Дмитрий Каралис - Автопортрет
- Пропустите полковника, - распоряжается Жуков и вешает трубку.
Так генерал-полковник стал полковником.
Если это и байка, то весьма жизненная, похожая на правду.
Харин пообещал рассказать мне под бутылку кое-какие подробности Венгерского мятежа 1956 года. Он работает у нас в техотделе. Вкратце сказал, что бомбил вход дворца, в котором засела оппозиция во главе с Имре Надем бомбы падали точно у крыльца. Бомбили с пикированием - так точнее.
14 января 1983г.
Вчера приходил прораб Горячкин бить проводника Лысова.
Лысов был на Совете отряда, и я успокаивал Горячкина. Говорил, что он хороший парень и не следует искать на свою задницу приключений. Горячкин был пьян. Грозил зарезать Лысова за то, что тот пообещал отпустить его домой, но обещание не выполнил.
- Проводник хренов! - возмущался Горячкин. - Меня - прораба, не отпускает!
Он потерял очки и с трудом узнавал меня. Натыкался на вещи. Горячкина ждала дома семья - день рождения дочки. Он чуть не плакал от обиды. Уже и плечи затряслись, но сдержался.
- Ты, главное, не суйся, - всхлипнул он. - А то и тебе под горячую руку попадет. Без очков могу ошибиться.
Перспектива схлопотать от двухметрового мужика битку, да еще по ошибке, меня настораживала. Я послал Саньку предупредить Колю, чтоб в квартиру он пока не совался.
Потом напоил Горячкина чаем и выпроводил.
Он приходил еще несколько раз, ждал Колю и наставлял меня: "Ты нормальный мужик! Ты, главное, не суйся!"
Коля пожаловался отрядному, и Горячкина увели на собеседование.
Ночью он еще несколько раз скребся в нашу дверь. Но мы не открыли. Сказали - спим.
Коля ночевал в другом отряде, у друга-железнодорожника.
Все, кончилась моя просторная тетрадь в вишневом коленкоре. Писал в нее восемь месяцев.
Большая амбарная книга. Гатчинское Объединенное транспортное хозяйство.
14 февраля 1983г.
Пишу. Написал "Свистунов и Охлябьев", "Дипломатию" и переделал "Как поступить в театральный". Все машины в гараже, ворота заперты, пески на улице.
Заглянул на огонек дядя Вася - сторож с домостроительного комбината, дежурит по соседству, за бетонным забором. Ему 75 лет. Румяные налитые щечки, не курит, играет на пианино, балалайке, гитаре, мандолине, аккордеоне и трубе. Дома у него полный набор инструментов.
Во время войны летал на бомбардировщиках ТБ-3. Майор в отставке. Сильные густые волосы с сединой, детское выражение лица. Глуховат. Садится на топчан, просит сделать погромче телевизор. Ноги не достают до пола. Я пишу. Он деликатно молчит. Иногда покашливает.
- Дядя Вася, хотите водки? - Я вспоминаю, что шофера оставили мне треть бутылки "Русской".
- Не откажусь. А ты будешь?
- Нет, мне работать надо. - Я наливаю ему в стакан, протягиваю. - Из закуски только хлеб с солью. Дать?
Дядя Вася пьет, крякает, нюхает хлеб. Быстро пьянеет. Рассказывает, что уходя на войну, сказал жене, чтобы она его не ждала - он к ней не вернется. У него было трое маленьких сыновей.
- Гуляла, как хотела. Я ночью с полетов возвращаюсь, а ее еще с танцев нету. Курсанты молодые мне в глаза смотрят и улыбаются. Я тогда инструктором был. Я так ей и сказал: убьют меня, не убьют - все равно к тебе не вернусь. А сейчас сыновья уже взрослые, письма мне пишут...
Что сейчас с его бывшей женой - спросить не решился.
Младший сын его - Сашка, работает у нас водителем на панелевозе.
В 1929 году Сергей Миронович Киров пожал моему отцу руку.
Бате тогда было двадцать пять лет, и он был командирован в Закавказье доставить эшелон с фруктами для детских домов Ленинграда. Отец привез эшелон и несколько корзин для Кирова с запиской от кавказского друга, который грозился расстрелять отца на месте, если тот не прицепит еще один вагон с подарками для Серго. Батя кликнул стрелков, которые стояли у дверей штабного вагона, и расстрел не состоялся - сошлись на нескольких корзинах и бурдюке вина. Вот с этими дарами, которые остались в пролетке, мой будущий отец и прибыл в Смольный. Вход тогда был свободный.
Киров прочитал с улыбкой записку, попросил принести чаю, вынул из стола пачку театральных билетов и дал отцу два - ему и супруге. Пожал руку. Батя спросил, куда сгружать подарки. "Дети есть? - спросил Киров. Батя кивнул: "Двое". - "Вот и отвези детям. А вино - тебе. Только не упейся. Друзей позови, товарищей". Батя рассказывал, что когда они с матушкой пришли в Мариинку (мать одолжилась у соседки костюмом с шакальим мехом, а отец был в железнодорожном кителе), у них строго спросили перед входом в Царскую ложу, где они взяли билеты. "Киров дал". - "Ах, Сергей Миронович! Пожалуйста, проходите. Сюда, сюда, пожалуйста. Вот ваши места".
Так вот. Отец передал рукопожатие Кирова мне. А Кирова, наверняка, приветствовал рукопожатием Ленин. И таким нехитрым, но символическим способом Ленинское рукопожатие передалось моему сыну... (написать новеллу).
18 февраля 1983.
Писал до часу ночи, а потом играл в снежки. Тепло, липкий снег. Лупил снежками в бетонный забор. Хорошо. На заборе появились неведомые мне созвездия.
Пахнет весной, но еще завьет, еще закружит.
Утром ловил ртом снежинки с черного неба. Крупные и рыхлые в свете прожекторов. От резкого дуновения они разлетаются, как шапка одуванчика.
Вспомнился Володя Козиков, наш вечный кафедральный страдалец и легендарный неудачник. Сделать бы про него рассказ!
Если мне скажут - выбирай: идти с привязанной за спиной бомбой по жердочке над пропастью или ехать с Козиковым в командировку, я не задумываясь отвечу - пойду по жердочке...
Многослойная ложь Козикова. Он врал обстоятельно, с подробностями врал вдохновенно!
Но и у него случались проколы - завирался. Однажды он заврался до того, что у него оказалось три пары родителей. Свои загулы он частенько прикрывал похоронами близких родственников. Однажды, уже перехоронив всех своих дядек и теток, дедов и свояков до седьмого колена, он тяжело выдавил после очередного загула, что хоронил мать. Ему осторожно напомнили, что мать умерла в прошлом году. Козик сказал, что да, конечно, его родная мама умерла в прошлом году, но есть еще и приемная, которая воспитывала его, когда он мальчишкой потерялся во время войны на пароходе. Вот ее он и ездил хоронить по срочной телеграмме. Он даже не успел предупредить никого - взял только электробритву и поехал, боялся, что похоронят без него.
Вскоре еще одна родительская пара потребовала похорон - та, которая воспитывала его в эвакуации, за Уралом. Порфирий Игнатьевич, кажется, и Мария Ивановна. Добрые сельские жители, у них была коза Зойка. Маленький Козиков пил ее молоко. Она его любила. Вовочка Козиков ее пас.
С трудом, закрывая на многое глаза, кафедральное начальство поверило в существование трех пар родителей пьющего аспиранта. Козиков же не преминул воспользоваться открывшимся резервом. Теперь он ездил хоронить сводных и нареченных братьев и сестер, их жен, мужей и племянников. Не отказываться же от ветвей приращенного генеалогического древа, после того, как он захоронил все ветви родного...
Нескончаемые шоферские разговоры в нашем вагончике. Рассказы о своих машинах: кардан, раздатка, поросенок, карбюратор, стремянка... Перемывают косточки, как тещам. Говорят по очереди, слушают уважительно. Если на Востоке считается хорошим тоном расспросить знакомого, как чувствуют себя верблюды, дети и жена, то в гараже первый вопрос о машине: "Как твоя лохматка из породы четырехколесных?"
Гегель - читал. Использовать его рассуждения о философии мужчин!
Иногда в мой вагончик заходят неожиданные люди. Снабженец с портфелем греется и ждет, пока шофер заменит колесо. Без всяких предисловий бодро говорит: "В нашем роду великих людей, кроме меня, считай не было. Ну был, правда, дядя Вася. От собственного величия и умер. Пил так, что все поражались. Изумительно пил. И самое интересное - никто до сих пор не знает, где он брал деньги... Н-да..."
Угощает меня сигаретой.
- Мы думаем, что женщины ничего не понимают! Ха-ха-ха! Они понимают даже то, чего нет. Одна женщина - полководец. Две женщины - уже уже военный совет в Филях!
Натарахтел еще разной смешной чепухи и убежал с портфелем под мышкой.
Рыжий дядька с сиреневыми глазами поклонился зданию гатчинской больницы, когда наш автобус проезжал мимо. И стал рассказывать мне, как ему вырезали мучавшую его грыжу. Содержательный текст.
20 февраля 1983г.
В "Вечерке" за 18.02. вышел мой рассказик "День тяжелый". Аркаша Спичка, сокрушаясь, выбросил большой абзац, который мне очень нравился - с описанием похмельных страданий и лоскутных воспоминаниях о бурно проведенной ночи. "Чудесный абзац, - вздохнул Аркадий, - но не пройдет. Нас не поймут. Не надо"
22 февраля 1983г.
Сегодня прошла амнистия. После отбоя тихо выпили "Киевской ароматной" по этому поводу. Посидели на кухне, поговорили.
Следующий этап - комиссия по УДО. Если она располовинит мой оставшийся срок, то отпустить должны немедленно.
