Николай Никитин - Это было в Коканде
Безвестность, при которой даже трудно было себе представить всю обстановку гибели Агнии Ивановны, страшно поразила Аввакумова. Он, в сущности, никогда не имел особенной близости с матерью. Жилось всегда трудно. С четырнадцати лет ему пришлось покинуть Коканд, искать работы по другим городам, и вернулся он обратно, на старое пепелище, уже вполне взрослым и даже начинающим стареть человеком. Революция удержала его в Коканде, и тут, при непрерывной работе, при постоянном беспокойстве, также не нашлось времени, чтобы как-то сблизиться с матерью. И теперь он чувствовал, что потеря этой обыкновенной, полуграмотной женщины - не только потеря матери: из жизни ушел человек умный и решительный, который мог бы ему помочь в нужную минуту. Возникали и другие мысли: "Хорошо было бы сейчас успокоить старуху, дать ей на старости лет отдых..." И то, что она до этого не дожила, что ее как будто вырвали из жизни, приводило его в тяжелое и угнетенное состояние.
Когда в окрестностях опять появились разбежавшиеся из Коканда шайки и начались грабежи, убийства и разбои, Денис Макарович упросил Ревком отправить его на ликвидацию этих шаек. Он надеялся, что походная жизнь поможет ему рассеяться. Ревком охотно поручил Аввакумову это дело. Аввакумов составил отряд из трех эскадронов.
Отряд этот не раз участвовал в стычках, бывал крепко обстрелян и немало пленных отправил в Коканд. Об Аввакумове пошли легенды. Помимо храбрости, отряд славился порядком. Люди и лошади выглядели так, что хоть сейчас выходи с ними на парад: отличная обмундировка, отличная амуниция, великолепное оружие. Практичный командир умел заботиться не только о военной славе: отряд всегда был сыт и свеж.
Иргаш пропал. Аввакумов, разыскивая Иргаша, догадывался, что банды возникли не случайно, и предполагал, что где-то вблизи сидит неуловимый курбаши**. Он расспрашивал крестьян. Но в кишлаках крестьяне еще боялись мести и прятали басмачей.
39
Трибунал, разбирая дело Парамонова о принятии подкупа, в протоколах невольно натолкнулся на показания, свидетельствующие о странном поведении коменданта во время осады. Аввакумов, запрошенный по этому поводу, уговорил членов трибунала до поры до времени не вызывать Зайченко.
- Мне хочется верить, что человек, как говорят, перебродит, а потом явится и расскажет сам, - сказал он.
С Аввакумовым следственная комиссия посчиталась, и Зайченко не тревожили. Вызывались бойцы; ничего существенного они показать не могли. Пожалуй, самое важное сообщение сделал Лихолетов.
- В эту ночь мне не спалось, - рассказывал он. - Мне не понравилось, что комендант будто нарочно услал меня. Я стал раздумывать об этом и решил наконец пойти к нему и потребовать, чтобы он ничего не предпринимал тайно от гарнизона. Я вышел из казармы, по привычке взяв винтовку, и когда стал подходить к комендантскому помещению, увидел двух людей: старика и Зайченко. Они шли молча. Было очень темно, и они меня не заметили. Когда они свернули к воротам, мне стало ясно, что Зайченко провожает старика, чтобы караульный пропустил его, не задержал. "Хорошо, - думаю, посмотрим, что будет дальше!" Думаю: "В последний момент ввяжусь, когда застигну у калитки, чтобы узнать, почему выпускает, на каком основании?" Вдруг шум, слышу, нападение. Я стал стрелять. Поднял всех. Нападение мы отбили. На следующий день доложил секретно обо всем товарищу Аввакумову, что мое мнение такое: либо Зайченко участвовал в сговоре и в этот момент хотел сам открыть ворота, чтобы ночью всех нас перерезали, либо он попал впросак. То, что он моментально приказал расстрелять Муллу, сбило меня. Мулла - важный человек. Я подумал: "Если Зайченко - контрреволюционер и паразит, продался врагам, зачем же тогда расстрел Муллы?" Короче скажу, я был в смятении. И об этом рапортовал Аввакумову. Он мне приказал никому не болтать. "Не такое, говорит, время!" А самого Зайченко арестовал. Когда дело дошло до штурма и надо было ремонтировать артиллерию, пришлось нам Зайченко выпустить. Тут еще арест Парамонова многое изменил. Из допроса Парамонова мы увидали, что Зайченко - человек непричастный к освобождению Муллы, абсолютно непричастный, такое у меня убеждение. Правда, одно странно, почему революционный акт комендант поручил Парамонову? Это мне действовало на нервы и отчасти опять заставляло думать: "Не штука ли?" Но Парамонов - не такой человек, чтобы шкурой своей рисковать! Он шкурник, и он бы раскрыл, если бы освобождение было сделано по приказу Зайченко. Ведь тогда вины у Парамонова меньше! Я скорее допускаю, что Парамонов облыжно может показать, только чтобы свалить на другого. Пораскинули туда-сюда, видим - в этом деле комендант наш чист. Мнение мое о коменданте двойственное. Но обвинить ни в чем не могу, не заметил.
Аввакумов тоже давал объяснения. Они совпадали с показаниями Лихолетова. Он говорил, что если сейчас приступить к допросу коменданта тот на все может дать прямой ответ. Честный он человек или бесчестный, его ответы будут одинаковы и ничего не обрисуют. Вел переговоры? Вел. Принял предложение о сдаче крепости? Нет, не принял. Хотел выпустить лазутчика? Да, хотел, так как не предполагал вероломного нападения. Кстати, по этому поводу он может сослаться на старый военный устав, который давал ему право на переговоры. После налета решил лазутчика ликвидировать? Да, решил. Провокация ли это? Нет. Вряд ли правительство Мустафы дало бы право коменданту расправиться с Мулла-Бабой, хотя бы даже с целью ускорения восстания. Если бы у него с автономистами была договоренность, комендант имел бы полную возможность сдать крепость без всяких инсценировок и жертв с их стороны.
- Что же происходило в ту ночь? Хотел ли Зайченко сдать крепость или не хотел? Или только колебался? Вот что должно нас интересовать! - говорил Аввакумов. - Но и тут комендант может ответить, что даже не колебался. Ведь улик нет! А заниматься чтением его души не так-то просто...
Аввакумов предлагал не торопиться, выждать.
- Присмотримся! Потерпим! Правда объявится, - говорил он.
Объявилась она неожиданно.
Зайченко встретился с Варей.
Они пошли вместе по Розенбаховскому проспекту, болтая о самых разнообразных пустяках. Перед тем как распрощаться, Варя попросила его зайти к ней.
- Что-нибудь важное? - спросил он.
- Да.
Он усмехнулся.
- Что же, я рад! Вы на меня смотрите, как леди Макбет, а я не понимаю... Что вы кукситесь?
Варя занялась приготовлением чая, будто оттягивая начало разговора. Зайченко наблюдал, покуривая папиросу, посмеиваясь про себя. "Женщины не могут без преувеличений. Даже такую обыкновенную вещь, как связь, они раздувают до гигантских размеров", - подумал он.
За чаем Варя неожиданно спросила Зайченко:
- Помните наш разговор в крепости?
- Какой? Когда?
- После вашего ареста.
- Ну?
- А вы знаете, что сейчас идут...
- Разговоры по делу Парамонова? - перебил ее Зайченко и сморщился. Глупости, Варенька! Не понимаю, как это может вас волновать? Слыхал. Знаю. Спрашивали про меня. Дальше что?
- И вы спокойны?
- Вполне.
- А я нет. Пойдите к Аввакумову и расскажите ему обо всем честно!
- Что честно? - Зайченко оттолкнул от себя чашку. - О чем рассказывать?
- Об одном деле.
- Каком деле?
- Я узнала одну вещь, о которой решила вам сказать.
- Какую вещь?
- Ну, успокойтесь! Если вы не успокоитесь, я говорить не буду.
- Я спокоен. Мне не о чем беспокоиться.
- Вы говорили по телефону с Чанышевым в ту ночь?
- Говорил. Ну и что?
- Вы сказали ему, что к семи часам утра сдадите крепость?
- Позвольте! - Зайченко вскочил, у него покраснели виски; он услыхал, как кровь забилась у него в ушах, будто кто-то хлопал по ним. - Не понимаю! Ничего не понимаю!
- В аппаратной... на городском телефоне... работала моя подруга Сима. И она мне сказала, что слышала весь ваш разговор. Вы обещали Чанышеву в семь часов сдать крепость.
- Ну?
- Все!
- Что же, она побежит доносить? Может быть, донесла? Вы меня предупреждаете?
- Я советую вам пойти к Аввакумову и лично объяснить ему.
- Что объяснить?
- Разговор с Чанышевым.
- Мало ли о чем я говорил в ту ночь!
- Вот и объясните!
- Какая ерунда! Кроме вас, она с кем-нибудь говорила об этом?
- Не знаю. Не все ли равно?
- Конечно, не все равно!
- Если вы не пойдете, я буду считать вас бесчестным человеком, изменником.
- Вы говорите глупости! Ведь теперь и этот случаи с Мулла-Бабой будет выглядеть иначе.
- Надо все объяснить.
- Что объяснить? Военное дело - это военное дело. Без психологий! Надо это понимать. Мне никто не поверит.
- Поверят, Костя! Я жизнью клянусь, что поверят. Денис Макарович разберется. Объясниться начистоту надо, если вы чисты, чтобы прекратить все... как недоразумение. А не объяснитесь - значит, вы и вправду...
- Довольно! - оборвал он ее.
Зайченко наблюдал: дрожит ли у него рука, когда он подносит спичку, или не дрожит? Закурил.
