Анатолий Собчак - Дюжина ножей в спину
Значительно позднее, когда я уже был в Париже, Юрий Леонидович в интервью "Аргументам и фактам" расскажет, как его шантажировали, запугивали (особенно после интервью А. Куликова, в котором тот угрожал петербургским врачам проверкой поставленного ими диагноза врачами МВД), вызывали в следственную группу для дачи показаний, пытались найти какие-то злоупотребления в деятельности руководимой им академии. Характерная деталь - во время допроса академика генерал-полковника Ю. Шевченко следователь задает ему вопрос: "Как вы считаете: мог ли Собчак умереть 3 октября?" Шевченко говорит: "Я буду отвечать на этот вопрос письменно после занесения его в протокол допроса". Следователь: "Нет, в протокол допроса мы это заносить не будем - считайте, что вопрос вызван моим любопытством". Шевченко: "Тогда я не буду на него отвечать".
В тот момент я ожидал проведения процедуры коронарографии и возможной операции аортокоронарного шунтирования, проведение которой не исключил консилиум ведущих кардиологов города. Это был уже второй случай, когда мне рекомендовали сделать операцию на сердце. Первый - в 1993 году, когда в США меня осмотрел один известный профессор-кардиолог (во время моего официального визита в Лос-Анджелес) и рекомендовал провести операцию ангиопластики. Тогда Людмила воспротивилась этому и мои петербургские лечащие врачи сказали, что операция была бы преждевременной.
И вот теперь ситуация повторялась. Осознав масштаб угроз и не желая подставлять питерских врачей, поскольку исход любой операции в какой-то степени непредсказуем, Людмила решилась действовать на свой страх и риск.
Она даже мне не сказала о своем замысле, чтобы не доставить преждевременных волнений.
Первым делом она отправила в Хельсинки нашего старого друга, с тем чтобы он оформил в частной финской медицинской авиакомпании заказ на чартерный рейс по доставке меня в Париж. Оплату заказа обеспечили наши финские друзья в кредит с рассрочкой платежа. Уже к вечеру 6 ноября приятель вернулся в Петербург с выполненным заданием. К тому времени Людмила заказала карету "Скорой помощи" на утро 7 ноября. Оставалось получить "коридор" для прилета самолета из Хельсинки и для вылета в Париж. И об этом она переговорила в аэропорту, получив принципиальное согласие.
Когда 6-го вечером она впервые рассказала мне о своем плане, я отругал ее, настолько велико было мое нежелание куда-либо ехать. Но Людмила не из слабонервных, она спокойно и резко ответила мне: "Лучше ты умрешь на моих руках, чем от скальпеля запуганного хирурга или от руки какого-нибудь поганого опера!!! У нас есть возможность лечиться в хороших, а главное - спокойных условиях, где для врачей ты будешь только пациентом, а не гонимым политиком. Ты прав, что у нас сильные врачи, но наши кретины из правоохранительных органов, к сожалению, пока еще сильнее!" Я не знал, что возразить. Прожив с женой почти 20 лет, я никогда прежде не видел ее такой отчаянной и самоотверженной, сверхволевой. Ее решительность убедила меня. Еще минута - и мои возражения ушли прочь. В самом деле, подумалось мне, я не застрахован от повторения провокаций со стороны Скуратовых и Куликовых (цену этим господам я хорошо знал), а если сейчас со мной что-то случится, я так и уйду из жизни оболганным и затравленным на радость моим врагам. Нет, во имя будущего я обязан выжить и бороться!
Впереди меня ожидала тревожная ночь, полная раздумий и неизвестности, волнений за дочь, которой предстояло остаться в Петербурге и ничего не знать о нашем отлете.
Жена начала поступать строго по своей программе действий, ведомой ей одной. Накормив меня сырниками собственного приготовления и напоив клюквенным морсом, уже ближе к полуночи она ушла домой. В ту ночь она заперла меня в палате и унесла ключ с собой. Для экстренной связи у меня имелся радиотелефон.
В тот период за Людмилой велось активное "наружное" наблюдение, телефоны прослушивались, и вся наша жизнь тех дней была пропитана бесконечной всепроникающей слежкой, внедрением стукачей в наше окружение.
Для сохранения конфиденциальности своего плана Людмила вспомнила все те детективные и шпионские книги, что читала в молодости.
Очень верным оказался ее выбор дня вылета - 7 ноября, когда все, кого мог заинтересовать мой отъезд, праздновали свой традиционный коммунистический праздник - день большевистского переворота и скорее всего пьянствовали.
Людмила сумела дезориентировать и наружное наблюдение: через прослушиваемые телефоны она назначила знакомым встречи и на 7-е, и на 8-е в разных районах Петербурга. А кого-то даже пригласила в гости - на день рождения дочери (16-летие!). Все переговоры с финской компанией, аэропортом и нашими парижскими друзьями о вылете она вела с "незасвеченных" телефонов. И это дало свой результат.
Вместе с тем в Петербурге о вылете знало достаточно много людей - кроме меня, жены и наших друзей ряд сотрудников аэропорта "Пулково", руководитель станции "Скорой помощи", кое-кто из врачей Военно-медицинской академии. Всех их потом будут допрашивать - почему знали, но не донесли!
Моя дочь, родители жены, дальние и близкие родственники - все они пребывали в неведении, всем им Людмила говорила, что проведет выходные дни у меня в Военно-медицинской академии. Они узнали о нашем отбытии во Францию только 10 ноября, когда в СМИ поднялся шум. Дочь Ксения, привыкшая к тому времени к самым причудливым поворотам в судьбе семьи, нисколько не удивилась сноровке матери. "Мама, вы действительно в Париже?" - невозмутимо спросила Ксения 10-го и, получив положительный ответ, справилась, в безопасности ли я во французской столице. Людмила обнадежила ее. В тот же день Людмила успокоила и всех наших родственников.
Лишь к 4 утра в ту драматическую ночь отошел я ко сну. Во сне мучили кошмары - кто-то гнался за мной, а я безнадежно опаздывал на поезд, который на моих глазах уходил со станции, и мною овладевало чувство безысходности.
Тревожный сон был прерван женой - уже в 6 утра 7 ноября она приехала в больницу, разбудила меня и предложила выпить чашку чая перед началом самого ответственного этапа моей эвакуации.
Неспешная беседа, недосказанность фраз и упование на Господа - таким был наш диалог в то утро. Диалог людей, идущих на смертельный риск во имя спасения своей чести и достоинства.
Около 8 утра в палате появился главный врач академии Юрий Шевченко, который стал за последние недели почти родным для нас человеком, оградил как мог от неприятностей и готов был, кажется, пожертвовать собой ради жизни пациента. Еще накануне мы с Людмилой написали ему ходатайство о досрочном прекращении моего лечения в академии, не желая подставлять этого настоящего Человека и Врача и его коллег. Жена отдельно дала ему расписку в том, что берет на себя всю ответственность за мою транспортировку за границу и продолжение лечения за счет собственных средств.
Осмотрев меня, главврач одобрил выписку и передал Людмиле историю болезни (латынь, применяемая медиками при диагностировании болезни и назначении рецептуры, облегчила впоследствии работу французских кардиологов). Мы тепло попрощались. Дежуривший в то утро медперсонал думал, что жена забирает меня домой в связи с праздником.
Около 9 утра в палату принесли носилки, меня спустили во внутренний двор и погрузили в "скорую".
К 10 часам - времени, когда обычно Людмилу начинала пасти "наружка", - мы уже прибыли в аэропорт. "Скорую" со мной пропустили на летное поле, а Людмила вместе с нашими документами, деньгами и двумя небольшими сумками прошла в зал вылета для прохождения таможенного и паспортного контроля.
Таможенники сочувственно отнеслись к нам и предложили было пройти сугубо формальный контроль, однако жена настояла на полномасштабном досмотре предъявила наши декларации о вывозе 8.000 долларов США и пропустила сумки через видеоконтроль. Мы не хотели, чтобы потом сплетничали о незаконном вывозе чего-либо ценного, да и подставлять ребят не хотелось. Людмила как в воду глядела - когда она возвратилась из Парижа, работники аэропорта и таможни рассказали ей о тех допросах, которым их подвергли, и поблагодарили ее за предусмотрительность.
Паспортный контроль - и тоже без эксцессов. Людмила решила отказаться от использования своего дипломатического паспорта (положен по статусу депутату парламента), и пограничники проверяли наши обычные загранпаспорта. Они были в полном порядке, с годовыми визами, но ощущение тревоги все еще не покидало Людмилу - коммунистический режим наплодил много стукачей. Тем приятнее было потом узнать, что никто из десятков людей, видевших тогда нас в аэропорту, не позвонил куда следует.
Когда Людмила прошла контроль, я был уже возле нашего миниатюрного самолетика, в карете "скорой". Ее появление придало мне новые силы, и я поднялся с носилок, чтобы выйти наружу и подышать свежим воздухом. Как поет Пугачева, на душе у меня тихо падал снег, а аэропорт все больше погружался в снежную пелену, но грязь превращала этот чудный белый снег в серую мякоть. Погода, как нельзя кстати, отражала в то утро мое душевное смятение.
