Алексей Толстой - Собрание сочинений (Том 1) (-)
И вот глаза Ивана Балясного раскрылись, были они полны страха, потому что он прочел судьбу свою в ее взоре... Тогда она с пронзительным криком кинулась грудью ему на лицо, руками сжала его горло, всем телом легла на его тело и так лежала, застыв, пока в тощем теле под ней не кончились последние судороги, покуда не окостенели пальцы Ивана Балясного, впившиеся ей в бока...
ПЕТУШОК
Неделя в Турепеве
1
У тетушки Анны Михайловны, чтобы мыши не ели мыло, всегда под рукомойником стояла тарелка с накрошенным в молоке хлебом, и тетушка ни под каким видом не позволяла заводить в доме ловушек, говоря про мышь:
- Что же, она ведь тоже живая, а ты ее в мышеловку, а она еще поперек живота прихлопнется.
Кроме рукомойника, в спальне у тетушки стояли шифоньерки по углам, на одной из них - подчасник с прадедовскими часами, над кроватью - коврик, изображающий двух борзых собак, и на ночном столике - баулка с папиросами.
Тетушка курила табак дешевый и крепкий, - не вредный для здоровья. Любила она, выйдя на крыльцо, покурить, поглядеть на сизые осокори за прудом, на синие дымы села.
Дверь спальни отворялась в широкий и низкий коридор, куда выходили бывшие лакейские; в конце его витая лестница вела наверх, в девять барских комнат; туда никто теперь не ходил, и деревянная решетка в зале, когда-то обвитая плющом, и огромные очаги, похожие на пещеры, высокие шкафы в библиотеке, столы и кресла, сваленные в углу друг на дружке, - все это было покрыто густой пылью, потому что во всех комнатах на пол-аршина лежала пшеница и хозяйничали мыши.
Иногда по ночам от тяжести хлеба трещали половые балки, и тетушка, в нижней юбке, с узелочком волос на маковке, шла со свечой посмотреть - где треснуло.
Но к стукам в доме привыкли. Болезненная Дарьюшка-ключница спросонок только крестилась на кухне, веруя, что стучит это, бродя по дому, прадед, барынин, Петр Петрович, который изображен на портрете в пестром халаге, на костылях и со сросшимися бровями, - как коршун.
Пожалуй, и не один Петр Петрович шагал осенними ночами по колено в пшенице, - много их огорчалось запустением шумливой когда-то туреневской усадьбы, но некого больше было пугать, некому жаловаться...
Все вымерли, унеся с собою в сырую землю веселье, богатство и несбывшиеся мечты, и тетушка Анна Михайловна одна-одинешенька осталась в просторном ту-реневском дому. Каждый вечер выходила она глядеть, как с поемных лугов, из Заволжья, поднимается туман, кутает сад, беседку с колоннами, обрывок веревки на качелях и ползет до крыльца.
Заложив руки в карманчики серой прямой кофты, тетушка ходит все по одной и той же аллее. Папироска ее давно потухла. Вот уже совсем и не видать деревьев. Пора и на покой.
В спальне, накрошив мышам хлеба и помолившись, тетушка ложится в кровать и долго не может заснуть - -все думает: о прошлом, - перед ней встают любимые ушедшие лица, - о грехах, которые она натворила за истекший день, о несчастном, единственном своем племяннике Николушке, - что-то с ним сейчас? Или думает, - голову ломает, - как бы ей обернуться с платежами. Это обертывание было главным ее занятием с юности.
Сегодня, - не успела Анна Михайловна лечь, - вдруг слышит - едут с колокольчиком. Тетушка прислушалась и подумала: "Кому бы это приехать так поздно? Неужто Африкан Ильич? А кому же кроме?"
Накинув старенькую юбку - другой у нее не было, потому что по воскресеньям всякий мог просить у тетушки все, что угодно, и деревенские бабы еще за неделю нацеливались на какую-нибудь юбку поновее, - вышла Анна Михайловна в кухню, но, к удивлению, ни одной из девчонок, без дела живших при доме, не оказалось, а в дверь уже влезал высокий и сутулый человек в коричневом армяке. Влез и принялся трясти с себя пыль, которая по всему Поволжью такая густая и обильная, что при виде приехавшего не знаешь - арап это или просто черт?
Вытерев лицо, вошедший действительно оказался Африканом Ильичом, от природы темно-коричневым. Подойдя к тетушке, к ручке, он сказал весело:
- Вот и я, ваше превосходительство.
Анна Михайловна поцеловала его в коротко стриженную круглую голову, которой Африкан Ильич гордился, говоря: "Вот это голова, не то что у теперешней молодежи", - и, боясь высказать радость., неуместную усталому с дороги человеку, проговорила только:
- Вот как хорошо, что вы приехали, Африкан Ильич, сейчас и самоварчик поставим. Только беда у меня с девчонками - разбегаются по ночам.
- Недурно - самоварчик, - скрипучим голосом сказал Африкан Ильич и прошел в столовую, где с удовольствием оглядел и необыкновенный буфет в виде ковчега, н спящих мух на стене, и недопитый на окне стакан с теплым квасом. Все было по-старому.
Тетушка вносила тарелки с едой, открывала и закрывала створки буфета и суетилась немного бестолково, - даже задохнулась, - покуда Африкан Ильич не прикрикнул:
- Да сядьте вы, ваше превосходительство! На кухне четыре дуры сидят, а вы тыркаетесь...
Тетушка сейчас же села, ласково улыбаясь, отчего овальное и морщинистое лицо ее стало милым. Африкан Ильич сказал:
- Новость привез. Расскажу, как поем.
Налив из рюмки половину водки на ладони, он вытер руки о салфетку, ставшую сейчас же черной, другую же половину рюмочки выпил и, крякнув, закусил маринованным грибком. Отличные у тетушки были грибки.
- Какая же новость? - спросила тетушка. - Уж не про Николушку ли?
Но Африкан Ильич принялся рассказывать вычитанный им недавно из одной газеты прелюбопытный анекдот, причем ел и пил между словами, растягивая их на пол-аршина, а тетушка терпеливо слушала, глядела ему в лицо, улыбалась задумчиво и все думала - про кого же это новость? Когда Африкан Ильич, покончив с анекдотом, начал описывать земский съезд в Ме-лекесе, - как там пили, - тетушка спросила осторожно:
- Друг мой, а когда же о том расскажете? Африкан Ильич сморщился до невозможности, насупился:
- Завтра Николай с Настасьей приезжают. Вот вам новость.
- Господи Исусе! - тетушка перекрестилась.
- Со мной на лошадях ехать не пожелали. Приедут по железной дороге, по первому классу. Экипаж надо выслать...
- Как же они согласились? - воскликнула тетушка. - Ведь не хотели же, сколько я ни писала.
- Не хотели! - Африкан Ильич фыркнул носом и налил еще рюмочку. - Не хотели! А с голоду подыхать - хочется? Настасья все брильянты заложила две недели отыгрывалась в карты, а Николушка в буфете шампанское в это время распивал. Все спустили до нитки.
- Как же вам удалось их уговорить, Африкан Ильич?
- Билеты железнодорожные купил, - очень просто, ваше превосходительство. Денег у них осталось рублей двадцать пять, не больше, и всюду долги - в гостинице, у портных, в ресторанах. (Тетушка часто начала крестить душку.) Я им сказал, - счет из гостиницы беру с собой, как сядете в вагон, так и заплачу. Они говорят, - мы тетушку стесним, и притом неудобно, что Настасья, мол, не жена, а так вроде чего-то. Я Николаю говорю, - тетушка тебе сто раз, дураку, писала, что если тебя эта самая Настасья любит и от прежней жизни отказывается, то будет она тетушке дочь, а тебе жена. Надоели они мне до смерти, я вперед уехал... Вчера - явились, прямо в гостиницу Краснова... Одним словом, ваше превосходительство, хоть и устроилось, как вы пожелали, но считаю всю эту затею ерундой...
- Друг мой, это не ерунда, - поспешно перебила тетушка. - Николушка честная натура. (Африкан Ильич, не возражая, сильно почесал ногтями стриженый затылок.) А у Настеньки сердце не к шумной жизни лежит, - это ясно, если она решилась бросить Москву да ехать с ним к какой-то завалющей тетке. Вот я как понимаю... Одного боюсь, что им скучновато будет здесь после столицы... Ну, да уж я как-нибудь постараюсь...
- Что постараетесь? Я просил бы не стараться! - прикрикнул Африкан Ильич. - Довольно с них, что хлеб дадите...
Тетушка опустила глаза и покраснела.
- Не сердитесь на меня, дружок, позвольте уж послужить им, - сказала она мягко, но решительно.
Африкан Ильич, взяв пухлую, в морщинах, тетушкину руку, поднес ее к щетинистым губам и поцеловал:
- Вот вы какая у нас, ваше превосходительство, - бойкая.
2
Тетушка проснулась, по обычаю, до света, зажгла свечу и, осторожно ходя по комнате, где некрашеные половицы, такие еще прочные днем, теперь скрипели на все голоса, сокрушалась, что перебудит весь дом полоумной своей беготней.
Чтобы занять время до чая, она вытирала пыль на ризах старинных икон, с детства еще побаиваясь глядеть на фамильный образ нерукотворного спаса, темный, с непреклонными глазами, в кованой с каменьями ризе. Перебрала в шкатулке бумажки с волосами милых ушедших. Припрятала гюдальше, вдруг вспомнив тяжелое, костяной футлярчик для зубочистки. Разыскивала и все не могла найти рамочку какую-то.
Все эти старые вещицы разговаривали на задумчивом языке своем с тетушкой Анной Михайловной, самой молодой среди них и последней. Изо всех вещей она любила, пожалуй, больше всего широкое красное кресло, обитое штофом, с торчащей из мочалы пружиной. На нем была выкормлена тетушка и все девять ее покойных сестер.
