Федор Решетников - Ставленник
— Что?
— Да напечатано в этой книге все ложь. Действительной жизни нет.
— Полноте, тут хорошая повесть есть, смешная такая.
— А вы что читаете?
— Я повести читаю, а дьякон критику любит. Когда мы лягем с ним спать, покою нет от него: лежит и читает вслух; я спать хочу, а он как щипнет в бок, просто до слез проймет. Слушай говорит, учись, пока я жив.
— Я замечаю, отец дьякон, кажется, любит вас.
Дьяконица покраснела.
— А подчас такое слово загнет, что хоть вон беги… Ономедни пришел пьяный препьяный и орет во всю ивановскую: близко не подходи, изобью. Я было хотела скрутить его, да он такую затрещину дал в эту щеку, что и свету божьего не взвидела. Уж так-то мне было обидно!.. плакала, плакала я, а на другой день корила, корила его!.. В ногах вывалялся… Если хотите, Егор Иваныч, я вам сосватаю невесту.
— Какую?
— Дочь нашего соборного дьякона Алексея Борисова Коровина, Лизавету. Ей в сентябре восемнадцатый будет. Я ее знаю, она моя подруга. Девушка хорошая.
— Красивая?
— Ну, нельзя сказать, чтобы красивая, а только рукодельница, смирная.
— Что же она так долго не замужем?
— Как долго? Ей ведь теперь семнадцатый, а в один год не скоро найдешь женихов, да Алексей-то Борисыч под суд попался, поэтому хорошие женихи обегают ее.
— За что он попался?
— Знаете ли, он любит выпивать, и в церкви перед евангелием случалось выпивать. Зато у него голос огромный, у моего дьякона хуже голос, верно оттого, что он еще молод. Был он, знаете ли, на похоронах, — жену чиновника похоронили. Там напился, что называется, — душа в меру. А он пьяный любит ругнуться всякими словами, и если его заденет кто-нибудь, он и рукам волю даст, а он, как ударит, так и повалит на пол… Поспорил он с городничим, жену его как-то обозвал, тот его обозвал пьяницей. Алексей-то Борисыч не посмотрел, что он городничий, схватил его за мундир и оторвал две пуговицы совсем, с сукном. За это его, бедного, и отдали под суд. А жалко! добрый какой; главное, голос у него здоровый: как рявкнет, окна звенят! Архиерей хотел было его к себе в протодьяконы взять, да вот, как эта беда вышла, ну его и отставили. Теперь мой муж стал старшим, а он служит редко, все пьет.
— Он богат?
— Какое богатство! Вот уж полгода, как ничего не получает, ну а прежде все пил. Может быть, у него и есть деньги, да только едва ли. Лиза говорит, что мать ее, Дарья Ивановна, берегет деньги от мужа. Право, соглашайтесь. Лиза славная девушка. Что вам в протопоповой дочери? правда, она красивая и разговорами собаку съела, только вам не пара. Она слишком горда. С нами не говорит, а поклонишься ей, нос на сторону воротит. Да едва ли и отец протопоп отдаст ее за вас.
— Я думаю тут попытаться, у отца протопопа.
— Как знаете, дело не мое… Только я бы не советовала вам. Лучше взять бедную, да хорошую жену, а не модницу какую-нибудь.
* * *Егор Иваныч спал в сарае. Пробудившись утром, он услышал разговоры отца с дьяконом. Дьякон басил и крякал; Ивана Иваныча — едва слышно.
— Так-то-с, Иван Иваныч!
— То-то. А голова болит, надо бы опохмелиться.
— А черт их дери! Опохмелиться надо, встать только лень…
— И мне тоже.
— А мы-таки дерябнули.
— Залихватски!
— Так ты как думаешь насчет Коровина?
— Думаю, можно. Надо бы сегодня…
— Скорее лучше. Знаешь, что я сделаю?.. Пойдем сегодня сами без него к Коровину: если он пьян, разбудим, не пьян, к себе приведем.
— Ладно. Да у меня, брат, денег нет.
— Ну! Эка беда!.. Нам бы не поверили в долг? — поверят. Вот Коровин говорит: я забирал, забирал из кабака водку, не платил целый год, говорю: счет подайте в церковь. Те и подали. Ну, благочинный говорит: это не мое дело. Так тот с носом и остался.
— Да, трудно жить на свете… Только я смекаю, ловко ли будет у Коровина-то высватать?
— Уж не беспокойся. Я сам хотел свататься, да отец посоветовал эту взять. И как, слышь, вышло: только что стал я свататься, вдруг указ из консистории: переводится-де он в село. Вот те и раз! Ну, перевелся, там я и женился, потому что от благородного слова неловко отказываться,
— У тебя, брат, жена славная.
— Да ничего…
— Хозяйка хорошая,
— Это правда. Этим меня бог не обидел… А мы пойдем, выпьем?
— Да рано…
— Ну, толкуй! смотри, солнышко-то куда поднялось! Пойдем?
— Пойдем. Да и к Коровину пойдем же?
— Непременно. Тут дело верное.
— Надо ему сказать, чтобы он к протопопу не ходил.
— Нельзя, ведь он здесь будет служить. Если Егор Иваныч не пойдет сегодня к нему, то он съест его.
— Все бы подождать не мешало: авось протопоп-то и отдаст за него свою дочь.
— Ну уж!
Дьякон ушел. Егор Иваныч тоже слез с сарая и ушел в дом. За чаем шел такой разговор:
— Ты, Егорушко, лучше на дочери Коровина женись. Я уж это дело всякими манерами обдумал.
— Мне все равно.
— Оно не все равно. Пондравится, женись, не пондравится, можно другую найти. А насчет отца благочинного вы не беспокойтесь: не стоит овчинка выделки. Она хотя и нашего поля ягода, но, как дочь благочинного, так заважничалась, что годится разве в жены какому-нибудь благочинному или светскому человеку вроде исправника и т. п.
— Я теперь ничего не могу сказать.
— Как знаете. А мы все-таки Алексея Борисыча приведем сюда, как раз к обеду.
Егор Иваныч подумал и пошел к благочинному.
Благочинный был уже одет. На нем была шелковая ряса голубого цвета, камилавка и два креста — один наперсный, а другой в память 1853–1856 года.
— Здравствуйте! — сказал он Егору Иванычу. — Мне нужно съездить кое-куда по делам. Пожалуйста, займитесь моим Васей. Я часа через три-четыре буду. Пойдемте. — Благочинный повел Егора Иваныча в комнаты. Прошли две комнаты, убранные хорошо, с цветами и с удушливым запахом мускуса и резеды. В третьей сидела дочь благочинного, Надежда Антоновна, девица лет двадцати, очень румяная, здоровая, разодетая в шелк и в кринолине.
— Пошла прочь! — сказал ей отец.
— Там, папа, очень душно.
— Вечно ты у окна торчишь! Пошла, тебе говорят! — Дочь ушла. Вошли в четвертую комнату. Там играли дети. Мальчик двенадцати лет возил по комнате с мальчиком пяти лет деревянного коня, девушка тринадцати лет сажала на коня куклу.
— Пошли прочь! Я вас, гадины! — Дети присмирели.
— Вам говорят? Вася, останься. — Дети ушли.
— Вот тебе новый учитель… Смотри, слушайся его. А вы, если он будет шалить, так на колени и ставьте, и пусть он, негодяй, до моего прихода на коленях стоит. — Благочинный ушел, и вскоре, вернувшись, взглянул в щелку дверей и ушел назад.
Егору Иванычу неловко сделалось быть учителем в доме благочинного, и притом учителем в первый раз. Он хотел учить крестьян, а не детей подобных родителей. Василий сначала робел, утирая рукавом свой нос, щипал рубашку и пялил с любопытством глаза на нового учителя, но когда новый учитель заговорил с ним, он стал отвечать резко, с некоторою важностью.
— Вы давно учитесь? — спросил его Егор Иваныч.
— А вам на что?
— Мне хочется знать потому, чтобы легче было заниматься с вами,
— Я первую часть грамматики прошел.
— Кто с вами занимался?
— Отец Петр Иваныч.
— Хороший человек?
— Мы в училище его котом прозвали.
— За что?
— А он царапается больно. Когти у него на руках острые.
— Прочие учителя каковы?
— А вы к нам в учителя?
— Я после посвящения, может быть, поступлю.
— А у вас хорошие учителя?
— У нас профессора учат. Они сами в академии учатся.
— А я в академию скоро поступлю?
— Надо прежде кончить курс в семинарии. А когда вы кончите курс там, то будете такой же, как и я.
— Неправда, неправда!.. Я нынче поступлю в академию. А вас как зовут.
Егор Иваныч сказал.
— А вы учителей любите?
— Нет.
— Учителей надо любить…
— Неправда, неправда! Они секут больно.
— А вас секли?
— А вас?
— Меня много раз секли. Прежде по три раза в день секли.
— А теперь?
— Теперь не смеют, потому что я кончил курс.
— Меня-то учителя не смеют сечь, да папаша сечет. Больно сечет…
С час Егор Иваныч протолковал с Васей об ученье. Он понравился мальчику. Они начали урок с арифметики, которую Егор Иваныч плохо смыслил.
— А у вас, Василий Антоныч, большое семейство?
— Большое. Сестра Надя — невеста…
— Чья невеста?
— Так невеста: она уже большая… Папаша ждет жениха от архиерея. Петя брат, я да сестра Танька. Сестра Александра замужем, за отцом Павлом. Злой такой. А Анна, что всех старше, та за лекарем.
Пришла жена благочинного. Поклонившись важно Егору Иванычу, она важно села на диван.
— Ну, что у вас там хорошего в губернском? — спросила она Егора Иваныча.
— Ничего; веселее здешнего.
