Николай Лесков - Житие одной бабы
- Вы знаете эти стишки Майкова?
- Какие? прочитай.
Мальчик начал читать "Ниву". Он читал с большим воодушевлением. На половине стихотворения у Миши начал дрожать голос, и он с глазами, полными чистых юношеских слез, дочел:
О боже! Ты даешь для родины моей
Тепло и урожай - дары святые неба;
Но, хлебом золотя простор ее полей,
Ей также, господи, духовного дай хлеба!
Уже над нивою, где мысли семена
Тобой насажены, повеяла весна,
И непогодами не сгубленные зерна
Пустили свежие ростки свои проворно:
О, дай нам солнышка! Пошли ты ведра нам,
Чтоб вызрел их побег по тучным бороздам!
Чтоб нам, хоть опершись на внуков, стариками
Прийти на тучные их нивы подышать
И, позабыв, что их мы полили слезами,
Промолвить: "Господи! какая благодать!"
Мы с Мишей крепко пожали друг другу руки, поцеловались и расстались на другой день большими приятелями.
ПРИМЕЧАНИЯ
Печатается по "Библиотеке для чтения", 1863, ээ 7 и 8 (с подписью- М. Стебницкий).
При жизни Лескова эта повесть не перепечатывалась, но в 1924 году она была опубликована П. В. Быковым в новой редакции и под другим заглавием: "Амур в лапоточках. Крестьянский роман. Новая неизданная редакция" (Л., 1924) В послесловии Быков сообщил: "Своему "опыту крестьянского романа" Лесков придавал немалое значение. Пересматривая это произведение и устраняя его недостатки, он стал с течением времени все больше и больше подчеркивать выводы, порою сильно волновавшие его. Собрав однажды тесный кружок литературных друзей, Николай Семенович прочел им роман и тут же заявил о намерении переделать его коренным образом. Намерение свое Лесков осуществил. Значительно изменив роман, он предполагал выпустить его отдельным изданием, но не решился сделать этого в виду существовавших в то время (конец 80-х годов) тяжелых цензурных условий". Рукопись романа в новой редакции Лесков подарил П. В. Быкову в благодарность за составленную им библиографию ("Библиография сочинений Н. С. Лескова. За тридцать лет, 1860-1889") и за редактирование собрания сочинений 1889 года. При этом Лесков сказал Быкову: "...я считаю справедливым принести вам в дар переделанное "Житие одной бабы", которое я назвал "Амуром в лапоточках". Простите {Прочтите? - Б. Э.) и не судите! Вам он, быть может, пригодится со временем, когда наступят для крестьянства иные дни и когда интерес к нему возрастет".
Самый факт предпринятой автором переработки "Жития одной бабы" подтверждается предисловием к первому тому "Повестей, очерков и рассказов" (1867)), где сказано, что во втором томе будет напечатан "опыт крестьянского романа" - "Амур в лапоточках"; однако эта новая редакция "Жития одной бабы" не появилась ни во втором томе сборника ("Рассказы Стебницкого", т. II, СПб., 1869), ни в переиздании 1873 года, ни в собрании сочинений 1889 года. Из слов Быкова следует, что Лесков сделал переработку повести в 80-х годах; между тем, судя по словам самого Лескова в предисловии, эта переработка делалась гораздо раньше. Вообще картина, нарисованная Быковым, неясна и не вполне правдоподобна. Во-первых, как можно было "однажды" прочитать друзьям роман величиной в семь печатных листов? Во-вторых, зачем было читать роман в том виде, в каком он был напечатан в 1863 году, и "тут же заявить о намерении переделать его коренным образом"? В-третьих, "Житие одной бабы" никогда не имело подзаголовка "Опыт крестьянского романа"; этот подзаголовок появился тогда, когда было изменено заглавие, а случилось это в 1867 году, в предисловии к первому тому "Повестей, очерков и рассказов". Надо думать, что к этому же моменту относится и переработка самого текста и что Лесков собрал своих литературных друзей, чтобы познакомить их с этой новой редакцией романа.
Вопрос, почему Лесков не напечатал новую редакцию "Жития", остается неясным. Мы сочли более правильным напечатать в настоящем издании первоначальную редакцию повести - тем более, что местонахождение подаренного Быкову экземпляра неизвестно, а текст, опубликованный им в 1924 году, не может считаться вполне авторитетным и исправным.
К тому же - никакой серьезной переделки произведено не было; переработка повести шла главным образом по линии сокращения: убраны некоторые эпизоды, описания, длинноты. Так, например, вынута вся история отношений Насти с "маленькой барышней" Машей (ч. I, глава III), убран анекдот о том, как колокол в церковь везли (ч. I, глава IV), вынут рассказ о поездке молодых к Настиным "господам" (ч. I, глава V) и т. д. (см. в статье Н. Плещунова "Заметки о стиле повестей Лескова", глава IV - "Две редакции романа Н. С. Лескова из крестьянской жизни" - "Литературный семинарий" проф. А. В. Багрия. Баку, 1928). Характерно, что в новой редакции целиком убран весь финальный очерк (со слов "Я был на Гостомле прошлым летом" до конца), игравший роль эпилога и рисующий крестьянскую жизнь непосредственно после отмены крепостного права. Лесков, очевидно, считал его содержание уже устаревшим; при этом он старался приблизить всю вещь к жанру романа, а поэтому последовательно вынимал все очерковые отступления. Рядом с этим в главе VIII (ч. I); сделана большая вставка, описывающая странное душевное состояние Насти по дороге от кузнечихи домой и подсказанная желанием заменить бытовую раскраску сюжета психологическим анализом. После слов: "Дорога была тяжелая, потому что нога просовывалась и вязла" в новой редакции следует:
"От тяжести дороги являлась усталость; дыхание спиралось; в груди минутами что-то покалывало и разливалось жгучею, пронзающею болью, за которою опять становилось тепло и сладко, как после желанного поцелуя. Хотелось упасть здесь и спать непробудно, слушая, как в священной тиши сонного поля, оседая, вздыхают тающие глыбы. Тихий блеск легким траурным флером покрытого снега производил болезненное ощущение: этот ровный спокойный блеск без игры и рефлексов пьянил и возбуждал сильное головокружение. Все видимое пространство, казалось, кружится и не представляет ни одной неподвижной точки: все это движется, как белая пелена, под которой шевелится и из-под которой хочет встать мнимоумерший... В впечатлительной натуре, созерцающей такую картину, является некий благоговейный и непреоборимый ужас; его испытывала теперь и Настя. Тающее снежное поле было для нее Иосафатовой долиной, готовящейся разрывать гробницы своих усопших, и каждый вздох оседающей глыбы заставлял нервную женщину вздрагивать, и ей становилось от этого все страшней. А между тем вздохи эти, становясь все чаще, вдали сливались в один безустанный шепот. Иосафатова долина живет... Страшно, и манит туда, где тихие речи. Настя ускоряет шаги, а в глазах от усталости и снега краснеет... Вдруг ужасный удар, как из тысячи пушек, и после мгновенной тишины оглушительный треск кругом - и сзади, и спереди, и с боков захлопали миллионы ладошей, и хохот, и плеск, и журчанье. Настя в перепуге стала, перешагнула шаг взад и оглянулась. Все тихо, но покатый овраг, которого минуту назад не было видно под снегом, зиял темной пропастью, по днищу которого быстро, с громким журчаньем бежал пробивший поток. Усталым глазам проникаемый светом яркого солнца поток этот казался красным и, извиваясь, сверкал, как огненный змей... Настя испугалась; ей в самом деле показалось, что это змей, и она ударилась бежать отсюда и, задыхаясь, плакала о том горе, о той несправедливости, что по полю бежит к ней навстречу, взять ее под локоть, и усыпить, и уголубить, и ласковыми словами кликнуть. Устала Настя, едва добежала домой и, войдя в избу, села на лавку против печки. Печь жарко топилась, и перед нею стряпала Домна".
Филиповка - пост перед рождеством.
Талька - моток ниток; пасма - прядь пеньковых ниток.
Намычка - кудель, пучок пеньки, изготовленный для пряжи.
Гармидер - крик, шум.
Схаменуться - опомниться.
Колесни - дроги.
Когут - петух.
Сибирный - лютый, злой.
Изнавести - вдруг, невзначай.
Суволока - сорная трава.
"Высоко стоит солнце на небе" и т. д. - цитата из стихотворения Кольцова "Молодая жница" (у Кольцова - "Нет охоты жать").
Замять - метель.
...напоминая Сквозника-Дмухановского в сцене с Гюбнером. - Имеются в виду слова городничего, обращенные к. лекарю: "Это уж по вашей части, Христиан Иванович" ("Ревизор", действие I, явление 1).
...при Василье Александровиче Кокореве. - В. А. Кокорев (1817-1859) крупный откупщик, банковый и железнодорожный деятель, наживший миллионное состояние.
Азям - кафтан.
...напоминает Ольгу Ларину и т. д. - цитата из "Евгения Онегина" (глава III, строфа V).
...от Петра Андреевича Аз-на. - Имеется в виду инспектор орловской гимназии П. А. Азбукин (А. Лесков. Жизнь Николая Лескова, М., 1954, стр. 72).
