Пантелеймон Романов - Русь (Часть 2)
- Ну, я уйду тогда, - сказал обиженным и расстроенным тоном Митенька, которому хотелось почти плакать от бессильной досады.
Но вдруг он почувствовал, что руки ее как бы испуганно схватили его, чтобы он не уходил, и девушка с виноватой лаской прильнула к нему.
- А не обманешь? - спросила она, как бы с последним сомнением.
- Чем?..
- Не бросишь? Сарафан синий купишь?..
- Что ты, бог с тобой, - воскликнул Митенька с искренним порывом от сознания, что она сейчас уступит и уберет наконец свою руку.
- О, господи батюшка, а грех-то... Только чтобы шерстяной, - сказала Татьяна. И вдруг, как бы поборов в себе последнюю нерешительность, она с силой схватила шею Митеньки обеими руками и, больно прищемив ему ухо, навзничь вместе с ним откинулась на постель в телегу, закрыв лицо рукавом.
До рассвета было еще далеко. На дворе была такая же теплая июньская ночь, и свежий вете-рок иногда заходил в ворота сарая, и тогда сильнее пахло ржаным колосом и сеном, постланным в телегу...
XXIX
Когда у Валентина Елагина спрашивали, скоро ли он рассчитывает отправиться на Урал, он отвечал, что отправится в тот же момент, как только устроит дела своего приятеля Дмитрия Ильича Воейкова.
- Ну, а что, как выяснилось, трудно найти покупателя? - спрашивал собеседник.
- Трудно, - отвечал Валентин, - мы до сих пор не встретились еще ни с одним.
- Ну, бог даст, найдется как-нибудь, - говорил собеседник.
- Думаю, что найдется, - соглашался Валентин.
- А у Владимира еще не были?
- На днях едем.
К Валентину теперь особенно часто приезжали приятели, чтобы захватить его, пока он не уехал.
Валентин всех принимал и каждого звал с собой на Урал, определяя для сборов недельный срок.
Только относительно Федюкова у него сложилось твердое убеждение, что тому нельзя ехать, так как он связан семьей.
Но в то же время, когда кто-нибудь другой отказывался ехать, ссылаясь на семью, Валентин спокойно говорил ему, чтобы он бросил семью и ехал.
Если ему говорили, что неудобно ехать, так как и без того двое едут, и Валентину самому же будет трудно их устраивать, в особенности если среди приглашавшихся была женщина, - Валентин говорил, что устроит и женщину, будет с ним спать на шкурах и готовить собствен-ными руками пищу.
Если это говорилось при баронессе, она испуганно вздрагивала и сейчас же замолкала.
В работах Общества ему не предлагали никакого участия на том же основании, что все равно в неделю он ничего не успеет сделать. А кроме того, все знали, что он всецело поглощен устройством дел своего друга. И не о двух же головах в самом деле человек, чтобы наваливать на него еще работу.
И все так близко к сердцу приняли его дело продажи, что часто обращались к нему со всякими советами и говорили ему, чтобы он был осторожен и не продешевил бы имение.
На это Валентин отвечал, что он постарается быть осторожным и не продешевить.
Так как этими вопросами и советами его встречали каждый день, то Валентину показалось неловко дольше обманывать ожидание приятелей.
Эта мысль привела его к заключению, что довольно сидеть, пора кончить это дело и, отрях-нувши от ног прах культуры, перенестись в первобытный суровый Урал с его девственными лесами, озерами и непроходимыми чащами.
Результатом этого явилось то, что с вечера было послано за Петрушей, а наутро Валентин, провожаемый до подъезда баронессой Ниной и профессором, сел в коляску и велел Ларьке везти себя к Владимиру, предварительно заехавши к Воейкову.
* * *
- Ну, собирайся, - сказал Валентин, неожиданно войдя на другой день утром к Митеньке, после его поездки к Ирине.
Он заявился, по обыкновению, с Петрушей.
- ...Уже? - сказал испуганно Митенька.
- То есть, как уже? Ведь мы давно должны были ехать.
- Значит, продано?..
- Что продано?
- Имение мое...
- Пока только едем к Владимиру продавать, - ответил Валентин.
- Ах, так... - облегченно сказал Митенька. - Ну, что же вы, садитесь... Может быть, чаю... Повесь на этот гвоздь, дай я повешу... Я сейчас пойду распоряжусь... самовар, я думаю, поставить.
- Да ты не спеши, - сказал Валентин, - ты всегда спешишь почему-то. Есть мы не хотим. А если хочешь быть настоящим деловым человеком, то пойди, скажи своему Митрофану запрягать.
- Хорошо.
И Митенька сейчас же вскочил и побежал, как будто ему нужно было хоть куда-нибудь приложить ту потребность суетливого движения, которая у него появлялась всякий раз, когда к нему приезжали.
Он вышел на двор и увидел Митрофана. Но не сразу окликнул его, чтобы посмотреть, чем он занимается.
Митрофан шел, лениво заплетая ногу за ногу, как идет по жаре человек, только что встав-ший от послеобеденного отдыха, когда ноги не слушаются, хотя сейчас было уже к вечеру и жары никакой не было.
Митенька смотрел на эту походку Митрофана и раздражался. Потом крикнул:
- Митрофан, пойди сюда.
Митрофан, остановившись, удивленно оглянулся сначала в одну сторону, потом в другую и, наконец увидев барина, стоявшего на крыльце, пошел к нему.
- Поскорей-то идти не можешь?
- Чего? - спросил Митрофан, остановившись.
- А он совсем стал!.. Ничего, иди скорее. Закладывай коляску, мы сейчас едем.
- Коляску? - переспросил Митрофан.
- Ну да.
- А куда ехать-то?
- Я почем знаю, - сказал нетерпеливо Митенька. - Валентин Иванович скажет.
- А они, значит, тоже поедут? - спросил Митрофан, как будто он чем-то затруднялся и хотел наперед знать все условия поездки.
- Ну да, и он поедет, - сказал Митенька с раздражением, так как от спокойных и равно-душных вопросов Митрофана ему начинало казаться, что Митрофан его не уважает и не боится, как рабочий должен бояться своего хозяина.
- Так, - сказал Митрофан, продолжительно кивнув головой сверху вниз и глядя в землю, как бы соображая все эти обстоятельства. - Больше ничего?
- Ничего. Запрягай поскорее.
Митрофан повернулся и пошел. И когда хозяин с раздражением смотрел ему вслед и думал о том, сколько этот человек способен отнять даром времени, Митрофан вдруг остановился на полдороге, с сомнением покачал головой и вернулся опять к крыльцу.
- А ведь дело-то не выйдет...
- Это еще отчего?
- Коляска у кузнеца, - сказал Митрофан.
- Разве еще до сих пор не готова?!
- Черт его знает... у него вчера только запой кончился. Пойди, потолкуй с ним. Нешто это человек? - сказал Митрофан, сняв свою тяжелую зимнюю шапку и рассматривая ее.
- Да ведь ты сам же ему отдал! - крикнул Митенька, чувствуя, что тут нужно бы крик-нуть громовым голосом, чтобы вывернуть у Митрофана всю душу наизнанку. Но такого голоса у него не было, а душу Митрофана вывернуть было вообще трудно.
Другие, не выходя из себя, могут так действовать на людей, что они приходят в трепет. А Митенька сам расстраивался, кричал, а Митрофан в трепет не приходил.
- Ты же сам ему отдал! - крикнул еще раз Митенька голосом, близким к слезам, от созна-ния своего бессилия и несокрушимого спокойствия Митрофана. У него даже дрожали руки.
- Отдал, потому что думал, у него запой кончился. Он и так было кончился, а к нему кум этот его слободской приехал. Черт его принес. Ну, и закрутил опять на целую неделю. Ведь это какой народ...
Хозяин, придав своему взгляду столько презрения, сколько он только мог, посмотрел несколько времени на Митрофана и сказал:
- Этот народ именно вот такой, как ты...
На это Митрофан ничего не ответил, только молча надел свою шапку, придавил ладонью ее плоскую верхушку и потом уже после сказал:
- А кто же ее знал-то! Нешто угадаешь?..
- Сейчас же пошли за кузнецом!
Митенька вернулся в комнату с таким убитым и расстроенным видом, что даже Валентин несколько удивился и спросил, что с ним.
- Э, противно все! Не хочется жить, когда около тебя такой народ.
Минут через десять пришел кузнец. Он был в прожженном фартуке и заплатанных вален-ках. И как только пришел, так с первых же слов стал просить денег.
Этого хозяин уж никак не ожидал, даже растерялся и в первое мгновение не находил слов...
- А коляска?!
- Да коляска что, тьфу! - сказал кузнец, с презрением плюнув. - Долго что ли вашу коляску делать? Ось сварить, только всего и дела.
- Да ведь ты до сих пор этого не удосужился сделать? Мне ехать нужно, а ты... что же ты?!
- Да чего вы беспокоите-то так себя? Господи, батюшка, ай уж... Вам когда надо-то?
- Сейчас надо, а ее вот нет. Только пьянствуете, а дело стоит, и других задерживаете.
- Ну, сделаю! - сказал кузнец, сняв с головы шапку и решительно махнув рукой, этим показывая, что, раз уж он так сказал, значит, толковать не о чем. - А я почем знал, что вам скоро нужно? Митрофан привез, поставил и кончено. Я и думал, что дело не к спеху; стоит и стоит.
- Раз тебе ее привезли, значит, нужно чинить.
- Против этого никто и не говорит. Раз взялся - тут уж надо стараться, чтобы свято, одно слово. Я не люблю, как другие прочие. А только я к чему говорю? Иной принесет какой-нибудь пустяк ерундовый, где и дела-то всего на две минуты, а он ходит за ним целую неделю, каждый день в загривок долбит. Поневоле сделаешь. А тут привезли, можно сказать, машину целую - и молчок.
