Коллектив авторов - Русский полицейский рассказ (сборник)
– Ты ложись, голубчик, а я пойду, позанимаюсь немного, – сказал он жене и прошел в кабинет.
– Позови ко мне старшего, – приказал Яхонтов дежурному, – да сходи на квартиру к надзирателю Обломову, скажи, что я зову.
– Слушаюсь.
Через несколько минут в кабинете пристава сидел надзиратель Обломов, плотный, среднего роста, с открытым, смелым взором, а у порога вытянулся старый городовой Лещ.
Изложив им всю суть дела, Яхонтов велел к двум часам ночи быть готовыми и прихватить с собою еще четырех городовых, а теперь же установить наблюдение над интересующим их домом.
– Как хотите, г. пристав, я должен вам доложить, что я свой участок знаю хорошо, да и дом этот мне знаком, бывал там не раз, и трудно допустить, чтобы там мог скрываться не только Каин – такой осторожный и неуловимый преступник, но и вообще кто бы то ни было из нежелательного элемента.
– Вот и я так думаю, а у полицмейстера имеются сведения – надо проверить.
– Слушаюсь!
Обломов ушел, ушел и Лещ, и Яхонтов остался один… И странное дело – вдруг на сердце у него сделалось так нехорошо, так жутко, что он даже схватился за него руками. Какое-то никогда не изведанное им раньше чувство щемящей тоски холодною змеею, казалось, вползло туда и засосало, засосало его кровь, его сердце.
– Что это такое? – громко, сам не сознавая того, задал он себе вопрос.
Он встал, выпил стакан воды и, пройдя несколько раз по кабинету, почувствовал как будто облегчение.
– Никак я начинаю нервничать? Э-э, брат, Степан Иванович, нехорошо, стыдно. Отец, можно сказать, семейства, и нате вам, нюни распустил! Стыдно, голубчик! – упрекнул он себя.
И вдруг горячею волною его охватило желание скорее увидеть жену, малютку сына. Он встряхнулся и, тихо ступая на носках сапог, прошел через столовую в спальню.
Там царил полумрак, поддерживаемый лампадою перед образом, которая кротко сияла, освещая лик Богоматери.
Положив бледное личико на сложенные вместе по-детски руки, крепко спала его Верочка. Она так тихо лежала, что казалось, и не дышала, а возле нее, в люльке, смешно посапывало крохотное существо – его сын. Эта мирная картина сразу же самым успокаивающим образом подействовала на Яхонтова. Он перекрестил малютку, русую головку жены и, нагнувшись, осторожно поцеловал ее в голову…
Когда он вошел в кабинет, старший городовой уже покашливал в прихожей.
– Ну что, Лещ, готово? – спросил Яхонтов, понижая голос.
– Так точно – все собрались.
Яхонтов надел пальто, сверх которого перекинул шашку, осмотрел браунинг, поставил его на предохранитель и вышел из кабинета.
Все были готовы и тихо двинулись по спавшим улицам города. Впереди шли Яхонтов с Обломовым, а сзади попарно городовые.
Когда они приблизились к месту назначения, к ним подошел переодетый в статское городовой и доложил, что за время в калитку вошли два каких-то человека, но никто не выходил.
Тихо ступая, вошел отряд в калитку дома, и, пройдя к нижнему полуподвальному помещению, Яхонтов расставил кругом караульных, а сам постучался. Никто не откликался. Наконец, после нескольких повторений, за дверью послышалось шмыганье туфель, и встревоженный старческий голос спросил:
– А и кто там?
– Отворите – полиция.
За дверью послышалось тихое шушуканье, и, наконец, она открылась. На пороге стоял старый, заспанный еврей со свечою в руках.
– Здравствуйте, хозяин.
– И ждравствуйте вам. И чиво вам треба?
– А вот пойдемте – скажу, – и Яхонтов пошел в квартиру с околоточным надзирателем и двумя городовыми.
– Кто у вас живет?
– У на-а-с? Ну и кто у нас живет? Ми шебе с жинкою, да вот тута уф комнате два шебе еврейчика и больше никого.
Яхонтов проверил – все было в порядке.
Он послал Обломова получше осмотреть квартиру, пока осматривал комнату и вещи квартирантов.
– Ну что?
– Да нет, как я вам и докладывал, ничего, – говорил очевидно довольный результатом розыска Обломов.
«Что за штука, – думал между тем Яхонтов, – откуда же у полицмейстера эти сведения? Нет, тут что-нибудь, да не так – пойду, сам еще раз осмотрю».
И он пошел. Пройдя узеньким коридором, он вошел в помещение хозяев – большую бедно обставленную комнату, где на широкой кровати ворочалась старая еврейка, кряхтя и приговаривая что-то на своем жаргоне.
Яхонтов осмотрел комнату – нет, положительно ничего. Он уже хотел уходить, как вдруг его внимание остановил на себе большой старый ковер, висевший на стене до самого пола. Он отдернул его и увидел за ним небольшую одностворчатую дверь.
– Эге – вот оно что! – И он толкнул дверь, которая оказалась незапертою. Дверь отворилась, и он чуть было не упал от облака дыма, захватившего у него дыхание: коридор был полон дыма.
Схватив свечу из рук еврея, Яхонтов, слегка нагибаясь, быстро пошел по обнаруженному за дверью узенькому коридору, приведшему его снова к двери, которая оказалась запертою.
«Вот оно где!» молнией пронеслось у него в голове. Он постучал.
– Отворите!
За дверью послышались торопливые шаги и топот.
– Слышите – отворите!
– А вы кто такой? – раздался грубый взволнованный голос.
– Я – пристав!
– А, пристав – ну получай! – И в то же время, вместе с грохотом выстрела, там, за дверью, что-то больно и сильно ударило Яхонтова в грудь, да с такою силою, что он сразу откинулся назад и, кем-то поддержанный, свалился на холодный кирпичный пол. Он терял сознание, но его слух улавливал трескотню выстрелов, треск сломанной двери, озлобленные, бешеные крики, а потом все заволокло каким-то красным туманом…
Когда он пришел в себя, то первое, что бросилось ему в глаза, было тревожное, осунувшееся личико Веры, склонявшейся над ним. Оно вспыхнуло такою радостью, таким счастьем, что Яхонтов и сам улыбнулся, хотел что-то сказать, но маленькая горячая ручка легла ему на губы, и он услыхал:
– Молчи, молчи! Ни одного словечка, тебе нельзя совсем говорить! Молчи, молчи!
И она радостно прильнула губами к его горячему лбу.
Надо ли говорить, что молодые силы взяли верх и выздоровление Степана Ивановича пошло быстро вперед.
Прошло два года. И снова Святая ночь, Рождественская, накинула свой звездный покров на застывшую землю. Отдыхает она, кормилица, под теплым, пушистым белым одеялом, и не страшен ей Старик Мороз со своими жгучими ласками. Бродит Старина по полям да лесам, забирается то в трущобы невылазные, то в города веселые, каменные, и везде себе старик дело находит…
На большой улице одного из уездных городов ярко светятся два окна в одном из домов, несмотря на поздний час. На дверях этого дома имеется дощечка с надписью: «Степан Иванович Яхонтов», а если вы спросите у обывателей – где живет исправник, то вам укажут на этот домик.
А вот и он, наш старый знакомец. Правда, он сильно возмужал за это время, и печать утомления положило на него пережитое тяжелое время, но он все-таки бодро и весело глядит вперед.
Он сидит за столом и просматривает газеты. Тут же и жена, превратившаяся из худощавой бледной фигурки в красивую полную женщину.
Она что-то вяжет.
Но вот она оставляет работу и долго, ласково смотрит на мужа.
– Степа?
– А? – отзывается тот.
– А ты помнишь, какой сегодня день?
– Помню, Верочка – разве такие дни забываются, – укоризненно говорит он.
– А что он тебе напоминает?
– Он мне напоминает русскую пословицу, – шутливо говорит Яхонтов.
– Какую?
– «Не было бы счастья, да несчастье помогло».
Лев Хорват
Страшная ночь
Из воспоминаний уездного исправника
Решив переменить службу, я перешел в полицию и был назначен становым приставом в один из уездов Х-й губернии.
Стан мне пришлось принимать от своего предместника Александра Степановича Ф-а, назначенного там же помощником исправника. Еще нестарый человек, он производил тяжелое впечатление своею глухотою и какою-то болезненною нервностью. И вот, познакомившись с ним ближе, я узнал, какою ужасною ценою он купил свое повышение по службе и орден Св. Станислава 3-й степени.
Это было задолго до «освободительного» движения, до появления всяких «товарищей» и «бомб», но как правдивое сказание всего того, что приходится переживать нашему брату – мелкому труженику, я и приведу этот рассказ.
Пусть он послужит моим товарищам по службе добрым предостережением в их постоянных ночных скитаниях и въяве докажет им, как велико к нам милосердие Божье.
Вот что передал мне Александр Степанович:
– Прожил я, батюшка мой, 35 лет, лет 15 уже служу в полиции, не раз жизнь моя висела на волоске, не раз я вспоминал и «папу», и «маму» и молился, да ведь как! Но такого ужаса, как я пережил в ночь на 30 ноября прошлого года, такого трепета смертельной тоски мне еще никогда не приходилось переживать, да я и врагу своему не пожелаю. Воистину чудо Божье явлено было надо мною!
И он перекрестился широким крестом.
