 сентября сотрудники КГБ произвели обыски у двух московских приятелей А. Солженицына, у которых он оставил на хранение рукописи, письма.
И мы впервые занялись "профилактической чисткой"; рукописи - свои и чужие, - письма, дневники мы распределили на три группы: 1) можно оставить дома, 2) спрятать надолго и подальше и 3) хранить вне дома, но вблизи.
Синявского и Даниэля мы почти не знали, конфискацию архива Солженицына восприняли как угрозу всем. Если после падения Хрущева стал беззащитен прославленный автор "Ивана Денисовича" и "Матренина двора", которого совсем недавно выдвигали на Ленинскую премию, хвалили и в "Правде", и в "Известиях", то чего ждать всем другим? Его судьба неразрывно связана с судьбой нашей литературы, с судьбой страны.
А нам он был еще и лично близок.
Пятого декабря 1965 года в Москве впервые после 1917 года готовилась демонстрация в защиту прав человека и гражданина.
Людмила Алексеева, свидетельница этой демонстрации, в последующие годы стала деятельной участницей правозащитного движения. Она рассказывает:
"За несколько дней до 5 декабря... в Московском университете и в нескольких гуманитарных институтах были разбросаны листовки "Гражданское обращение", напечатанное на пишущей машинке: "...Органами КГБ арестованы два гражданина - писатели А. Синявский и Ю. Даниэль. В данном случае есть основания опасаться нарушения закона о гласности судопроизводства... В прошлом беззакония властей стоили жизни и свободы миллионам советских граждан... Легче пожертвовать одним днем покоя, чем годами терпеть последствия вовремя не остановленного произвола... Ты приглашаешься на митинг гласности, состоящийся 5 декабря в сквере на площади Пушкина у памятника поэту. Пригласи еще двух граждан..."
