Владимир Шаров - Воскрешение Лазаря
У Федора уже тогда был готов план преобразования чуть ли не всей церковной жизни. Главным он считал три вещи: первая, конечно, - перевод богослужения на современный русский язык, так, чтобы прихожане понимали, что поется на литургии; второе - превратить проповедь из довеска, какая она сейчас в храмах, в полноценную часть службы, соответствующим образом готовить священников. С правом получения прихода выпускать из семинарии только тех, кто умеет и любит толковать, объяснять прихожанам Священное Писание, причем Ветхий Завет - не менее хорошо, чем Новый. Об этом они в своем кругу говорили давно и много. Третий же пункт - открытость, полный поворот церковной жизни к мирянам. Здесь и их участие в назначении священников, в избрании епископата, самого патриарха, еще важнее широчайшая благотворительная деятельность церкви, которая должна взять на себя все, что касается бедных и больных, в общем, каждого, кто по тем или иным причинам сам в нашем мире выжить не в состоянии.
Федю и в те годы жизнь в монастыре привлекала куда больше, чем в миру, если бы не они трое да университет, он, похоже, не знал бы, зачем вообще возвращается в Москву. В монашестве ему ничего не было трудно, его не тяготили ни дисциплина, ни смирение и послушание; он с детства во всех отношениях был сильным, даже властным человеком, но скитский уклад давался ему легко. Они видели, что в монастыре ему лучше, и хотя приезду в Москву, встрече с ними Федя радовался, как ребенок, через неделю жизни в городе он начинал уставать. Из монастыря он приезжал веселый, с кучей впечатлений, там ему все нравилось, все было правильно и имело смысл, вдобавок было немало забавного: например, он рассказывал, что и в Оптине, и в Лавре к нему подходили монахи и говорили, что церковь довольна, что он, прямой потомок Зевса (откуда-то его родословная была им известна, один даже назвал его сыном Зевса), отказался от родной крови и теперь готов служить Спасителю. Федя предсказывал, что если Коля пострижется, то же ждет и его, так что они не удивились, когда в 14-м году в первых числах мая, то есть ровно за три месяца до начала войны, Федя объявил, что уходит из университета и возвращается в Оптину, где надеется через год принять постриг. После этого он, если получит разрешение от наставника, будет поступать в Духовную Академию.
Коля тогда спросил Федю, у кого он будет проходить послушание, и он сказал, что, по-видимому, у старца Питирима, человека в Оптиной очень чтимого, и добавил, что Питирим пока колеблется, считает, что Феде рано уходить из мира. Сам старец в молодости служил в гусарском полку и говорит, что человек должен знать, от чего отказывается, от каких соблазнов и искушений, иначе многим и многим мирянам помочь он не сумеет. Не ведая, как устроена мирская жизнь, он просто их не поймет. Федю он предупреждал об этом не раз, но тот слишком тяготился жизнью вне монастыря. Однако решение Коли сначала окончить университет Федя поддержал. И тут была объявлена мобилизация.
Коля имел студенческую броню, но половина его сокурсников шли на фронт добровольцами, и продолжать учиться, когда товарищи отдают за тебя жизнь, он посчитал нечестным, даже подлым. Убивать он никого не хотел, убить другого человека казалось ему более страшным, чем быть убитым самому. В одном из военных трудов он вычитал, что так же рассуждают чуть ли не две трети солдат, посему стреляют они либо в воздух, либо совсем не целясь. В той же книге говорилось, что после войны народная нравственность потому не рушится окончательно, что лишь единицы из воевавших точно знают, точно видели, что они кого-то убили, большинство же обманывают себя, веря, что на их руках ничьей крови нет. В общем, Коля попал в тиски: идти на фронт и убивать он не хотел и не пойти тоже не мог. Феде он тогда говорил, что жалеет, что не ушел в монастырь раньше, еще вместе с ним.
У Коли было плохое зрение - близорукость, почти минус десять, тем не менее он не сомневался, что окажется годен. Физически Коля был очень крепок. Прошлой зимой на первенстве городского конькобежного союза он занял призовое третье место, летом же с не меньшей страстью гонял на велоциклете. Даже в их имении под Тамбовом - ни много ни мало почти 500 верст - он, пугая крестьян, ездил на своем "шеппарде". И все же зрение помогло. Призван он был, но так как попасть ни в одного немца явно не был способен, его определили в санитарную команду при полевом госпитале и с ней отправили на фронт. В этой команде он, наступая, отступая и снова наступая, провел все три года, спас, вытащил с поля боя несколько десятков человек, сам дважды был ранен, второй раз тяжело, в ногу и в грудь навылет. Только в начале 18-го года, когда армию распустили, он наконец вернулся в Москву. Пришел другим человеком.
Война многих поворачивает к Богу, нигде так ясно не видна чудовищная греховность человека, который, кажется, лишь об одном и думает: убить как можно больше себе подобных, но, возвратившись домой, Коля о монастыре уже не заговаривал. И дело здесь было не в вере, скорее, в том, что он вышел из-под влияния старшего брата. Он столько всего повидал, на столько насмотрелся, что, наверное, это естественно. Кроме того, теперь, после фронта, было понятно, что человек он не монастырский, пока его туда вели, он шел, но тут они с братом потеряли друг друга, и без поводыря Коля свернул в сторону. Надо сказать, что Федя его решение отказаться от пострига принял спокойно. Написал, что давно сомневался, что Коля создан для клобука, и, конечно, идти в монастырь надо по склонности, а не потому, что туда идет старший брат. Пути их разошлись, однако казалось, что ничего из того, что их связывало, не пострадало. Обид не было, они по-прежнему любили друг друга, по-прежнему были близки, но через полгода произошло событие, которое для всех четверых стало страшным ударом. Если верить рассказу Кати, тогда Федю она в первый раз и спасла.
Всерьез об уходе в монастырь Катя никогда не думала. Она хотела иметь нормальную семью, детей - сколько получится, но чем больше, тем лучше, которых она сама выносила, родила и, главное, вырастила. Она была уверена, что ее мужем будет Коля, никого другого отцом своих детей - маленьких Коль и маленьких Кать - она и представить не могла. Она думала, что постепенно, шаг за шагом, сумеет отговорить Колю от ухода в монастырь, верила, что ей это не сразу, но удастся. Если же Коля все-таки пострижется, тогда и она пойдет за ним. Потом была война, два Колиных ранения; когда он лежал в госпиталях, она была рядом с ним, выхаживала его, в другое время они чуть ли не каждый день писали друг другу длинные-предлинные письма. Лишь в последние месяцы из-за наступившего полного хаоса их переписка оборвалась.
Война столько всего поменяла в жизни, столько всего разрушила, что когда она узнала, что Коля демобилизован и живой скоро должен вернуться в Москву, она вдруг призналась себе, что не знает, какой он стал, и боится. Почему-то она думала, что теперь он вслед за Федей точно уйдет в монастырь, и она ругала себя, что во время его отпуска по ранению, когда они были вместе, ему не поддалась. Дело было на Кавказе, в Кисловодске. В ее гостиничном номере был балкон, выходящий прямо на Казбек. Пока не стемнело, молча, они стояли там держась за руки, и смотрели на заснеженную линию гор. Потом он вдруг обнял ее, она ясно видела, что он хочет, чтобы она сегодня, сейчас стала его, хотя сказать не решается. Была ее очередь, она это хорошо понимала и даже не могла себе объяснить, почему тогда не ответила. Венчанию в церкви, первой брачной ночи она никакого значения не придавала, другое дело постриг, обручение с Христом. Может быть, она хотела, чтобы их отношения побыли бы еще чистыми, или просто боялась... Позже она много раз пыталась вспомнить, сказать себе, почему, но так и не сумела. Наверное, хорошо, что не сумела, иначе было бы и вовсе невмоготу.
Когда Коля вернулся с фронта, Катя находилась под Тамбовом вместе с Натиной матерью, которая была очень плоха. Сама Ната сдавала выпускные экзамены на своих фельдшерских курсах, дальше до конца лета была обязательная практика в больнице, и они еще в мае договорились, что она сменит Катю примерно в двадцатых числах августа. Шел 18-й год, Гражданская война; имение у Колпиных давно разграбили и отняли, и они жили, снимая комнату у своего бывшего садовника, честного, порядочного человека. Хотя у них почти ничего не осталось, здесь, в деревне, не то, что в Москве, они не голодали. Катя узнала, что Коля вернулся, из письма Наты, шло оно два месяца и дошло случайно, почта практически не работала. Она даже не стала на него отвечать, все ждала, что Коля или напишет сам, или приедет. Но он не ехал и не писал, она не понимала, почему, но ничего плохого ей в голову не приходило. И вдруг уже в последних числах августа, когда Катя знала, что со дня на день Ната ее сменит и она сможет вернуться в Москву, она получила два письма: одно от подруги с курсов, где среди прочих хороших и плохих новостей прочитала, что Коля и Ната теперь живут вместе, у них гражданский брак, что с недавних пор в моде, и письмо Наты, в котором о ней с Колей не нашла ни слова, это, кстати, поразило ее больше всего, а так - те же новости плюс приписка, что экзамены она, Ната, сдала на отлично, завтра получит в канцелярии диплом и сразу выезжает в Тамбов.
