Алексей Смирнов - Замкнутое пространство (сборник)
— А стрекозы? — Швейцер шагнул вперед, и дед на всякий случай снова взялся за ружье. — Стрекозы, которые откладывают в людей яйца?
— Да Господь с тобой, — смотритель осторожно рассмеялся. — Откуда им тут взяться? Тебе сон приснился…
— Понятно, — Швейцер утратил остаток сил и сполз на пол.
— Папа, что ты разговоры разговариваешь! — вмешалась Дуня, схватила какую-то тряпку и стала мочить ее под странного вида бачком, штырек которого ходил туда-сюда. — Он же весь в крови! Его перевязать надо.
— Перевяжи, — согласился дед. — Фигура ценная. За сохранность, может, премию получим…
Дуня ответила отцу уничтожающим взглядом. Тот улыбнулся.
— Не бойся, — сказала Дуня, присела перед Швейцером и стала вытирать с его лица кровь и грязь. — У него шутки дурацкие. Он и не думает тебя выдавать.
— Обожди, — возразил с табурета смотритель, вновь принимая серьезный вид. — Дело-то особенное. За ним же уход особый нужен, присмотр. Мы ж не знаем, чего ему можно, а чего нельзя. Он, может, устроен хитро…
— Человек как человек, — Дуня распрямилась и пошла назад к умывальнику полоскать тряпку. — Симпатичный. Есть хочет. Поранился. Ничего хитрого нет.
— Умная ты больно, — дед поерзал. — Слышишь, малец! — он сдвинул брови. — Ты сам-то как?
Швейцер отозвался не сразу.
— Спасибо, со мной все в порядке, — сказал он наконец с горечью. — Вы не думайте, я не какой-нибудь тепличный. У нас гимнастика, военное дело…
— Я ж говорил, что их не только на мясо! — Смотритель торжествующе подмигнул Дуне. — Наверно, и для армии готовят. На случай чего.
— Причем здесь мясо? — глухо осведомился Швейцер.
— Ну, а что ж еще? — Старик не видел знаков, которые Дуня, догадавшись о чем-то, отчаянно ему подавала. — Потроха для власти. Люди ваш заповедник стороной обходят.
— Я вас не понимаю, — Швейцер снова был на ногах, и это прибавляло ему растерянности: вроде как нужно шагнуть, но не ясно, куда и зачем. Он безнадежно посмотрел на тикавшие ходики. Маятник гулял, предупреждая Швейцера, что скоро его время выйдет.
— Папа! — Дуня легонько хлопнула по столу.
— Что такое?
— Ничего. Ты помолчать не можешь? Им же ничего не говорят.
— Что ж с того, что не говорят. Так и жизнь пройдет. Выпотрошат и спасибо не скажут. Голову задурят, а потом ее же пересадят… какому-нибудь президенту.
— Папа, головы не пересаживают.
— Думаешь? Зря. Кое-кому не помешает… Хватай его!
Смотритель уронил ружье, вскочил с табурета и бросился к Швейцеру, который вдруг стал белым и начал падать. Дуня поспешила на помощь и успела вовремя: еще чуть-чуть, и он бы точно ударился головой о плиту.
— Я же тебе говорила! — сердито сказала Дуня, укладывая голову Швейцера себе на колени. — Вечно ты языком мелешь! Ну как тебе сейчас скажут, что ты никто, что тебя на органы вырастили, в пробирке?
— Ну и пусть говорят, — пожал плечами дед. — Что с того, что мы органы? Все органы… И живут счастливо, не кашляют. А за этими вон как ходят. Я слышал, музыка у них, танцы-шманцы, культурные разговоры. Я б тоже орган какой-нибудь дал за такую жизнь.
— Папа! — Дуня, если б не сидела на полу, топнула ногой. — Их же как скот выращивают, под музыку. Помнишь, мы смотрели про немцев? Чтоб благородные были. Принеси лучше самогонки.
— Так я и знал! — воскликнул старик, но встал. — Все всегда кончается одинаково: тащи самогонку!
Он поплелся в комнату.
— А если он с нее загнется? — прокричал он оттуда.
— Ничего страшного, — пробормотала Дуня, гладя Швейцера по щекам. Давай, очнись! Сейчас мы тебя вылечим.
Швейцер открыл глаза и посмотрел прямо перед собой, мимо Дуни. Он подумал про себя, что теперь его глазами смотрит другой человек. Спокойно, не дергайся. Все подтверждается, Врага в природе нет. Есть кое-что другое. Тут Швейцер решил, что нет и Бога.
Дед зашаркал, неся маленький стаканчик.
— На-ка, хлебни.
— Пей залпом, — посоветовала Дуня и деловито шмыгнула носом.
Швейцер вяло глотнул и на секунду перестал существовать. Свободное сознание, метнувшись, подумало, что ошибалось, и Враг все-таки есть.
— Все, все! — кричала Дуня, размахивая перед Швейцером кончиком шали.
— Заешь, — смотритель сунул ему странный, дряблый огурец.
Вот это Швейцеру, не знавшему маринада, понравилось.
Он осторожно почавкал и снова закашлялся, но уже не так сильно.
— Живой? — лицо старика расплылось в улыбке. — На совесть их делают! Как настоящий заглотил.
— Я хочу посмотреть, — твердо произнес Швейцер.
— На что? — не поняли хозяева.
— На все.
— Он в центр хочет, — сообразила Дуня. — Папа, я его завтра свожу на экскурсию.
— Ты что, спятила? Его ж вмиг узнают, по шее получишь.
— Я его переодену. Не в этом же наряде он пойдет.
— Да ты опомнись! — старик рассердился. — Серега и тот вас до первых гаишников довезет и ссадит. Новая морда, да в наших-то краях!
— Зачем нам Серега? Я его на мопеде довезу.
— Он свалится у тебя! — повысил голос смотритель. — И гаишники все равно…
— Ничего не свалится, будет держаться крепко! И мы поедем в объезд, мимо поста!
— Я буду держаться, — неожиданно встрял в разговор Швейцер, который не очень понимал, о чем речь. Язык у него немного заплетался. Внутри стало жарко и звонко, к щекам прилила кровь, голова кружилась.
Дед с остервенением сплюнул.
— Мне-то что, делайте, как хотите. Только я за тебя, Дунька, отвечать не хочу! — и он погрозил ей пальцем. — Ежели откроется — последнее заберут!
Но Дуня то ли по молодому незнанию, то ли по широте души не слушала никаких возражений.
— Давай, расскажи, — пристала она к Швейцеру. — Как вас там держат?
— Он жрать хочет, — дед снова влез не в свое дело. Но в этом Дуня его послушалась: всплеснула руками, отворила дверцу небольшого холодильника и стала вынимать всякую снедь.
— Как удачно, — приговаривала она, — я как раз из центра. Картошку пожарить?
Пожарили и картошку, и какие-то рассыпчатые котлеты. Перед Швейцером поставили полную тарелку всего (он перебрался за стол), положили вилку, а ножа и здесь не дали. Тот на секунду замешкался, гадая, какие правила поведения за столом приняты у его благодетелей.
— Ешь! — Дуня шутливо нахмурилась. Швейцер казался ей таежной зверушкой, забежавшей на огонек и чудом избегнувшей силков.
И Швейцер махнул рукой на этикет. В мгновение ока он съел все до крошки.
Смотритель, наблюдавший за кормлением, не выдержал и отправился к тайнику, в котором прятал самогонку. Вернулся с мутной бутылью, заполненной на треть, плеснул себе и вопросительно взглянул на Дуню.
— Самую малость, — отозвалась та. — Ему больше не давай!
Выпили. Дуня сразу разомлела и поделилась со Швейцером шалью. Расспросы возобновились. Швейцер сначала не знал, о чем говорить, но постепенно разохотился и выложил все — про педагогов, Устроение, распорядок дня, бальные танцы, героического Раевского и спасительного Вустина.
На середине рассказа смотритель закряхтел и налил себе до краев.
— Вот, дочка, — сказал он, нюхая хлебную корочку с солью. — Как головы дурят. Шагающие ягоды, говоришь?
Швейцер через силу улыбнулся. Ему было трудно так вот, с налета смеяться надо всем, во что он свято верил.
— Но мы с тобой попали, дочка, — продолжал старик. — От таких волчар добра не жди. Надо бы его снарядить, да пусть и отправляется, куда сумеет добраться. Бог помощь. Поездит по свету, притрется, обломается… Все равно ты пропал, — неожиданно сообщил он Швейцеру. — У тебя же нет бумаг. Документов нет, понимаешь?
Швейцер опять улыбнулся — на этот раз виновато и пожал плечами.
— Что ты все бздишь! — Теперь Дуня осерчала всерьез. По ее тону Швейцер догадался о примерном значении произнесенного слова. — Никуда он не пойдет! Спрячем его в подполе, я постелю. Жизнь прожил, а все трясешься!
— Потому и трясусь, — отец не хотел ссориться. — Что ты вызверилась, делай по-своему, только потом не плачь.
— Не твоя забота, — Дуня звонко поцеловала Швейцера в висок. Этого с ним никогда не делали, и он глупо кивнул в ответ.
7Его обрядили в те самые штаны, что сохли на заборе. Это были дунины, в них она ходила по ягоды-грибы. Смотритель выдал фланелевую рубаху, протершуюся на локтях почти до дыр. Нашлась и кой-какая обувка, иначе на сбитые в туфлях ноги было больно смотреть. Дуня принесла бейсболку; в сочетании с солнцезащитными очками, которые каким-то чудом сохранились у Швейцера в целости, он походил на обычного шкета, каких полно по стране, в том числе и в провинции. Для совершенства картины ему оставалось сунуть в рот жвачку, но это он, когда ему объяснили, что она такое и зачем, наотрез отказался делать. Мысль о непрерывном жевании внушала Швейцеру отвращение. Психоаналитик обязательно связал бы это чувство с искусственным вскармливанием в подростковом возрасте; к груди Швейцера никогда не подносили, и все, что в нем было сосательного-жевательного, наверняка претерпело диковинные трансформации. Но до таких сложных рассуждений никто из присутствующих не поднялся.
