Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты
8.
Кармалины еще были за столомъ и кончали обѣдъ, когда Нехлюдовъ вошелъ къ нимъ. Еще въ сѣняхъ, поспѣшно отворяя безшумно огромную дверь, толстый швейцаръ объявилъ, что кушаютъ.
– Пожалуйте, Ваше Сіятельство, васъ приказано просить.
Въ столовой за столомъ сидѣли противъ огромнаго дубоваго буфета съ вазами старикъ119 Кармалинъ, его братъ, дядюшка, докторъ, Иванъ120 Ивановичъ Колосовъ, бывшій профессоръ, либералъ,121 Реджъ, маленькая сестра Алины Варя и Катерина Александровна, 40 лѣтняя дѣвушка, другъ дома, славянофилка и благотворительница, сама Алина и главное лицо дома, меньшой братъ Алины, единственный сынъ Кармалиныхъ гимназистъ Петя, для котораго вся семья, ожидая его экзаменовъ, оставалась въ городѣ. Софья Васильевна Кармалина, какъ всегда лежащая, не выходила изъ своего кабинета и тамъ обѣдала.
– Ну вотъ и прекрасно. Садитесь, садитесь, мы еще только за жаркимъ, – весело кивая головой, сказалъ старикъ122 Кармалинъ. – Степанъ, – обратился онъ къ толстому, величественному буфетчику.
– Сію минуту подадутъ, – сказалъ онъ, доставая съ буфета большую разливную ложку и кивая другому красавцу съ бакенбардами, лакею, который тотчасъ сталъ оправлять нетронутый приборъ рядомъ съ Алиной, съ крахмальной гербовой салфеткой.
– Ну, садитесь, разскажите, – обратился123 Колосовъ, оглядываясь на вошедшаго мертвыми, безстрастными глазами, – продолжаетъ ли судъ присяжныхъ подрывать основы?124
Нехлюдовъ ничего не отвѣтилъ и, снявъ салфетку, сѣлъ на указанное мѣсто.
Вся энергія его уничтожилась. Онъ чувствовалъ себя подавленнымъ. Катерина Александровна, какъ всегда, несмотря на свое славянофильство, привѣтствовала его по французски:
– Oh, le pauvre Dmitry Ivanovitch, vous devez être terriblement fatigué.125
– Да, очень, – отвѣчалъ Нехлюдовъ.126
– Что же вы оправдали или обвинили? – спрашивала она.
– Ни оправдали, ни обвинили, – отвѣчалъ Нехлюдовъ, недовольно морщась и оглядываясь на Алину.
Алина привѣтственно улыбнулась, но тотчасъ же улыбка ея потухла: она сразу замѣтила тѣмъ необманывающимъ женскимъ властолюбивымъ чутьемъ, что плѣнникъ ея освободился, или высвобаживается, или хочетъ освободиться: на лицѣ его было то сосредоточенное и, какъ ей всегда при этомъ казалось, осудительное выраженіе, съ которымъ она давно уже боролась и которое, къ торжеству ея, совсѣмъ исчезло въ послѣднее время.
– Извините меня, пожалуйста. Да мнѣ и не хочется совсѣмъ ѣсть, – говорилъ Нехлюдовъ,127 поспѣшно обходя столъ и здороваясь со всѣми сидѣвшими.
Изъ мущинъ только старикъ Кармалинъ не всталъ, а подалъ руку сидя. Однако онъ сѣлъ и долженъ былъ обѣдать.
Все нынче имѣло для Нехлюдова въ домѣ Кармалиныхъ совсѣмъ другой, чѣмъ обыкновенно, новый и непріятный характеръ.128 Ему непріятенъ былъ этотъ самоувѣренный, пошлый политически-либеральный вопросъ Колосова, непріятна была самоувѣренная манера старика Кармалина, жадно ѣвшаго свой обѣдъ, которому онъ приписывалъ величайшую важность, непріятны были французскія фразы славянофилки Катерины Александровны, непріятны были степенные лица гувернантки и репетитора, непріятенъ былъ видъ всей этой роскоши: серебра, хрусталя, дорогихъ кушаній, винъ, лакеевъ, которую онъ замѣчалъ теперь, также, какъ и вся его жизнь – плодъ преступленія, того самаго преступленія, про которое только что такими простыми словами разсказывалъ ему извощикъ.129
– Я не буду васъ стѣснять, – сказалъ старикъ и всталъ изъ за стола. За нимъ встали и всѣ остальные, кромѣ Алины и Катерины Александровны.130
Алина и Катерина Александровна остались за столомъ, чтобы ему не скучно было одному.
Перемѣнъ было много, какъ всегда за ихъ обѣдами, но теперь, когда онъ обѣдалъ одинъ и два человѣка служили ему, ему это показалось невыносимо. Онъ поѣлъ супъ съ пирожками и отказался отъ остальнаго.
– Вы не видали новый модель Алины? – спросила Катерина Александровна.
– Нѣтъ.
– Пойдемте.
Они пошли въ уставленную вещицами, мольбертами комнату Алины, и тамъ ему показали новый рисунокъ ея съ дѣвочки съ распущенными волосами.
Все это было теперь невыносимо Нехлюдову.
– Однако я вижу, на васъ обязанность присяжнаго дѣйствуетъ угнетающе.
– Да. Но, главное, со мной въ судѣ именно случилось очень важное и не то что разстроившее меня, а заставившее стать серьезнѣе.
– Что же это? Нельзя сказать?
– Пока нельзя.
– Тяжелое для васъ? – сказала Алина съ искреннимъ участіемъ, тронувшимъ его.
– Да и нѣтъ. Тяжелое, потому что заставило меня опомниться и смириться, и не тяжелое, потому что открываетъ возможность, даже потребность улучшенія своей жизни. Я не могу сказать вамъ.
– Секретъ? – сказала Катерина Александровна. – Я не переношу секретовъ и потому догадаюсь. Это было въ самомъ судѣ? Касается только васъ?
– Не могу ничего сказать, Катерина Александровна. И я лучше уйду.
– Помните, что то, что важно для васъ, важно и для вашихъ друзей.
– Завтра приде
– Едва ли. Прощайте пока. Благодарю васъ очень зa ваше участіе, котораго я не стою.
– Что такое, comme cela m’intrigue,131 – говорила Катерина Александровна, когда Нехлюдовъ ушелъ. – Я непременно узнаю. Какая нибудь affaire d’amour propre. Il est très susceptible, notre cher Митя.132
– Онъ странный. Я давно вижу, что онъ сбирается to turn a new leaf,133 только бы не слишкомъ радикально, какъ онъ все дѣлаетъ, – сказала Алина.
Нехлюдовъ между тѣмъ шелъ одинъ домой и думалъ о томъ, чтò онъ будетъ дѣлать. Онъ зналъ одно, что завтра онъ употребитъ всѣ мѣры, чтобы увидать ее одну и просить у нее прощенія.
Онъ заснулъ поздно. Видѣлъ во снѣ134 Катюшу больную. Будто она идетъ куда [то] въ дверь и никакъ не можетъ войти, и онъ не можетъ помочь ей. И мѣшаютъ этому перпендикулярныя палки. И палки эти – рѣчь прокурора. И отъ того, что поздно заснулъ, онъ проспалъ долго и потому на другое утро онъ былъ въ судѣ только въ 10 часовъ. Онъ хотѣлъ идти къ Предсѣдателю, но уже некогда было. Начиналось опять дѣло. Всѣ въ комнатѣ присяжныхъ, и судебный приставъ, и сторожа, встрѣтили его уже какъ своего. Но настроеніе его было совсѣмъ другое, чѣмъ вчера: то, что вчера казалось ему если не важнымъ то приличнымъ, нынче казалось ему чѣмъ то нелѣпымъ и смѣшнымъ.
Дѣло нынѣшняго [дня] было о кражѣ со взломомъ. Укралъ половики пьяный фабричный 22 лѣтъ. Изъ всего дѣла видно было, что мальчикъ этотъ, будучи безъ мѣста, пьянствовалъ и въ пьяномъ видѣ, возвращаясь на квартиру, съ которой его сгоняли, почему то вздумалъ украсть то, что попалось. Его поймали. Онъ тотчасъ же покаялся. Половики эти, очевидно, никому не нужны были. Свидѣтели: пострадавшій и городовой, очевидно, только тяготились тѣмъ, что ихъ допрашивали. Все это было возмутительно. Возмутительно было то, что изъ жизни человѣческой дѣлали игрушку. Нехлюдовъ думалъ все это, слушая теперь процедуру суда, и удивлялся, какъ могъ онъ не видать этого прежде. Съ трудомъ просидѣлъ онъ это дѣло. Нѣсколько разъ онъ хотѣлъ встать и сказать всѣмъ, кто былъ тутъ: «Полноте, перестаньте, какъ не стыдно вамъ делать игрушку изъ страданій человѣческихъ» – танцору, прокурору и всѣмъ этимъ чиновникамъ, отъ Министра до курьера, получающимъ за это жалованье. Если ужъ нельзя не отдавать этимъ людямъ трудовъ народа, то пускай бы такъ, на домъ, отдавать имъ всѣмъ каждое 20-е число тѣ милліоны, к[оторые] они стоятъ, но только бы не дѣлали они этой безобразной гадости издѣвательства надъ человѣческими страданіями, не развращали бы они этого народа. Вѣдь вы знаете, что, во 1-хъ, этотъ мальчикъ не виноватъ, что въ такихъ условіяхъ, какъ онъ, всѣ мы были бы въ 100 разъ хуже; во 2-хъ, то, что никакой, даже приблизительной справедливости вы не достигаете никогда своими грубыми пріемами, въ 3-хъ, что наказанія, которымъ вы ихъ подвергаете, не имѣютъ никакого смысла. Мстить – вы знаете, что не нужно и не хорошо и противно той вѣрѣ, которую вы будто бы исповѣдуете. Пресѣчь возможность новаго преступленія вы уже никакъ не достигаете, ссылая ихъ въ Сибирь, т. е. въ другую мѣстность Россіи; объ исправленіи же, запирая его въ сообщество съ ослабшими[?], развращенными людьми, очевидно не можетъ быть рѣчи. Онъ нѣсколько разъ хотѣлъ подняться и сказать это, но, во первыхъ, не доставало силы разбить это внѣшнее благообразіе суда, невольно гипнотизировавшее его, во 2-хъ, онъ боялся, какъ бы выходка эта не помѣшала себѣ выхлопотать отъ прокурора разрѣшеніе на свиданіе съ Катюшей.135
