Николай Лесков - Обойдённые
– Что это за жизнь без Доры-то была бы какая скучная, – сказала после долгой паузы Анна Михайловна, относясь к настоящему положению.
– Да, в самом деле, как без нее тихо.
– Я там было села у себя, так даже как будто страшно, – .молвила Анна Михайловна и после непродолжительного молчания добавила: – Ужасно дурная вещь одиночество!
– И не говорите. Я так от него настрадался, что до сих пор, кажется, еще никак не отдышусь.
Анна Михайловна снова помолчала и с едва заметной улыбкой сказала:
– А уж, кажется, пора бы.
– Впрочем, человек никогда не бывает совершение счастлив, – проговорила она, вздохнув, через несколько времени.
– Сердце будущим живет.
– А вот это-то и нехорошо. Ведь вот я же счастлива. Долинский промолчал. Он стоял у печки и грелся.
– А вы, Нестор Игнатьич? – спросила она, улыбнувшись, и положила на колена свою работу.
– Я очень счастлив и доволен.
– Чем?
– Судьбой, и чем хотите, – отвечал весело Долинский.
– А я, знаете, чем и кем более всего довольна? – Анна Михайловна несколько лукаво посмотрела искоса на молчавшего Долинского и договорила, – вами.
Долинский шутливо поклонился.
– В самом деле, Нестор Игнатьич, – продолжала. краснея и волнуясь, Анна Михайловна, – вы мне доказали истинно и не словами, что вы меня, действительно, любите.
Долинский также шутливо поклонился еще ниже.
– Я думала, что так в наше время уж никто не умеет любить, – произнесла она, мешаясь, как переконфуженный ребенок.
Долинский подошел к Анне Михайловне, взял и поцеловал ее руку.
Анна Михайловна безотчетно задержала его руку в своей.
– Вы – хороший человек, – прошептала она и подняла к его плечу свою свободную руку.
В это же мгновение Риголетка насторожила уши и со звонким лаем кинулась к черному входу. Послышался сильный и нетерпеливый стук.
– Посмотрите, пожалуйста, кто это? – произнесла Анна Михайловна, вздрогнув и скоро выбрасывая из своей руки руку Долинского.
Долинский пошел в кухню и там тотчас же послышался голос Даши:
– Чего это вы до сих пор не отпираете! Десять часов стучусь и никак не могу достучаться, – взыскивала она с Долинского.
– Не слышно было.
– Помилуйте, мертвые бы, я думаю, услыхали, – отвечала она, пробегая.
– Сестра! – позвала она.
– Ну, – откликнулась Анна Михайловна из комнаты Долинского.
Дорушка вбежала на этот голос и, остановясь, спросила:
– Что это ты такая?
– Какая? – мешаясь и еще более краснея, проговорила Анна Михайловна.
– Странная какая-то, – проронила скороговоркой Дора и сейчас же добавила: – Дай мне десять рублей, у них недостает чего-то.
Анна Михайловна пошла в свою комнату и достала Даше десять рублей.
– Не бегай ты так, Дора, бога ради, в одном платье по лестницам, – попросила она Дорушку, но та ей не ответила ни слова.
Анна Михайловна, проводив сестру до самого порога, торопливо прошла прямо в свою комнату и заперла за собою дверь.
Глава тринадцатая
Маленькие неприятности начинают несколько мешать большому удовольствию
После сочетания симпатических попугаев, почти целый дом у Анны Михайловны переболел. Первая начала хворать Дорушка. Она простудилась и на другой же день после этой свадьбы закашляла и захрипела, а на третий слегла. Стали Дорушку лечить, а она стала разнемогаться и, наконец, заболела самым серьезным образом. Долинский и Анна Михайловна не отходили от ее постели. Болезнь Доры была не острая, но угрожала весьма нехорошим. В доме это все чувствовали и, кажется, только боялись произнести слово чахотка; но когда кто-нибудь произносил это слово случайно, все оглядывались на комнату Даши и умолкали. Так прошло около месяца. Наконец, стало Даше чуть-чуть будто полегче – Анна Михайловна простудилась и захворала. Болезнь Анны Михайловны была непродолжительная и неопасная. Дора во время этой болезни чувствовала себя настолько сильною, что даже могла ухаживать за сестрою, но тотчас же, как Анна Михайловна начала обмогаться, Дора опять сошла в постель и еще посерьезнее прежнего.
– Ну, уж теперь, кажется, будет кранкен, – сказала она сама.
Характер Доры мало изменялся и в болезни, но все-таки она жаловалась, говоря:
– Не знаете вы, господа, сколько нужно силы над собой иметь, чтобы никому не надоедать и не злиться.
Иногда, впрочем, и Дорушка не совсем владела собою и у нее можно было замечать движения беспокойные, которых бы она, вероятно, не допустила в здоровом состоянии. Это не были ни дерзости, ни придирки, а так… больная фантазия. Во время болезни Анны Михайловны, когда еще Дора бродила на ногах, она, например, один раз ужасно рассердилась на Риголетку за то, что чуткая собачка залаяла, когда она входила в слабо освещенную комнату сестры. Даша вспыхнула, схватила лежавший на комоде зонтик и кинулась за собачкой. Риголетка из комнаты Анны Михайловны бросилась в столовую, где Долинский пил чай, и спряталась у него под стулом. Даша в азарте достала ее из-под стула и несколько раз больно ударила ее зонтиком.
– Дорушка! Дарья Михайловна! – останавливал ее Долинский.
– Даша! Что это с тобой? – послышался из спальни голос Анны Михайловны.
Даша все-таки хорошенько прибила Риголетку, и когда наказанная собачка жалобно визжала, спрятавшись в спальне Анны Михайловны, сама спокойно села к самовару.
– Ну, за что вы били бедную собачку? – обрезонивал ее тихо и кротко Долинский.
– Так, для собственного удовольствия… За то, что она любит меня меньше, чем вас, – отвечала запальчиво Дора.
– Достойная причина!
– Пусть не лает на меня, когда я вхожу в сестрину комнату.
– Темно было, она вас не узнала.
– А зачем она вас узнает и не лает? – возразила Даша, с раздувающимися ноздерками.
– О, ну, бог с вами! Что вам ни скажешь, все невпопад, за все вы готовы сердиться, – отвечал, покраснев, Долинский.
– Потому что вы вздор все говорите.
– Ну я замолчу.
– И гораздо умнее сделаете.
– Даже и уйду, если хотите, – добавил, беззвучно смеясь, Долинский.
– Отправляйтесь, – серьезно проговорила Даша. – Отправляйтесь, отправляйтесь, – добавила она, сводя его за руку со стула.
Нестор Игнатьевич встал и тихонько пошел в комнату Анны Михайловны. Чуть только он переступил порог этой комнаты, из-под кровати раздалось сердитое рычание напуганной Риголетки.
– Ага! Исправилась? – отнесся Долинский к собачке. – Ну, Риголеточка, утешь, утешь Дарью Михайловну еще!
Риголетка снова сердито залаяла.
– Ммм! Дурак, настоящий дурак, – произнесла, смотря на Долинского, Дора и, соблазненная его искренним смехом, сама тихонько над собой рассмеялась.
Так время подходило к весне; Дорушка все то вставала, то опять ложилась и все хворала и хворала; Долинский и Анна Михайловна по-прежнему тщательно скрывали свою великопостную любовь от всякого чужого глаза, но, однако, тем не менее никто не верил этому пуризму, и в мастерской, при разговорах об Анне Михайловне и Долинском, собственные имена их не употреблялись, а говорилось просто: сама и ейный.
Глава четырнадцатая
Капризы
Наконец на дворе запахло гнилою гадостью; гнилая петербургская весна приближалась. Здоровье Даши со всяким днем становилось хуже. Она, видимо, таяла. Она давно уже, что говорится, дышала на ладан. Доктор, который ее пользовал, отказался брать деньги за визиты.
– Вы мне лучше платите в месяц, – сказал он, – я буду заезжать к больной и буду стараться ее поддерживать. Больше я ничего сделать не могу.
– У нее чахотка? – спросил Долинский.
– Несомненная.
– Долго она может жить? Доктор пожал плечами и отвечал:
– Болезнь в сильном развитии.
С четвертой недели поста Даша вовсе не вставала с постели. В доме все приняло еще более грустный характер. Ходили на цыпочках, говорили шепотом.
– Господи! Вы меня уморите прежде, чем смерть придет за мною, – говорила больная. – Все шушукают, да скользят без следа, точно тени могильные. Да поживите вы еще со мною! Дайте мне послушать человеческого голоса! Дайте хоть поглядеть на живых людей!
Ухода и заботливости о Дорушкином спокойствии было столько, что они ей даже надоедали. Проснувшись как-то раз ночью, еще с начала болезни, она обвела глазами комнату и, к удивлению своему, заметила при лампаде, кроме дремлющей на диване сестры, крепко спящего на плетеном стуле Долинского.
– Кто это, Аня? – спросила шепотом Дорушка, указывая на Долинского.
– Это Нестор Игнатьич, – отвечала Анна Михайловна, оправляясь и подавая Доре ложку лекарства.
Дорушка выпила микстуру и, сделав гримаску, спросила, глядя на Долинского:
– Зачем эта мумия тут торчит?
– Он все сидел… и как удивительно он спит!
– Еще упадет и перепугает.
– Бедняжка! Три ночи он совсем не ложился.
– Спасибо ему, – отвечала тихо Дора.
