Аполлон Григорьев - Одиссея последнего романтика

С пирмонтских вод приехал он,
Всё так же бледный и больной,
Всё так же тяжко удручен
Ипохондрической тоской…
И, добр по-прежнему со мной,
Он только руку мне пожал
На мой вопрос, что было с ним,
Скитальцем по краям чужим?
Но ничего не отвечал…
Его молчанье было мне
Не новость… Он, по старине,
Рассказов страшно не любил
И очень мало говорил…
Зато рассказывал я сам
Ему подробно обо всех,
Кого он знал; к моим словам
Он был внимателен — и грех
Сказать, чтоб Юрий забывал,
Кого он в старину знавал…
Когда ж напомнил я ему
Про Ольгу… к прошлому всему
Печально-холоден, зевнул
Мой Юрий и рукой махнул…

Бывало, часто говорил
Он мне, что от природы был
Он эгоистом сотворен,
Что в этом виноват не он,
Что если нет в душе любви
И веры нет, то не зови
Напрасно их, — спасен лишь тот,
Кто сам спасенья с верой ждет,—
Что неотступно он их звал,
Что, мучась жаждою больной,
Всё ждал их, ждал — и ждать устал…
И, разбирая предо мной
Свои мечты, свои дела,
Он мне доказывал, что в них
Не только искры чувств святых,
Но даже не было и зла.{134}
Он говорил, что для других
В преданьях прошлого — залог
Любви и веры, — а ему
Преданий детства не дал бог;
Что, веря одному уму,
Привык он чувство рассекать
Анатомическим ножом
И с тайным ужасом читать
Лишь эгоизм, сокрытый в нем,
И знать, что в чувство ни в одно
Ему поверить не дано.

Одну привязанность я знал
За Юрием… Не вспоминал
О ней он после никогда;
Но знаю я, что ни года,
Ни даже воля — истребить
Ее печального следа
Не в силах были: позабыть
Не мог он ни добра, ни зла;
И та привязанность была
Так глубока и так странна,
Что любопытна, может быть,
И вам покажется она…
Не думайте, чтоб мог любить
Он женщину, хотя в любовь,
Бывало, веровал вполне,
Хоть в нем кипела тоже кровь…
Но неспособен был вдвойне
И в те лета влюбиться он:
Он был и ветрен, и умен.
Зато в душе иную страсть
Носил он. . . . . . .
. . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .

Его я знал… Лицо его
Вас поразить бы не могло;
Одно высокое чело
Носило резкую печать
Высоких дум… Но угадать
Вам было б нечего на нем…
Да взгляд его сиял огнем…
Как бездна темен и глубок,
Тот взгляд одно лишь выражал —
Высокий помысл иль упрек…
На нем так ясно почивал
Судьбы таинственный призыв…
К чему — бог весть! Не совершив
Из дум любимых ни одной,
В деревне, при смерти больной,
Он смерти верить не хотел —
И умер… И его удел
Могилой темною сокрыт…
Но цвет больной его ланит
Давно пророчил для него
Чахотку — больше ничего!

Его я знал, — и никого,
И никогда не уважал
Я так глубоко, хоть его
Почти по виду только знал,
Иль знал, как все, не больше… Он
Ко всем был холоден равно
И неприступно затаен
От всех родных и чуждых; но
Та затаенность не могла
Вас оттолкнуть, — она влекла
К себе невольно. Но о нем
Довольно… К делу перейдем.

Одно я знаю: Юрий мой
Был горд до странности смешной;
Ко многим — к тем, кто выше был
Его породой, или слыл
Аристократом (но у нас,
Скажите, где же высший класс?) —
Не слишком ездить он любил…
Но к князю часто он езжал
И свой холодный, резкий тон
С ним в разговоре оставлял…
Хоть с Юрием, быть может, он
Был даже вдвое холодней,
Чем с прочими, — в любви хвоей
Был Юрий мой неизменим
И, вечно горд, в сношеньях с ним
Был слаб и странен, как дитя…
Да! он любил его, хотя
На сердца искренний привет
Встречал один сухой ответ…

Он помнил вечер… Так ясна
Плыла апрельская луна,
Такой молочной белизной
Сияла неба синева,
Так жарко жизнью молодой
Его горела голова,
Так было грустно одному,
И так хотелося ему
Открыться хоть кому-нибудь
И перелить в чужую грудь
Хоть раз один, что он таил,
Как злой недуг, в себе самом,
Чему он с верою служил
И что мучительным огнем
Его сжигало, — и теперь,
В груди его открывши дверь,
На божий мир взглянуло раз
И с ним слилося в этот час
В созвучьи тайном… В этот миг
Зачем судьба столкнула их?
Бог весть!..

Случалось вам видать,
Когда начнут издалека
Сбегаться к буре облака
И ветром их начнет сдвигать
Одно с другим? Огонь и гром
Они несут — и ожидать
Сдвиженья страшно вам… Потом
Противный ветер разнесет
Их по противным сторонам…
Скажите: грустно было вам
Иль было весело?..

Когда в душе твоей, сомнением, больной,
Проснется память дней минувших,
Надежд, отринутых без трепета тобой
Иль сердце горько обманувших,
И снова встанет ряд первоначальных снов,
Забвенью тщетно обреченных,
Далеких от тебя, как небо от духов,
На небеса ожесточенных,
И вновь страдающий меж ними и тобой
Возникнет в памяти случайно
Смутивший некогда их призрак роковой.
Запечатленный грустной тайной,—
Не проклинай его… Не сожалей о них,
О снах, погибших без возврата.
Кто знает, — света луч, быть, может,
уж проник
Во тьму страданья и разврата!
О, верь! Ты спасена, когда любила ты…
И в час всеобщего восстанья,
Восстановления начальной чистоты
Глубоко падшего созданья,—
Тебе любовию с ним слиться суждено,
В его сияньи возвращенном,
В час озарения, как будут два одно,
Одним божественным законом…

Нет, нет — наш путь иной… И дик, и страшен вам,
Чернильных жарких битв копеечным бойцам,
Подъятый факел Немезиды;
Вам низость по душе, вам смех страшнее зла,
Вы сердцем любите лишь лай из-за угла
Да бой петуший за обиды!
И где же вам любить, и где же вам страдать
Страданием любви распятого за братин?
И где же вам чело бестрепетно подъять
Пред взмахом топора общественных понятий?
Нет, нет — наш путь иной, и крест не вам нести:
Тяжел, не по плечам, и вы на полпути
Сробеете пред общим криком,
Зане на трапезе божественной любви
Вы не причастники, не ратоборцы вы
О благородном и великом.
И жребий жалкий ваш, до пошлости смешной,
Пророки ваши вам воспели…
За сплетни праздные, за эгоизм больной,
В скотском бесстрастии и с гордостью немой,
Без сожаления и цели,
Безумно погибать и завещать друзьям
Всю пустоту души и весь печальный хлам
Пустых и детских грез, да шаткое безверье;
Иль целый век звонить досужим языком
О чуждом вовсе вам великом и святом
С богохуленьем лицемерья!..
Нет, нет — наш путь иной! Вы не видали их,
Египта древнего живущих изваяний,
С очами тихими, недвижных и немых,
С челом, сияющим от царственных венчаний.
Вы не видали их, — в недвижных их чертах
Вы жизни страшных тайн бесстрашного сознанья
С надеждой не прочли: им книга упованья
По воле вечного начертана в звездах.
Но вы не зрели их, не видели меж нами
И теми сфинксами таинственную связь…
Иль, если б видели, — нечистыми руками
С подножий совлекли б, чтоб уравнять их
с вами,
В демагогическую грязь!