Михаил Волконский - Черный человек
— Дельно рассуждаешь, барин. А все-таки дай ты мне еще раз дворянское свое слово, что сто тыщ предоставишь нам, если вина принята будет одним из нас.
— Даю еще раз слово, — повторил Чаковнин.
— Хорошо. Дело выходит хитрое и трудное, ну, да как-нибудь обмозгуем его!.. Потому, видишь, сам понимаю, что долго гулять нам не придется — все одно переловят, а с деньгами — ты правду сказал-каждый из нас выправиться может. Это — штука чистая, и никогда нам таких денег не набрать..-. Ну, так слушай: заключаем мы с тобой договор крепче смерти — что доставишь ты, куда укажу, деньги в срок. По рукам, что ли?
— По рукам! — проговорил Чаковнин, протягивая наугад в темноту свою руку.
Ее нашли и пожали ему.
— Ну, значит, так тому и быть, — снова заговорил Тарас. — На заре, чуть свет, мы поднимемся — начнется тут спор; смотри, если выведут нас, не вмешивайся и товарищу своему закажи, и не ругайся, главное.
— Не буду, забодай вас нечистый! — процедил сквозь зубы Чаковнин.
— Ну, утро вечера мудренее, посмотрим, что будет. Прощай, барин!..
И снова скрипнула дверь, снова стукнул засов, и все умолкло, кроме всхрапывания, резко врывавшегося в тишину. Чаковнин опять заклевал носом.
XXVII
Крепкий утренний сон обуял-таки Чаковнина пред рассветом, но ненадолго. Проснулся он от неудобного скрюченного положения, в котором полусидел на соломе, и от сырого холода, пробравшегося сквозь его шубу и теплые сапоги.
В маленькое оконце чулана брезжил свет. На дворе за стеною слышались голоса. Громче других раздавался голос старика, хваставшего вчера тем, что он побывал в Сибири и бежал оттуда. По-видимому, он распоряжался.
Чаковнин заглянул в оконце. На дворе суетились несколько человек. Суетились они у перекладины, оставшейся от бывших тут когда-то весов. Они продергивали длинную веревку в кольцо перекладины и разговаривали. Больше всех хлопотал старик. Он объяснял и показывал, как нужно было все сделать. Чаковнин отвернулся. Ясно было, что веревку готовили для него с товарищем.
А Никита Игнатьевич, свернувшись на соломе в комочек, спал беззаботным сном.
Чаковнин стал будить его. Труворов приоткрыл глаза, почавкал губами и невнятно произнес:
— Счас, счас, счас…
— Вставайте, Никита Игнатьевич, — проговорил Чаковнин, — кажется, плохо приходится.
— Ну, что там вставать, ну, какой там? — отмахнулся тот и, улегшись удобнее, снова задышал ровным сонным дыханием.
— Говорят вам, вставайте! — снова затряс его Чаковнин. — Может, мы сейчас с вами заснем навсегда — забодай их нечистый! Там они что-то пакостят.
Труворов поднялся. Чаковнин хотел, чтобы он заглянул в оконце. Это оказалось невозможно — Никита Игнатьевич не мог дотянуться, так как слишком мал был ростом.
— Да какой там? Что? — спросил он, напрасно подымаясь на цыпочки и вытягивая шею.
— Веревку нам с петлей готовят, вот что!
Труворов, казалось, очень обиделся на эти слова.
Он надул губы и направился к двери чулана, гордо запахнув шубу, как будто не желал больше разговаривать с Чаковниным. Дверь оказалась незапертою и легко отворилась от толчка Никиты Игнатьевича. Чаковнин последовал за ним. Они миновали сени и вышли на крыльцо. Никто не удержал их.
— Ишь, показались, голубчики! — встретил их старик, распоряжавшийся устройством виселицы. — Добро пожаловать, господа! Сейчас все будет готово для вашей милости!
Чаковнин с Труворовым сделали вид, что не обратили внимания на такое приветствие и отошли в сторонку.
Утренний воздух был свеж. В нем чувствовалась оттепель. В первую минуту показалось, что на дворе было теплее, чем в чулане. Солнечные лучи чуть пробивались сквозь деревья.
— Все лучше, абы кто встал возле них — неравно убегут! — показал старик своим на Чаковнина с Труворовым.
— Куда убежать? — отозвались ему. — Ведь мы тут. С глаз не сойдут.
Никита Игнатьевич на воздухе очнулся от сна. Способность понимания вернулась к нему.
Чаковнин потихоньку передал ему свой ночной разговор с Тарасом. Он предложил, в случае, если дело повернется в их пользу, чтобы Труворов ехал за деньгами, а он, Чаковнин, останется здесь заложником. Никита Игнатьевич поморщил лоб и замотал головою:
— Ну, что там вы заложником? Какой я там поеду! Мне того… беспокойно. Я здесь спать буду.
С крыльца, почесываясь и покрякивая, появлялись разбойники и с усмешкой поглядывали на возню у старых весов.
Там уже чинно из кольца спускалась веревка с петлей, а другой ее длинный конец был спущен на землю и лежал ровно выпрямленным по ней.
— Как его проденем в петлю, — объяснял старик, — так всем до одного браться за конец и рвануть сразу, по команде, чтобы все в участниках были.
В это время на крыльце появился Тарас. На нем были бархатная шуба и высокая бобровая шапка. Говор стих при его появлении. Тарас, лениво щурясь, огляделся кругом, потом посмотрел на прилаженную под перекладиной веревку и спросил:
— Для гостей, что ли, приготовили?
— Так дедко велел! — пояснили ему стоявшие ближе.
Заметно было, как Тарас вспыхнул и, чтобы скрыть свою вспышку, сдвинул брови. Глаза его расширились, и взгляд стал повелительно строгим.
Он сделал широкий, плавный взмах рукою, как бы приглашая присутствовавших подойти поближе. Толпа скучилась вокруг крыльца.
Тарас снял шапку, поклонился на три стороны и начал говорить.
Ровным, внятным голосом говорил он о том, что пока на их совести нет прямого душегубства, что, если и случалось что, так это было с вооруженными людьми, которые защищались против них, и грех случался в борьбе, но беззащитных они не забивали. Между тем лихое житье долго продолжаться не может. Он, Тарас, слыхал в городе, что в скором времени вышлют на них солдат. Солдаты переловят их и отведут в острог. Против военной силы им не устоять. Надо поэтому крепко подумать о деньгах, которые предлагали им вчера, и о том, что эти деньги могут вывести их на иную дорогу.
Мало-помалу, пока говорил он, в задних рядах начался ропот, становившийся все громче и громче. Наконец, он перешел в гул, покрывший голос Тараса. В этом гуле чаще и чаще слышался оклик:
— Дедко, староста, говори!..
Передние расступились пред стоявшим в средине стариком из Сибири, а задние подталкивали его вперед, чтобы он отвечал на речь Тараса.
Тот приостановился и ждал, по виду спокойный.
— А слыхал ли ты, — выступил, наконец, старик, — как нам эти деньги сулят? Чтобы один пошел да повинился в остроге, а там его в кандалах сгноят, потому насчет освобождения — это разговор один, вилами на воде писано. Коли ты — атаман, так ни одного не только за сто тысяч, а за сто раз сто тысяч продавать не моги. Ты нами распоряжайся, когда дело есть, а выдавать себя твоему приказу не согласны! Если тебя выбирали мы — так служи нам, и за то мы тебя слушаться обязаны. В крепостные же мы не шли к тебе. Деньги получай, как знаешь, а в острог никто из нас не пойдет. Так ли я говорю? — обратился старик к толпе за одобрением.
— Так… так!.. — сдержанно, но твердо послышалось кругом.
— Говорят тебе, — подступил снова старик к Тарасу, становясь смелее, — свяжи кучку кровью, а без того не будет силы в ней. И вот тебе последний сказ наш: приказывай господ на петле вздернуть, либо без твоего приказа вздернем.
Тарас, тяжело дыша, со сжатыми кулаками и со стиснутыми зубами в упор смотрел на старика, и видно было, что теперь дело идет не только о данном случае, но между ними сводятся прежние, постоянные их счеты и решается борьба за главенство в шайке. На этот раз старик, боровшийся до сих пор с Тарасом тайно, чтобы занять его место, выступил открыто против него, рассчитывая на подготовленный успех.
— Молчишь? — крикнул он. — Трусишь? Ну, так и без тебя справимся… Эй, ребята, вяжи господ!
Он, повелевая уже толпой, двинулся вперед, но Тарас шагнул со ступеней крыльца, схватил старика за ворот и крепко встряхнул его.
— Бунтовать?.. Не слушаться?.. Я те свяжу кучку кровью, душегубец проклятый!.. Мало ты на своем веку людей загубил? Еще не терпится? Вязать его! — крикнул Тарас, покрывая своим голосом снова поднявшийся гул.
Теперь все зависело от того, найдется ли хоть один, который послушается голоса Тараса, или сторонники старика бросятся, чтобы вырвать его на свободу. Однако эти сторонники держались в задних рядах и не поспели протиснуться, как один из послушных скрутил старика.
Тарас опять взошел на крыльцо и снова заговорил:
— Ежели я рассчитал, что для пользы нашей, чтобы получить деньги, нужно идти в острог и виниться, так никому из вас делать это не придется. На такое опасное дело, всеконечно, пойду я сам. На то и избран я вами атаманом, чтобы не жалеть мне себя для вас, и я не пожалею…
Толпа сначала замерла при этих словах. Затем послышался одобрительный шепот. Тарас понял, что нравственная сила власти его восстановлена.
