Николай Переяслов - Мой дедушка - застрелил Берию
Найдя описанный им по телефону шестиэтажный дом неподалеку от метро «Краснопресненская», я вошел в указанный подъезд и поднялся на второй этаж. Уже протянув руку к звонку, я вдруг увидел, что дверь в квартиру Галкина не заперта и с опаской потянул её на себя. Отвратительно скрипнув, она отворилась, и я оказался перед входом в квартиру.
— Николай Александрович! — делая осторожный шаг через порог, громко позвал я. — Ты дома?
— Входи, входи, дверь открыта! — послышался из глубины квартиры знакомый голос Галкина, и я уже без опаски вошел в прихожую.
Прямо передо мной было установлено большое зеркало в металлической оправе, рядом — широкая вешалка для одежды и небольшая, покрытая черной кожей, скамеечка под ней. Пол был устлан дорогими ковровыми дорожками и, присев на краешек этой скамейки, я снял свои запыленные туфли и пошел туда, откуда перед этим слышал голос Галкина.
Миновав длинный коридор, я вошел в соседнюю комнату и на мгновение оторопел. Прямо посреди неё в форме буквы «Т» помещался огромный канцелярский стол, и во главе этого стола восседал, проводя какое-то совещание, сам Николай Александрович, а перед ним с напряженным вниманием сидели человек шесть похожих одновременно и на Чубайса, и на Немцова джентльменов. Это была не жилая квартира, как я думал, идя сюда на встречу, а некий домашний офис, в котором шла работа, и при моем появлении все сидевшие за столом повернули головы и принялись разглядывать вошедшего.
Чувствуя страшную неловкость, я как дурак стоял перед ними, не зная, куда деть свои разутые до носков ноги.
— Познакомьтесь, — представил меня присутствующим Галкин. Замечательный поэт, журналист. Мы с ним участвовали вместе в автопробеге, публика встречала его на «ура». Прочитай своё стихотворение о покушении на царя Александра, — предложил он.
— Сейчас? — смутился я, поджимая пальцы в носках и думая только о том, как поскорее отсюда убраться. — Нет-нет, я не готов. И вообще я на минутку, посмотреть, как ты тут... устроился. Так что не буду вам мешать.
— Но ты хотел поговорить о журнале? — и, повернувшись к своим коллегам, пояснил: — Он оставил газету «Всенародная кафедра» и хочет создавать свой журнал. Литературный.
— Гиблое дело, — тут же констатировал один из его собеседников, больше похожий на Чубайса.
— Деньги на ветер, — поддержал другой, вроде бы больше смахивающий на Немцова.
— Но это будет не просто литературный журнал, а журнал литературной моды. Он будет возносить вверх неизвестных гениев и свергать устоявшиеся авторитеты, а главное — он будет диктовать издателям, кого издавать, а кого нет. Я уверен, что...
— С литературоцентризмом в России сегодня покончено. Для издательского бизнеса достаточно Пелевина, Акунина и парочки переводных авторов. Зачем же опять поворачивать внимание страны к слову писателей, уступая литературе ту роль, ради захвата которой и была затеяна вся перестройка? — подвел итог разговору третий.
— Я тоже думаю, что с организацией литературного журнала нужно пока немного подождать, — подал наконец голос и Галкин. — Такие акции надо проводить монаршьим указом, чтобы сразу стала видна роль государя в восстановлении державного отношения к культуре. А сегодня это несколько преждевременно. Сегодня перед нами стоят гораздо более неотложные задачи, нужно, к примеру, провести всероссийскую конференцию по теме общинного жизнеустроения, слёт юных монархистов, так что... Ты же умный человек, понимаешь...
Надев в прихожей свои одиноко стоящие под зеркалом пыльные туфли, я прикрыл за собой дверь квартиры-офиса и почти опрометью выскочил из подъезда. Надо же, блин, так купиться на слова идиота! Поможет он, как же. Держи карман шире! Посмеялся, как над пацаном, шизик хренов.
Я долго шел по улицам без всякой цели, покуда не почувствовал, что устал и хочу есть. Покрутив по сторонам головой, увидел поблизости торговку горячими хот-догами и, не долго думая, купил себе торчащую из булочки сосиску. Отойдя в сторону от людского потока, я аккуратно, чтобы не накапать на себя кетчупом и горчицей, съел хот-дог, затем купил в одном из киосков бутылочку разрекламированной по всем каналам телевидения «меринды» (»Жизнь хороша — если пьешь не спеша!»), а в другом — «Независимую газету» и, отыскав на бульваре незанятую скамейку, присел отдохнуть.
Прихлебывая из бутылки приятный шипучий напиток, я развернул газету и сразу же уткнулся взглядом в результаты предвыборного рейтинга претендентов. И оторопел не меньше, чем час назад, когда вдруг оказался в носках посреди приемной Галкина. Потому что первым в списке стояла фамилия Чибиса — за него были готовы отдать свои голоса уже 37 процентов избирателей.
Не удивительно, что вечером того же дня он позвонил мне домой персонально. Мол, извините, произошла ошибка, мои имиджмейкеры и политологи ни хрена толком не промоделировали — надо было с самого начала использовать тему осуждения поспешного реформирования страны, тогда бы картина рейтинга уже давно была бы близка к сегодняшней. Слава Богу, что ваша невольная, но без преувеличения судьбоносная опечатка в интервью помогла вовремя просечь ситуацию, и в оставшиеся до выборов дни ещё можно внести коррективы в предвыборную программу или, по крайней мере, в тексты телевизионных выступлений. Их, правда, и осталось всего ничего, так как в ближайшее воскресенье уже состоится голосование, но как показывает опыт, в том числе и с опечаткой, иногда для решающей победы и всего-то и требуется сказать два или три слова.
Короче, мне было предложено снова вернуться на прежнюю должность и взять в свои руки последний этап предвыборной гонки. С акционерами холдинга «БАБ-Пресс», сказал Альберт Зиновьевич, это уже согласовано.
— ...Хорошо, — сказал я, подумав, — но только при одном условии. Я завтра же подпишу приказ об увольнении Придорогера...
ЭПИЛОГ
...И вот голосование позади. Не буду вспоминать предшествоваший ему остаток недели — это было больше, чем просто марафон, так как в остававшиеся несколько дней надо было не только втиснуть объем работы двух или трех месяцев, но и успеть развернуть политический курс кандидата практически на сто восемьдесят градусов. Самое невероятное во всем этом то, что мы все-таки успели это сделать, и Альберт Зиновьевич Чибис благополучно вышел во второй тур выборов. Вместе с ныне действующим Президентом, которого он даже обошел на полтора процента.
Сразу же после объявления результатов он дал обширное телевизионное интервью программе «Отражения».
«...С одной стороны, — разглагольствовал он, развалясь в глубоком кресле напротив ведущего, — народ, конечно, нельзя бросать в волны рынка, как младенцев в воду: мол, кто сумеет выплыть, тот и выживет. Как и настоящий водоем, рынок должен быть сначала оборудован необходимыми спасательными средствами, исключающими фатальный исход погружения в его пучину. Но с другой стороны, на собирающемся войти в воды нового экономического строя народе не должно висеть гирей его историческое прошлое. Никакого плавания не получится, если Россию будут тянуть за ноги ко дну её вчерашние ошибки. Чтобы строить правовое государство, мы сначала должны устранить свои прошлые несправедливости. Поэтому первый указ, который я подпишу, став президентом страны, будет об обязательном страховании физических и юридических лиц от банкротства. Второй — о реабилитации Лаврентия Берии...»
Услышав эти слова, я вздрогнул и долго-долго смотрел на экран, не понимая, что там такое происходит.
...А вчера он опять позвонил мне домой и пригласил на «репетицию инуагурации». Понятно, что впереди ещё предстоял второй тур выборов и в нем надо было обойти действующего Президента, но вкус победы был уже почти осязаем и, уже чувствуя себя во главе державы, Альберт Зиновьевич Чибис решил собрать в своем офисе московскую политическую, финансовую и журналистскую элиту, чтобы явить им себя во всем, так сказать, блеске своего завтрашнего величия.
— Приходи, — сказал он в трубку. — Это будет на пользу нам обоим.
И вот я собираюсь на это мероприятие.
На диване разложены мои лучшие одеяния, со стены на меня с некоторой укоризной поглядывает отксерокопированный портрет Кирилла Семеновича Москаленко, а из зеркала в дверце шкафа смотрит мое собственное отражение.
Ну что же, время приближается к вечеру, пора одеваться...
Я медленно влезаю в брюки, натягиваю на себя белую шелковую майку, потом отутюженную Ириной до снежного хруста рубаху. Тщательно повязываю на шее купленный мною недавно на Зябликовском рынке ослепительно синий галстук, который, я знаю, производит весьма эффектное впечатление, после этого облачаюсь в жилетку и пиджак, и подхожу чуть ли не вплотную к зеркалу.
«Здравствуйте, господин Президент! Рад с Вами познакомиться, господин Президент! Очень приятно, господин Президент!» — мысленно произношу я слова приветствия, протягивая вперед в полупоклоне (словно бы для рукопожатия) свою правую руку. И вдруг с изумлением вижу, как моя вытянутая навстречу воображаемому собеседнику ладонь непроизвольно сжимается, как бы охватывая собой воображаемую рукоятку, а мой указательный палец при этом совершает несколько почти мгновенных последовательных сжатий — как будто бы я быстро-быстро надавливаю на курок некоего невидимого мною (виртуального?) пистолета.
