Виктор Широков - Вавилонская яма
Парень в спортивном костюме был питерский. Он развелся с женой и жил у матери в Рязанской области. Поддал с приятелем и поехал на электричке в столицу, проведать бабушку, но вышел на Таганской, не имея терпежу и на пару с приятелем славно отлил под забором, за что был отловлен доблестными стражами порядка. В отделении выяснилось, что у него нет при себе документов и денег. Ему предложили заплатить штраф. Он попытался звонить по телефонам, которые все равно не помнил, и надеялся только на счастливый случай. Ему днем дала деньги молдаванка, которая расплатилась с милиционерами овощами, фруктами и вином (ей помогли земляки), но когда ей пообещали продлить срок, а парня выпустить, он деньги вернул, не желая зла ближнему.
Мужик в джинсе оказался тезкой Гордина. Ему было пятьдесят, он работал водителем поливальной машины, жил в доме, расположенном в 3-х метрах от отделения, милицейский сосед, и не раз просто по расположению духа поливал асфальтовые джунгли милицейского двора. Участковый его хорошо знал, но отношения с ним были конфликтные. Водитель пару раз послал его на хутор ловить бабочек, когда он пытался урезонить его с приятелями, мешая пить во дворе дома горячительные напитки. Соседи-алкаши достали его давно, уклоняясь от честной оплаты совместных коммунальных услуг. Пока с ним жила жена и двое сыновей, трения как-то угасали, но жена с детьми была сейчас в деревне и он, получив зарплату и поддав как следует, выступил по поводу грязного белья в ванной и вообще, за что очутился в кутузке. Женат он был вторым браком, очень держался за теперешнюю денежную работу и сокрушался, что грозит суд и 5, а то и 10 суток. Значит с работы попрут, а как устроиться хорошо, когда тебе уже полтинник, и требуются только человеки до 35-ти лет. Владимир-водитель был готов откупиться, отдав все четыреста тысяч, которые у него были изъяты, только избежать суда и возможного увольнения с работы.
Гордин спрятал листки в "дипломат", он написал более двадцати страниц, мысли стали пробуксовывать, ему стало скучно подобно акыну описывать происходящее. Сержанта сменил капитан с добродушным лицом, который поведал, что служит он в милиции 23 года, уже три года как на пенсии, но денег не хватает. Получает он полтора "лимона", а пенсия будет в лучшем случае 750 тысяч, разве на это можно жить. Вот его друганы уволились, поступили сразу в частную охрану, получают по "штуке" в долларах, через полгода каждый завел по БМВ и даже "Вольво". Служить тяжко, денег ни на что нет. Даже машина в отделении одна. Всюду только пешком. Ожидается ещё и сокращение после юбилея столицы. А что касается оперов, то это ещё сосунки, месяц назад пришли после школы, вот и выпендриваются. Гордина вообще задерживать было не за что и все беспредел, сплошное нарушение, но он лично не может отпустить, нужно дождаться десяти утра, прихода начальника отделения, подполковника, который и распорядится. Может он придет в 8 или в 9, тогда отпустит раньше. Дежурство капитана заканчивалось в 9 утра. Дежурил он через двое суток, людей не хватает. А положено - через трое суток. И ведь не платят, как положено, в двойном размере. Платили бы, было бы не обидно. Но экономят, денег не хватает. Даже на сигареты, которые особенно ночью летят по пачке в час. И потом каждого угости. Сначала он отказал задержанным курильщикам в сигаретах, но через пяток минут раздобрился, принес пачку, выдал по паре штук на брата. Гордин опять отказался. Экономика должна быть экономной.
Капитану было скучно. Он чесал язык часа три. Оказалось, что милиция располагается в бывшей пивнушке. То-то и пол прогнивший, а денег на ремонт нет. Обещали новое здание построить, но пока руки не дошли. Он утешил водителя Володю тем, что не актировал его якобы взлом двери у соседей, не провел экспертизу степени его опьянения. На возражения водителя, что он не был пьян, авторитетно заявил, что был и нечего лепить горбатого. Парню посоветовал искать деньги, что в три часа утра было просто смешно. Потом ушел. Двери во все камеры и клетки были открыты. Гордин и парень позаходили в камеры из любопытства, попытались прилечь на топчаны в виде буквы "Г", но тут же вскочили, боясь подцепить вшей, хотя капитан и сержант утверждали, что только что была дезинфекция.
Все-таки Володя и парень вздремнули по полчаса-часу, лежа валетом на одном топчане, словно боясь расстаться или уже привыкнув к распорядку. Гордин тоже устраивался в клетке, из которой перевели женщину, но сон не шел. Будущее было неясно. Странно, он не дергался, был совершенно уверен. Милиционеры относились к нему как к свободному человеку, это обнадеживало. Передали ему, кстати, что несколько раз звонила жена и сын. Он поправлял, что, наверное, зять. Да, нет, сын, он так сказал. Гордин не стал спорить.
Милиционеры тоже устали. Пробегая в туалет, они уже не останавливались поговорить да и все темы, вроде, были исчерпаны. Лица у них осоловели. А в 5 утра вызвали водителя Володю и освободили. Он заплатил штраф и на радостях выкупил соседа, парня в спортивном костюме. Гордин остался в помещении один. Он перешел в клетку, которую занимали его коллеги по несчастью, посидел-посидел и положив в изголовье "дипломат", а поверх него сумку с книгами прилег и провалился в короткое забытье, примерно на час.
Разбудили его женские голоса. Пришли две молодые женщины, принесли ведра и тряпки, начали влажную уборку. Сна уже как не бывало. Гордин наблюдал за женщинами из клетки. Выходить не хотелось. Он уже обжил это крохотное пространство. Огляделся. Ему понравилась процарапанная надпись на топчане: "Чем больше говна кладут тем больше нравятся мне звери" и где-то сбоку имя: "Равиль". Он попытался запомнить сентенцию, а потом переписал её наверняка.
Женщины ушли. Гордин искательно заглядывал в окна. Капитан сладострастно считал зеленые "десятки", штук восемь. Это была его законная добыча и хороший приварок. Он перехватил взгляд Гордина, но даже не смутился. Гордин, при всем хорошем отношении к нему и сочувствии, был никем. Малозначащей деталью обстановки. Куском мебели.
Время от шести до девяти утра тянулось бесконечно и изматывающе. Как Гордин не сдерживал себя, он обращался то к капитану, то к сержанту с вопросами: "Не пора ли?", "А пришел ли начальник?". Начальник пришел в начале десятого, сел в гражданском одеянии за телефоны и провел селекторное совещание. Лишь часов в 10 он ушел переодеваться и Гордин его больше не видел. Сдавшая дежурство смена, шныряя туда-сюда, постепенно сосредоточилась в подсобке, куда занесли сковородку, накрытую крышкой, сумки, видимо, с напитками и стали отмечать передачу дежурства. Видимо, это было утренней традицией. Сержант в светло-зеленой рубашке и брюках стал как-то выше ростом, быстро осоловел и "потек", алкоголь действовал на него моментально. Уже через полчаса он не мог говорить и мычал нечто нечленораздельное. Капитан, переодевший в рубашку стального цвета и такие же брюки, стал медлительнее в движениях и что-то решал с начальством. Гордина он пару раз успокоил предположениями, но как-то отъединился от него. Да, никогда не забудет Гордин, как после того, как отпустили в пять утра пару его коллег, сержант принес ему майорскую шинель и предложил послать под себя или накрыться. Гордин, поблагодарив, отказался, но это, я вам скажу, был жест. Может, все-таки и вправду наша милиция нас бережет? Хотя бы от самих себя.
Гордин через стену слышал звонки. Он предполагал, что звонят жена и зять, справляясь о сроке его выпуска. Так оно и было на самом деле. Но на него уже не обращали внимания.
Без пятнадцать одиннадцать к нему зашел опер. Кожемяка выглядел уже не таким энергичным, вместо белой рубашки на нем была какая-то трикотажная в полоску, сминающаяся в гармошку и так же в гармошку было смято его лицо. Видимо, вчера все-таки он "добавил".
В руках опер держал два чистых бланка протоколов допроса. Пошли снова на третий этаж в кабинет Кожемяки. Когда опер отпирал дверь, к нему подошел молодой низкорослый парнишка (кстати, все-таки почти все оперативники, за исключением Кожемяки, были коротышки) и улыбнувшись, произнес, увидев Гордина: "А, пи-и-сатель!"
Гордин сел на тот же стул между двух столов. Поставил на пол "дипломат" и сумку с книгами, и с ужасом подумал, что ещё ничего не кончилось и неизвестно, что ещё впереди. Кстати, ночью он, хоронясь и от сотоварищей по несчастью, и тем более милиционеров, вырвал из ежедневника все заполненные листы, где было полно телефонов, фамилий, зачеркнутых и незачеркнутых дел, встреч и событий, крадучись, несколько раз сходил в туалет и заталкивая правую руку под локоть (благо, был в рубашке с короткими рукавами) в сток, заталкивал исписанные листки далеко в слив и спускал воду, боясь, как бы не засорился унитаз и крамольное содержание не поплыло перед глазами очередного посетителя в форме. Но Бог милостив, уничтожение бумаг прошло успешно. Все-таки плохо учат оперов сыщицкой деятельности, пугать они горазды, а ручки приложить ленятся. На тетрадь даже не обратили внимания, хотя дважды обыскивали поздно вечером. И Гордин боялся, что на трезвую голову с утра они могут дотумкать.
