Геннадий Николаев - Вещие сны тихого психа
Рисковый он человек, азартный, настоящий ученый! И наконец появилась на свет зажигалка, та самая, которая должна запустить реактор. Папа подходит к дыре над муравейником, нацеливает зажигалку вниз и нажимает на рычажок. Что произошло, мы могли судить лишь по вспышке на экране - экран стал матово-белым, потом почернел, вырубился. И в тот же миг из дыры, в нескольких метрах от нас, с воем и свистом взмыл в небо светящийся фиолетовый столб. Муравейник пошел вразнос, СЦР забушевала во всю силу! Случилось именно то, чего Папа и добивался, ради чего многие месяцы корпели мы над схемами и чертежами, ради чего два месяца здесь мастерили солдаты генерала Баржукова, ради чего мы четверо сейчас получали дозы, а славные муравьи героически отдали свои жизни на благо Науки. И голуби - тоже...
С хриплым победным криком Папа подбежал к нам, обнял Галю, меня, хлопнул по плечу невозмутимого Толика и жестом велел немедленно смываться отсюда. Толик берет инициативу в свои руки: первым к лестнице он отправляет Папу, за ним - Галю, меня, сам спускается последним. Герой! Я в каком-то мороке, кажется, будто я не здесь, на висящей лестнице, а там, в пещере, среди погибших муравьев. Да, да, ощущение, будто я тоже мертв. Мне все безразлично: Папин восторг, Галина спортивная проворность, плавно переливающийся под закатным солнцем Байкал, мужик, все еще торчащий в своей доре... И вдруг, уже на последних ступенях, я чуть не срываюсь, чудом успеваю схватиться за боковой канат, ноги болтаются, руки свело судорогой. Удерживаюсь на локтях, упершись ими в перекладину. Толик тут как тут: страхует меня сбоку, чувствую его мощную руку - теперь не грохнусь. Но голова мотается, как резиновая. Вдали, там, где должны быть Святой Нос и поселок Баргузин, над самой кромкой воды маленькие, выстроившиеся длинным рядом домики - ярко блестят оконные стекла, отражая закат, из труб вьются дымки, бегают собаки, на лавочках сидят старики... Где-то там, еще дальше, сто пятьдесят лет назад жили братья Кюхельбекеры... "Что это?" - показываю Толику. Он держит меня за талию, с недоумением смотрит туда, где вдали над водой висит поселок. Ясно, что он ни черта не видит! Голова моя идет кругом, но мираж не исчезает! На поясе у меня дозиметр, я физик, и моя обязанность в случае взрыва проверять местность на радиоактивное загрязнение. Толик опускает меня на камень, спрашивает о чем-то, я не слышу, сижу, как чурка. Где-то внизу кричат Папа и Галя - забеспокоились! Как всё это мне противно! И я сам себе - тоже! Убийцы от науки...
Толик встряхивает меня, я словно очнулся от страшного сна: камни, Байкал, дора с мужиком - всё на месте. Но и мираж - тоже! Толик издает возглас удивления: наконец-то и он увидел, кричит Папе, Гале, показывает вдаль. Те тоже замечают мираж, Галя восторженно машет мне, дескать, смотри, какое чудо! Всё, взял себя в руки, поднялся, коленки дрожат, но идти могу. С Толиной помощью спускаюсь к воде. Галя бросается ко мне, с тревогой вглядывается в меня. Я бормочу: "Всё о-кей", - достаю дозиметр и направляюсь к нашему катеру. Включаю дозиметр - ого! - на брезенте катера столько, что за полчаса смертельная доза! Втыкаю в песок знак опасной радиации и несусь к берегу. Вместе с Толиком проверяем дору - мужик, разинув рот, глядит вверх, на фиолетовый столб, торчащий над утёсом и теряющийся в сумеречном небе. На доре - почти норма, значит, сыпануло вдоль берега. Надежда на дожди. Пещеру, по плану, всю целиком зальют бетоном те же ребята из дивизии генерала Баржукова через дыру, из которой сейчас свищет горячая плазма... Папа читает ситуацию по нашим лицам, направляется к доре, достает из заднего кармана плоскую фляжку с коньяком, отдает мужику. Тот с радостью принимает долгожданный дар, приглашает нас в свою ладью. Мы рассаживаемся по скамьям, мужичок пытается завести движок - вспотел, но движок, увы, не заводится. Папа проявляет беспокойство. Толик начинает действовать: находит у бортов весла, две пары, вставляет в уключины, и мы все четверо, за исключением мужика, который заканчивает дегустацию трехсотграммовой фляжки, резкими рывками уходим подальше от опасного места. Напакостили и смываемся, думаю я, снова впадая в какое-то полудремотное состояние...)
Под матрацем у меня целая библиотека! Захватил на всякий случай самые нужные книги, когда-то начатые, но непрочитанные, - теперь самое время наверстать. Тем более что доктор Герштейн заставил писать эти мемуары. Ему хочется докопаться до самых корней моей придури. Психиатры все такие, что Фрейд, что Герштейн, оба чем-то похожи на Папу, да и на нас с Галкой, точнее, мы чем-то похожи на них: тоже пытаемся во что бы то ни стало, даже вопреки здравому смыслу и чувству самосохранения, довести "живой материал" до изнеможения...
Открыл Плутарха. Закладка пожелтела от времени, но мысли древнегреческого историка, жившего в первом веке новой эры - за две тысячи лет до нас! показались мне весьма современньми и любопытными. Специально для доктора привожу эти цитаты, чтобы не думал, что только я один зациклился на проблемах Души. (Цитаты из работы "О демоне Сократа".)
"...Демон Сократа был не видением, а ощущением какого-то голоса или созерцанием какой-то речи, постигаемой необычным образом, подобно тому как во сне нет звука, но у человека возникают умственные представления каких-то слов, и он думает, что слышит говорящих... У Сократа же ум был чист и не отягчен страстями, он лишь в ничтожной степени в силу необходимости вступал в соприкосновение с телом. Поэтому в нем сохранялась тонкая чувствительность ко внешнему воздействию, и таким воздействием был для него, как можно предположить, не звук, а некий смысл, передаваемый демоном без посредства голоса, соприкасающийся с разумением воспринимающего как само обозначаемое... Так вот, Тимарх, юноша одаренный и недавно приобщившийся к философии, пожелал узнать, какую силу скрывает в себе демон Сократа. Не сообщая об этом никому... он опустился в пещеру Трофония... Две ночи и один день он провел под землей. Многие считали его уже погибшим, и близкие оплакивали его, но вот он утром вернулся очень радостный... он рассказал нам много такого, что вызывает удивление не только у зрителя, но и у слушателя. Опустившись в подземелье, он оказался, так рассказывал он, сначала в полном мраке. Произнеся молитву, он долго лежал без ясного сознания, бодрствует ли он или сон видит: ему показалось, что на его голову обрушился шумный удар, черепные швы разошлись и дали выход душе. Когда она, вознесясь, радостно смешивалась с прозрачным и чистым воздухом, ему сначала казалось, что она отдыхает после долгого напряженного стеснения, увеличиваясь в размере, подобно наполняющемуся ветром парусу; затем послышался ему невнятный шум чего-то пролетающего над головой, а вслед за тем и приятный голос. Оглянувшись вокруг, он нигде не увидел земли, а только острова, сияющие мягким светом и переливающиеся разными красками наподобие закаливаемой стали... Посредине же между ними простиралось море или озеро, которое светилось красками, переливающимися сквозь прозрачное сияние... Цвет воды местами был чистый морской, местами же замутненный, напоминавший болото. Кружась вместе с течением, острова не возвращались на прежнее место, а шли параллельно, несколько отклоняясь, так что при каждом обороте описывали спираль. Море, заключенное между островов, составляло немного меньше восьмой части целого... и было у него два устья, из которых било пламя навстречу водным токам, так что синева на большом пространстве бурлила и пенилась... Обратив же взгляд вниз, он увидел огромное круглое зияние, как бы полость разрезанного шара, устрашающе глубокое и полное мрака, но не спокойного, а волнуемого и готового выплеснуться. Оттуда слышались стенания и вой тысяч живых существ, плач детей, перемежающиеся жалобы мужчин и женщин, разнообразные невнятно доносившиеся из глубины шумы, и все это поразило его немалым страхом... И когда приближается Стикс, души в страхе подъемлют стенание, ибо многие из них похищает Аид, стоит им только поскользнуться. Прочие же подплывают снизу к луне, которая уносит их вверх, если им выпал срок окончания рождений; но тем, которые не очистились от скверны, она не дает приблизиться, устрашая их сверкающими молниями и грозным мычанием, так что они, горько жалуясь на свою участь, несутся снова вниз для другого рождения... Но я вижу только множество звезд, которые колеблются вокруг зияющей пропасти и одни в ней тонут, другие оттуда выскакивают... Не понимаешь ты, что видишь самих демонов... Всякая душа причастна к разуму, и нет ни одной неразумной и бессмысленной, но та часть ее, которая смешается с плотью и страстями, изменяясь под воздействием наслаждений и страданий, утрачивает разумное... звезды, которые кажутся угасающими, - это души, полностью погружающиеся в тело, а те, которые вновь загораются, показываясь снизу и как бы сбрасывая какое-то загрязнение мрака и тумана, это души, выплывающие из тел после смерти; а те, которые витают выше, - это демоны умудренных людей. Попытайся же рассмотреть связь, соединяющую каждого с его душой... Звезды, имеющие прямое и упорядоченное движение, принадлежат душам, хорошо воспринявшим воспитание и образование, у которых и неразумная часть свободна от чрезмерной грубости и дикости; а те, которые смятенно отклоняются то вверх, то вниз, словно стараясь освободиться от связывающих их пут, борются со строптивым и не поддающимся воспитанию нравом и то одолевают его и направляют в здоровую сторону, то склоняются под бременем страстей и впадают в порочность, но снова восстают и продолжают борьбу. Ибо связь с разумом, подобно узде, направляющей неразумную часть, вызывает в ней раскаяние в совершенных проступках и стыд за противонравственные и неумеренные наслаждения: обузданная присутствующим в ней самой властвующим началом, душа испытывает боль, пока она не станет послушной и не будет без боли и ударов воспринимать каждый знак подобно прирученному зверю. Такие души лишь медленно и с трудом обращаются к должному состоянию. А от тех душ, которые от самого рождения охотно покорствуют своему демону, происходит род боговдохновенных и прорицателей... Вернувшись в Афины, он (Тимарх) на третий месяц, как предсказал ему явленный голос, скончался..."
